Профессор удивленно поднял брови (дескать, что бы это значило?) и еще раз потянул за хвост. — Да это же не игрушка! — Женя прикрыла Синька рукой. — Он ходит и разговаривает, как все нормальные люди. У Гай-Бычковского загорелись глаза. — Стало быть, механическая модель? И говорящий аппарат вмонтирован. Так, так, интересно. Хотя при современном уровне техники… — Да живой он! Ну живой, как вы не понимаете! — Женя всплеснула руками. — Конечно, живой. То есть имитирует некоторые признаки живого организма. И если вас интересует, откуда могла взяться модель такого существа, то должен сказать… Профессор заложил руки за спину и забегал вдоль аквариума, а черные меченосцы носились за стеклом вслед, словно это был его подводный эскорт. Не прекращая бегать, профессор в быстром темпе начал развивать перед Женей теорию происхождения Синька, то есть существа, которое — чисто условно — следует отнести к мифологическому виду гномов или чертей. — Тут могут быть выдвинуты три гипотезы, — начал Гай-Бычковский. — Во-первых, кибернетическое происхождение. Как известно, Киевский институт кибернетики под руководством моего друга, знаменитого ученого, работает над созданием мыслящих машин, то есть, — в общих контурах — моделирует работу человеческого мозга. В этой области достигнуты немалые успехи. И вполне возможно, что кибернетики, — люди они остроумные — могли создать в качестве первого образца такой, пока еще довольно примитивный экземпляр мыслящего существа, как этот ваш… как его зовут? Синько. Профессор схватил Синька и затряс его над своим ухом, проверяя, не тарахтят ли у него внутри детали. Нет, детали не тарахтели. Наоборот, в животе у чертенка что-то забулькало, и он, рассердившись, царапнул профессорскую руку и громко чихнул: — От сумахшедший, все кихшки из меня вытрясешь!.. Профессор постоял в некотором недоумении. Не голос удивил его, а то, что Синько был теплый, мягкий, и его живые зеленые бусинки-глаза гневно сверкали. — М-да, — промычал профессор и сморщил лоб. — Тут, видимо, больше подходит гипотеза биологическая. Вы, уважаемая Евгения, возможно, слышали об итальянском ученом профессоре Петруччи. Он открыл метод выращивания живых организмов в колбе. Можно допустить, что именно таким, химическим, путем был выращен этот гомункулус — маленький человечек, который напоминает… — Но профессор посмотрел на Синька и, видимо, сам засомневался, можно ли вырастить в колбе такого симпатичного чертика — рыжего, с нежным зеленым пушком на животе, с маленькими рожками и копытцами. И немедленно выдвинул третью гипотезу — космическую. Он сказал, что ученые давно высказывали мысль о существовании органической жизни, а может быть, и человеческих цивилизаций за пределами нашей планеты. Развитие радиоастрономии, изучение далеких звездных миров подтверждает это гениальное предвидение. Больше того, есть уже, так сказать, и материальные доказательства. — Вы, наверно, слышали, Евгения, о знаменитом лапласском метеорите? Так вот, есть свидетельства, что в его структуре обнаружены доселе неведомые, возможно, космического происхождения, микроорганизмы. Если сообщения зарубежной прессы подтвердятся, то это, знаете ли, буря, переворот в науке. Это будет означать, что из глубин межзвездного пространства к нам, на нашу старенькую Землю, время от времени заносятся новые, абсолютно отличные от наших формы живых организмов, и очень может быть, что и существо, которое вы держите в руках… — тут Гай-Бычковский опять поглядел на Синька и опять, очевидно, засомневался в своей теории: такой занятный маленький чертик — и вдруг занесен из холодных космических просторов? Нет, здесь явно что-то не так. Профессор глянул на часы и даже подпрыгнул: — Извините, опаздываю! Закончим в следующий раз. — Ой, и мне пора бежать! — спохватилась Женя. — И позавтракать уже некогда! Прозвенел второй звонок, и Женя опрометью кинулась на свой этаж, перепрыгивая через несколько ступенек. Вихрем промчалась по коридору — вдоль стен покатились волны, закачались плакаты на шнурках-подвесках. Запыхавшаяся, подбежала к дверям 5-го «А», и тут ей преградили дорогу Бен и Костя Панченко, школьный дружок «генерала». — Момент! — сказал Бен, преграждая дорогу. — Покажи-ка руки. Мы сегодня на боевом посту. Санкомиссия! Бен и в школу явился в джинсах, в яркой футболке, с тремя рядами значков на груди. Был он, видно, в веселом расположении духа и хотел поддразнить Цыбулько. — Руки, руки показывай! — Он важно выпятил грудь. — Проверка. У Жени от бега колотилось сердце, хотелось поскорей сесть за парту и нужно было перед уроком еще заглянуть в «Ботанику». А тут — дурацкие штучки Бена… Через его плечо она заглянула в класс. Виола Зайченко! Вот она крутится, не отрывает взгляд от дверей, глаза так и горят от любопытства: что будет дальше? Женя стояла растерянная: как же ей прорваться? А Бен позвякивал значками, озорно улыбался и плечом загораживал дорогу. А по классу уже ползли издевательские улыбочки. — Ну! — Женя сердито обернулась и протянула руки, хотя знала, что чистота ее рук интересует Бена примерно так же, как уборщицу тетю Пашу китайская грамота. — Смотри! Чистые! Только что мыла! — Ха-ха! — Бен начинал игру. Он кивнул своему сообщнику — Косте Панченко, кругленькому, сбитому пареньку. — Чистые, говорит! Гля, Костомаха, какие у нее руки. Полная антисанитария. Тысяча микробов на каждом пальце. Позор! В газете тебя пропесочим! Бен и раньше был груб с ней (особенно при ребятах), но сейчас… «Тысяча микробов!» Да еще громко так, чтобы все слышали. «Дурак!» — Женя вся напряглась и высокомерно отвернулась, чтоб он не заметил, как от обиды задрожали у нее губы. Горько и противно заныло под ложечкой — не могла она все-таки понять этого крученого Бенчика. Когда случается им оказаться вдвоем — набычится, поднимет воротник, идет и молчит. И не взглянет на нее, боится, прячет глаза, только сопит и сердито отфутболивает камушки. «Бен, ты чего молчишь?» — «Что я тебе, радио?» Тихий и скромный, как первоклассник. Увидит мальчишечью компанию — и сразу: «О, салют!» И поскорей отскочит от нее, будто и не шел рядом. Переметнется к ребятам — и сразу же грудь колесом и первым начинает: «Жабулина!» Как сейчас: «Тысяча микробов!» Может, он — трус? А хочет показать, что мужчина, герой и что на выстрел не подпустит он к себе каких-то там «жабулек»? А если и подпустит, то для того чтоб посмеяться? Женя подступила к нему поближе. — Бен, — сказала, понизив голос. — Пропусти. Не выламывайся. Сейчас учительница придет. А мне еще ботанику… — Нет, номер не пройдет! — еще веселее упирался Бен; сегодня он задерживал всех девочек, а уж Цыбулько… Как можно ее пропустить? Еще подумают, что он… что она… что у них… Словом, покраснев до ушей, Бен вскинул на Женю свои чуть смущенные, но полные добродушного нахальства глаза. — Нет, Цыбулько, с такими руками как у тебя, могу пропустить только за выкуп. Сколько возьмем с нее? — кивнул Косте Панченко. Костя важно надул белые пухлые щеки, зыркнул на Женю из-под нечесаного чуба и деловито проговорил: — Если монетой, то двадцать копейкиных. Не меньше. А если другим товаром, то по яблоку. — Какие яблоки? — отмахнулся Бен, стараясь поскорей закончить эту игру, потому что сам уже испытывал неловкость. Однако игра есть игра, и он продолжал: — Какие яблоки? Только чистой монетой! Двадцать грошей — и вход свободен. — Бен позвякал карманом, давая понять, что добрые люди