Тем не менее, мы оба провели чудесный день. Питер Джон разгуливал по нашему маленькому поместью, погода была, как в мае, когда близкое летнее тепло соединяется с резковатой свежестью. Буйство нарциссов радовало душу, берега озерца сплошь покрылись синими и белыми мышиными гиацинтами, и каждая лощина в лесу желтела первоцветами. Утро мы посвятили углублению бочажков в нашей маленькой речушке, которые должны были стать нерестилищами для форели, обитающей в озере. Питер Джон неожиданно показал себя потенциальным инженером-гидравликом. А когда няня, средних лет шотландка с Чевиотских гор, наконец унесла его в дом, Мэри оторвалась от подводных раскопок и уселась на поросший барвинком берег. – Что ты думаешь о нашей няне? – неожиданно спросила она меня. – Лучше не бывает, – ответил я. – Я тоже так думаю. Знаешь, Дик, мне кажется, я слишком трясусь над Питером Джоном. Я провожу с ним массу времени, а в этом нет никакой необходимости. Няня сделает то же, что и я, причем быстрее и лучше. Я не спускаю с него глаз, хотя знаю, что спокойно могу оставлять его с няней и Пэддоком на целые недели… К тому же, и доктор Гринслейд всегда рядом. – Ты, конечно, можешь его оставлять, – согласился я. – Но ведь ты будешь тосковать по нему так же, как тоскую я, потому что с ним всегда весело. – Да, он такой славный, – улыбнулась она. Днем мы покатались верхом по лугам, и домой я вернулся, чувствуя себя здоровым и полным энергии, как скаковая лошадь. Но вечером, когда перед обедом мы вышли в сад, меня охватило непреодолимое желание избавиться от всех дел и вернуться к спокойной, размеренной жизни. Я понимал, что мое сердце принадлежит этим немногим акрам, и мысль об этом почти лишила меня твердости духа. Тем не менее, перед сном мы с Мэри еще раз прошлись по всем пунктам моих планов. Двадцать восьмого апреля, если ничто не помешает, я вернусь домой, но если не буду успевать, пошлю ей телеграмму и поеду прямиком в Лондон. В эти дни все должны быть уверены, что я болен и лежу взаперти, поэтому телеграммы я буду подписывать «Корнелиус». На следующее утро, когда все еще спали, я с помощью Пэддока выкатил из гаража свой большой «Воксхолл»[40] и, прихватив все необходимое, выехал по подъездной аллее на главную дорогу. Пэддок, умевший водить машину, должен был вернуться домой примерно в десять и объяснить моему водителю, что, согласно моему указанию, перегнал автомобиль в Оксфорд и оставил на неделю в пользование одному моему другу. В начале седьмого мы добрались до «Сайлент вумен». Таверна, как одинокий форт, торчала на краю обрыва в месте, где сходились сразу четыре дороги. Из ее труб валил дым, и я решил, что Сэнди уже заказал завтрак. Пока я загонял машину в гараж, на пороге в самом деле появился Сэнди – в фланелевых штанах и твидовом пиджаке, бодрый и почему-то загоревший. – Надеюсь, ты голоден, – вместо приветствия сказал он. – Здешний хозяин – отличный парень, и хорошо знает, что такое настоящий мужской аппетит. Я заказал яйца, почки, жареные колбаски и ветчину, а он как будто только этого и ждал, представляешь? Ну вот – пока что моя штаб-квартира находится здесь, хотя главный штаб расположен в совсем другом месте. И, кстати, Дик: здесь я для всех мистер Александр Томсон, театральный критик, несколько задержавшийся на пасхальных каникулах. Завтрак полностью оправдал наши ожидания. От быстрой езды по утреннему воздуху и самоуверенной физиономии Сэнди Арбутнота, сидевшего передо мной, мне стало как-то спокойнее на душе. – Я получил твои записки, – сказал я, – но, черт возьми, твои представления о победителях скачек в Дерби никуда не годятся. А я-то полагал, что всякий джентльмен разбирается в таких вещах. – Бывают исключения. Ты сделал то, о чем я тебя просил? – Я заявил Медине, что окончательно порвал с тобой и не желаю тебя видеть. Но почему это так важно? – Мне было необходимо избавиться от его внимания к моей персоне. Если он убедится, что мы с тобой поссорились и что я уехал из Англии навсегда, то, скорее всего, оставит меня в покое. Видишь ли, он довольно настойчиво пытался меня прикончить. – Ну и ну! – только и смог выговорить я. – Причем четырежды, – невозмутимо продолжал Сэнди. – В первый раз еще перед тем, как я покинул Лондон. Можешь поверить, это был увлекательный отъезд! И три попытки в Париже, последняя – всего четыре дня назад. Надеюсь, мне удалось оторваться от его людей, поскольку они уверены, что я позавчера отплыл из Марселя в Восточное Средиземноморье. – Но зачем ему это? – Во время обеда в клубе «Четверг» я позволил себе кое-какие неосторожные высказывания. Он считает, что я – единственный, кто способен его разоблачить, и не будет спать спокойно до тех пор, пока не устранит меня или не убедится, что я ничего не подозреваю. То, о чем я просил тебя в письмах, было необходимо, чтобы меня хотя бы на время оставили в покое. У меня полно дел, а ничто не отнимает столько времени, как игра в прятки с наемными убийцами. Но главная причина – защитить тебя. Ты, Дик, вряд ли представляешь, что в течение этих трех недель балансировал на самом краю пропасти. Тебе грозила страшная опасность, и никогда в жизни я еще не испытывал такого облегчения, как сегодня утром, воочию увидев твою насупленную физиономию. Ты был в безопасности только до тех пор, пока Медина был уверен, что мы в ссоре, я не путаюсь у него под ногами, а ты – его преданный раб. – О, такого раба, как я, не было со времен «Хижины дяди Тома»! – И отлично. Благодаря этому у нас есть лазейка во вражескую крепость. Но мы лишь в самом начале осады, и никто пока не знает, чем она завершится. Ты, надеюсь, разобрался, что за человек Медина? – Более-менее. А ты? – Я на полпути. Такой сложный субъект мне еще не попадался. Но давай сверим впечатления. Мне начать? – Да. И если можно – с обеда в «Четверге». Из-за чего ты завелся? Тебе не понравились какие-то его высказывания? – Все началось раньше. Понимаешь ли, я много слышал о Медине в самых разных концах света и, хоть убей, не мог взять в толк, что это за человек. Все, с кем мне приходилось говорить о нем, буквально молились на него, но у меня он всегда вызывал двойственное чувство. Я рассказывал тебе о Лафатере, но ты, по-моему, не обратил на это внимания. Так или иначе, Медина дурно влиял на моего друга. Поэтому я начал наводить справки, и прежде всего о том, чем Медина занимался во время войны. По самой популярной версии, в первые два года он пропадал где-то в Средней Азии, куда отправился с научной экспедицией. После этого он якобы примкнул к Белому движению и успешно сотрудничал с Деникиным. Я занялся этой историей и вскоре выяснил, что он действительно побывал в Средней Азии, но ни разу не приближался к линии фронта и никогда не встречался с генералом Деникиным. Вот что я имел в виду, когда сказал тебе, что этот человек – лжец. – По крайней мере, он всех в этом убедил. – В том-то и дело. Он заставил весь мир поверить в то, что ему нужно, а для этого надо быть человеком незаурядным. На первых порах я пришел к выводу, что он – гениальный пропагандист. Но что лежит в основе его результативности? Все его шаги досконально продуманы, этого не отнять, но кроме того у него должны быть еще какие-то личностные качества, действующие на расстоянии. И я решил, что он обладает уникальным даром внушения – гипнотической силой. Я занимался этими вопросами на Востоке, и убедился, как мало нам здесь известно о воздействии разума на другой разум. Я всегда был уверен, что это и есть истинная магия. Помнишь, я даже что-то ляпнул на этот счет в «Четверге»? Я кивнул. – Надо полагать, ты сделал это, чтобы посмотреть, как он себя поведет? – Именно. Хотя это был не особо разумный шаг, потому что я мог его спугнуть. Но мне фантастически повезло, и я вырвал из него огромной важности признание. – То