давно уже откупились и теперь сидят за партами, как порядочные зубрилы. — Двадцать коп — и проходи! Женя оттолкнула его руку, загораживавшую дверь. Но сил не хватило, и она смерила Бена презрительным взглядом. Шутки шутками, но что это за торг, что за вымогательство? «Двадцать копейкиных»! У Кадухи научились? — Бен, — снова рванулась Женя, вконец разозленная. — Отойди. А то я расскажу… я такое знаю… я слышала, как вы в подвале… — Что? Что ты знаешь? — все еще улыбался Бен, но глаза у него стали холодными, настороженными. — Знаю! Как вы с Кадухой курили. В подвале, где темно. — Так это ты? Ты была там, в подвале? — Бен все еще не мог поверить, он был поражен и растерян, но страх уже дрожал в его глазах! — Ага! — Он пригнулся к самому ее уху. — Ты! Подслушивала. И водой нас облила. Шпионка! Да я тебе… Да я сейчас!.. — Он развернулся, готовый ударить, но в это время сзади послышалось спасительное: — Кущолоб! Опять твои фокусы!.. Это был голос Изольды Марковны, стук ее каблучков раздавался уже совсем близко, у самый дверей. Все трое — Женя, Костя, Бен — бросились в класс и разбежались по своим местам. Бен долго крутился на своей парте и что-то ворчал, потом поднял голову и украдкой, из-под нависших на глаза волос глянул на Женю. Она сидела впереди, согнувшись над партой (видно, подавляла в себе горькую обиду). На ее белой тоненькой шейке лежали две завитушки мягких шелковистых волос. Бен тяжело вздохнул и сказал сам себе: «И как оно так у меня получается?.. Вечно все как-то по-дурацки…» ВОСКРЕСЕНЬЕ. КАДУХА И ТРОЕ ЦЫБУЛЕК Отец надувал мяч. Набирал побольше воздуха, зажмуривал глаза и изо всех сил дул. Дул так, что лицо синело и на щеках вырастали две тугие груши. Потом он крутил мяч в руках, прислушивался, не шипит ли, не выходит ли воздух. Он стоял без очков, щурился, и Женя смотрела на него с веселой, нежной улыбкой: такой, похожий на мальчишку, немножко колючий, он особенно нравился ей. Казалось, Василь Кондратович сейчас свистнет в окно ребятам и побежит гонять с ними в мяч! Но Цыбулько нацепил очки и стал совсем другим — солидным, как директор школы. — Послушай, старушка, — обратился он к матери, укладывавшей в сумку хлеб, ложки, пластмассовые чашки. — Ты слыхала, как вчера вечером кто-то топал и кричал в подвале? — Да слышала! Как заорет — мурашки по телу побежали. Выглянула в окно — только слышно, как ругается наш дворник, а потом кто-то протопал за кочегарку. — Вот-вот! Видно, бандиты! Женя отвернулась, чтобы не прыснуть. Она-то знала, что там были за «бандиты» и кто сотворил всю эту бурю. — Сегодня дворник рассказывал мне, — сказал Цыбулько. — Прибежал он, говорит, в подвал, думал, трубы прорвало. А там кто-то сделал себе гнездо, прячется в сарайчике, ночует. Мать оставила сумку, села, с тревожным любопытством подняла глаза. — Кто же это? Может, какой бродяга? — Может быть. Потому что дворник говорит: прибежал в подвал, а сарайчик водою залит, тот, крайний, где дверей нету. Лужа чуть не по колено, и всплывают из сарайчика — что бы ты думал? — пустые консервные банки, какие-то бутылочки, а потом — дворник наш чуть рассудок не потерял, волосы, говорит, так и зашевелились на голове — плывет свеча в блюдечке, и фитилек горит… «Ага, это Бен свечку принес! Он все по классу с ней бегал, еще доску воском натер, специально перед контрольной, чтоб мел не пристал». Конечно, Женя не выдала Бена, это только так, в голове у нее промелькнуло. Потому что Бен для Жени не просто Бен, это игра, баталии, подвалы, тайны. Словом, то, о чем не рассказывают взрослым. Женя умела молчать, это даже Бен знал, хоть и бросался оскорбительным словом «шпионка». Правда, Женя стала замечать что-то новое и нехорошее в их прежде