самое латинское изречение? – Да. Sit vini abstemius qui hermeneuma tentat aut hominum petit dominatum. У меня чуть припадок не случился, когда я это услышал. Слушай, Дик, я всегда питал страсть ко всему тайному и разным заумным вещам, и даже в Оксфорде занимался ими вместо того, чтобы как следует учиться. Экзамен на степень бакалавра я сдал со скрипом, но зато приобрел огромное количество самых необычных знаний. Среди прочего меня занимал Майкл Скотт. Да-да, тот самый, которого считали магом, только он был никаким не магом, а вдумчивым и самобытным мыслителем. Он, как и я, родом из Шотландского пограничья, и я засел писать его биографию. Исследуя обстоятельства жизни Скотта, я поступил на дипломатическую службу, а свой досуг тратил на поиски его рукописей в лучших библиотеках Европы. Большинство его работ были напечатаны в пятнадцатом и шестнадцатом веках, все они кошмарно скучны. Но многие рукописи остались неопубликованными, и я надеялся обнаружить в них кое-что любопытное, поскольку был уверен, что подлинный Майкл Скотт – это нечто гораздо большее, чем компилятор и толкователь, каким мы его знаем. Я был уверен, что именно он обучил сумасшедшего императора Фердинанда некоторым необычным вещам, и что учение его основывалось как раз на идее влияния одного разума на другой. В общем, я был прав. В Париже, в Национальной библиотеке, я обнаружил несколько листов рукописи, без сомнения вышедшей из-под пера Скотта. Одной из самых известных его работ, ты наверняка помнишь, является «Physionomia», но это всего лишь перевод трактата Аристотеля. Однако эти листы, как бы принадлежавшие к той же книге, сильно отличались от нее. Фактически это – пособие по искусству управления сознанием, и, можешь поверить, на удивление современное, нынешним психоаналитикам такое и не приснится. Так вот: эта латинская фраза – цитата оттуда. Редкое слово «hermeneuma», как только он его произнес, заставило меня насторожиться. Выходит, Медина изучал труды Майкла Скотта, и это позволило мне понять, в какую сторону он смотрит. – Значит, в тот раз он выдал себя, а ты – нет? – Я тоже свалял дурака. Помнишь, я спросил, знает ли он гуру, который обитает у подножия хребта Шаньси восточнее Кайканда? Это был грубый просчет, именно из-за этого он и вознамерился отправить меня на тот свет. Дело в том, что у этого гуру он научился почти всем своим штучкам. – Этого гуру зовут Харама? – спросил я. Сэнди вздрогнул так, словно увидел привидение. – Откуда, черт побери, ты это знаешь? – Просто несколько дней назад я провел с ним и Мединой около часа. – Что?! Харама в Лондоне? Господи, Дик, это просто невероятно! Скорее рассказывай, как это случилось, и как можно подробнее! Я рассказал все, что помнил о той встрече, и он, кажется, позабыл о своей тревоге, и остался жутко доволен моим рассказом. – Это информация чрезвычайной важности! Ты хорошо понял, о чем говорил Медина? Он собирается безраздельно подчинить себе этих трех несчастных заложников, а чтобы добиться этого, ему посоветовали поместить их в условия, похожие на прежнюю жизнь. Это дает нам шанс выйти на след. И освободить их от рабства сможет только тот человек, который подчинил! Я знал это, но не был уверен, что это известно и Медине, и это вдвойне важно… – Ради бога, продолжай, – взмолился я. – В конце концов, я хочу знать, чем ты занимался на континенте. – Продолжал рыться в рукописных собраниях библиотек, а заодно выяснил, что Медина или очень похожий на него человек имел доступ к рукописи Майкла Скотта и сделал с него копию. Я стал копать глубже – ведь не только Скотт занимался такими вещами, хоть он и был в этом деле крупнейшей фигурой своего времени. И кое-что нашел… Не так много, но все же. – А потом? – Параллельно я занимался прошлым Медины. Без особого, впрочем, успеха. То, что я тебе рассказал – это, пожалуй, и все, что я выяснил. Потом я отправился к Рам