веселых, таких интересных тайнах. А все Вадька Кадуха, он расколол компанию; одних прогонял, других уводил куда-нибудь подальше от людских глаз, в темные подворотни. А там — вороватый шепот, монеты, передаваемые из рук в руки, вонючий табачный дым. «Ничего, — хмурилась Женя. — Я как-нибудь Кадухе скажу. Я такое сделаю…» А что она скажет, что сделает Кадухе, если тот раза в два сильней ее? Вот была бы она мальчишкой, все было бы так просто — взяла бы за грудки, тряхнула как следует и прямо в глаза: «Не смей! — процедила бы сквозь зубы. — Ни Бена, ни ребят не смей… таскать по подворотням!» Галина Степановна принялась гадать: кто бы это мог устроить ночлежку в подвале? Ишь, консервов туда наносил, бутылок, даже свечку припас. Какой-нибудь беспутный пьяница, не иначе. Надо сказать дворнику, чтоб на ночь запирал подвал. Мать упаковала сумку и спросила Женю: — Ну как, дочка, ты готова? Конечно, готова! Долго ли ей собраться! Еще с субботнего вечера у них только и разговоров, что о походе в Пущу-Водицу. Галина Степановна жарит мясо, тушит капусту, варит компот из яблок. Цыбулько, тоже весь в заботах, поводит очками: «Где мой перочинный нож? И куда он запропастился?» Нож почему-то оказывается в холодильнике, отец кладет его в сумку, туда же отправляет пакет сырой картошки (будут печь у озера), соль, спички — все необходимые мелочи. Долго запихивает мяч, сердится, что тот никак не помещается среди банок. А Женя на всякий случай заталкивает в рюкзак книгу — может, удастся немножко почитать. Только какое там чтение! Перед глазами уже стоит лес — желто-горячий, багряный, зеленый, оранжевый, неповторимый осенний лес. И тишина, и свежий воздух, и грибы, что прячутся в палой листве. Барбарис и шиповник, красными бусами повисшие на голых кустах. Спокойно, без шума, без лишних разговоров пойдут они по лесу: впереди отец в спортивной куртке, в кедах, через плечо палка, а на ней тяжелая хозяйственная сумка. У матери тоже палка, она разгребает сухие листья, ищет грузди и маслята. А Женя — где-нибудь позади. Прыгает, крутит головой, точно глупый теленок, вырвавшийся на волю: вот дятел, стучит по дереву, вот прошмыгнула белка, а вот вспорхнула с земли поздняя бабочка «павлиний глаз» с черными пятнами на крылышках. И радостно Жене оттого, что родители у нее молодые, не любят сидеть дома и побывали они все вместе и на Десне, и в Крыму, и в Полтаве, и в Чернигове, и даже на границу ездили, к Брестской крепости, — словом, где они только не путешествовали, и всегда в таких походах их маленькая семья становилась еще дружнее, и было им радостно бродить так всем вместе, своей троицей. Почти каждый праздник или выходной они проводили на природе — в лесу, у речки, в заповедных местах. И из каждого похода мать приносила домой какую-нибудь памятку: букетик барвинка, шишку необычной формы, яркие осенние листья. Цветы или веточку она ставила в воду и радовалась: «Женя, посмотри, как красиво!» А когда ездили в Чернигов, выкопала кустик полесской мяты и посадила у себя на балконе. Мята разрослась, и летними вечерами ее запах наполнял квартиру… Все готовы. Кеды зашнурованы, куртки на плечах. — Бригада, в поход! — говорит отец, поправляет очки, и они выходят из дома. Все трое постукивают палками по асфальту, и Женю охватывает предчувствие радости: «В лес! На целый день! Что может быть прекраснее!» Семейной шеренгой вышли со двора. Отец и мать свернули на улицу Артема, а Женя на минуту задержалась взглядом на противоположной стороне улицы. Вот он, подмоченный герой из подвала! В воротах старого деревянного домика, давно приговоренного к сносу, в скучающей позе стоял Вадька Кадуха, которого Женя теперь окрестила «подмоченным героем».