Дассу – помнишь, я как-то упоминал об этом малом. Я полагал найти его в Мюнхене, но он обнаружился в Вестфалии – там он присматривался к акциям немецких предприятий… К слову: не вздумай когда-нибудь отправиться на отдых в Германию. Это унылая и крайне неприветливая страна, Дик. Ну, а с Рам Дассом мне надо было встретиться по одной-единственной причине – он, видишь ли, родной брат Харамы. Слегка придя в себя, я спросил: – А как ты оцениваешь самого Хараму? Сэнди ответил без запинки: – Как знаток теории он не знает себе равных, но практик он посредственный. Он почти буквально повторил то, что говорил Медина. – Рам Дасс рассказал мне все, – продолжал Сэнди, – что меня интересовало. Но он тоже не знает, что его брат в Европе. И вообще он думает, что Харамы уже нет в живых… Вот и все, что я пока могу тебе сказать. Теперь твоя очередь, Дик. Я предельно подробно описал постепенную перемену отношения Медины ко мне: от дружеского расположения до хозяйской снисходительности, и описал тот странный вечер на Хилл-стрит, когда я увиделся с его матерью. – С его матерью?! – воскликнул Сэнди и заставил меня несколько раз повторить каждую деталь: пощечина, плевок в лицо, мой обморок, беседа этих двоих. Мой рассказ его не на шутку воодушевил. – Замечательно! – он никак не мог успокоиться. – Старина, это был твой лучший день – по крайней мере, с точки зрения пользы для дела! – Во всяком случае, я нашел «незрячую провидицу», – вставил я. – Точно. Я тоже что-то подобное подозревал. Ты не знаешь, но когда я под видом муниципального электрика проник в дом в Госпел Оук, в одной из комнат я обнаружил прялку. К тому же, в камине жгли торф. Вот тебе и «номер первый». – Похоже, скоро я доберусь и до второго, – подхватил я и поведал о подслушанном разговоре, где упоминался некий «secundus». Кроме того, там шла речь о том, что надо куда-то отправить «доктора», а известный нам обоим доктор Ньюховер как раз сегодня отправляется в Норвегию – якобы рыбачить на реке Скарсо. – Это первый настоящий ключ, – закончил я. – Верно. И что ты собираешься делать? – Сегодня вечером я отплываю на «Гудрун» и буду следить за ним, пока не выясню, что у него на уме. Действовать придется на основании тех отрывочных сведений, которые у нас имеются. – Допустим. Но это означает, что тебя довольно долго не будет в Лондоне, а «secundus» – это лишь один из трех. – Неделю, не больше, – возразил я. – Для Медины у меня есть рекомендация моего врача, он уверен, что все это время я буду отлеживаться в Фоссе под защитой Мэри, которой велено никого ко мне не подпускать. Я договорился с Арчи Ройленсом – двадцать восьмого апреля он доставит меня обратно на «Сопвиче». Времени не так много, но человек энергичный может кое-что успеть. – Браво! – воскликнул он. – Узнаю тебя, старый негодяй! – Одобряешь? – Полностью. И что бы ни случилось, тебе придется предстать перед Мединой двадцать девятого. Тогда у нас останется примерно шесть недель на остальную работу. – Пять, – мрачно уточнил я и рассказал, как выяснилось, что банда собирается самоликвидироваться в середине лета, из-за чего Магиллври передвинул начало своей операции на более ранний срок. – Видишь, в каком мы положении? Он собирается одним махом сгрести в мешок весь этот синдикат, а мы одновременно должны освободить всех заложников. Ни раньше, ни позже – иначе это спугнет шайку. Поэтому, если Магиллври нанесет удар десятого июня, мы должны начать действовать девятого. – Понимаю… – кивнул Сэнди и на целую минуту умолк. – Есть еще какая-нибудь информация? Порывшись в памяти, я вспомнил про Оделла. Он записал название танцевального клуба, в котором я видел боксера-дворецкого, а я добавил, что просил Магиллври собрать досье на этого малого. – Надеюсь, ты ни во что не посвятил Магиллври? – тут же всполошился Сэнди, но успокоился, как только я ответил, что про Медину вообще не упоминал ни в какой связи.