Внук сладко спал, и Андрон Касьянович на цыпочках пошел в ванную стирать превращенное за день в грязную тряпку обмундирование. Он взялся за джинсы, зная, что сейчас с них потечет деготь. Как всегда, прежде чем замочить их в мыльной воде, ощупал карманы. Задний потайной кармашек заметно оттопырился. Старик полез туда и вытащил две пачки сигарет. «Матушка-богородица! — похолодел Андрон. — Мой внук курит! Что ж я родителям-то скажу?» Он поднес пачку к свету, чтоб рассмотреть, что же курит его любимый внук. Нацепил очки, болтавшиеся на шнурочке, и ужас пронзил его насквозь, как молния — дуплистое дерево. То были не простые, то были кубинские сигареты, привезенные зятем из Гаваны. Выходит, Бен не только курил, но к тому же еще и воровал, незаметно таскал из отцовского шкафа дорогие сигареты. Убитый этим открытием, Андрон Касьянович вернулся к джинсам и начал нервно обыскивать их. Из бокового кармашка вытащил смятый клочок бумаги. Развернул — и в глазах у него потемнело. Три рубля! Вот они где! А он-то перевернул вверх дном всю квартиру в поисках этой злосчастной трешки, отложенной им из пенсии на яблоки и груши — для него же, для внука! «Господи, что ж я зятю с дочкой скажу? — в отчаянии думал Андрон. — Ну ладно — двойки, ладно — в школе ругают, но воровство!..» Старик сидел за столом на кухне, недвижимо уставившись в черное окно. Там была ночь, мрак, безысходность, а на столе перед ним лежали украденные внуком вещи, холодно и сурово свидетельствовавшие: «Беда! Надо что-то делать, что-то придумать… Это только начало, а там — потянет, понесет, как с крутой горы…» Старик сидел разбитый, в полной растерянности. И лишь одна тревожная и вместе досадливая мысль билась в мозгу: «И где только этих родителей носит!» Этот крик души, как тревожный сигнал «SOS», послал он через воды Атлантики, и внезапно из-за океана выплыло, как солнце, лицо его красавицы дочки, из-под нахмуренных бровей холодно сверкнули прекрасные глаза. «А вы-то куда смотрели? Как вы его воспитывали?» — услышал Андрон из далекой заграницы безжалостный голос дочки, и слезы сами, как смола по сосновой коре, покатились по его худым, морщинистым щекам. Плакал Андрон Касьянович и думал все об одном — что побудило внука к воровству, и никак не мог понять этого. Откуда было знать старику, что Вадька Кадуха вымогает у Бена все большую плату за генеральский чин. И каждый раз грозится развалить армию, а про мелкие грешки Бена сообщить кому следует. А грешки у Бена понемногу накапливались. За бесконечными домашними хлопотами дед Андрон не заметил (да и как ему было заметить?), что у любимого внука начинается новая, тайная жизнь. ТРИ ГИПОТЕЗЫ ПРОФЕССОРА ГАЙ-БЫЧКОВСКОГО Женя открыла глаза — кто-то легонько дернул ее за ухо. Мягкое облачко сна рассеялось, и Женя увидела: на спинке кровати, оскалив черненькие зубки, сидит Синько. Он качает ногами и, совсем как котенок, крутит кончиком хвоста. — Ой! — вскочила с кровати Женя. — Неужели в школу опоздала? Сонливость словно рукой сняло, она бросилась к будильнику, затрясла его. — Ой, как испугал! Еще же только семь часов. — А все равно поздно. И ничего-то ты не знаешь! — Он довольно захихикал, потирая красные ладошки. — Ну и дал я им вчера, так дал. Будут знать! — Кому дал? Ты что, подрался? Женя схватила Синька на руки и начала бесцеремонно разглядывать. — Где это ты так вымазался? В лужу упал, что ли? Было очевидно, что Синько болтался бог знает где и то ли шлепнулся в лужу, то ли попал в бочку с водой, ту, что стоит за кочегаркой. Шерстка на нем подсохла и слиплась, на спине стояли дыбом грязные колючие волосинки. — Синько, где ты шлялся, говори! Синько не спешил отвечать, его маленькое тельце сотрясалось от смеха, и он даже похрюкивал от удовольствия. — Ну и дал я им! Больше туда не полезут! — Кто не полезет? Куда? — Много будешь знать — скоро состаришься. А будешь хорошей — расскажу. — Я и так хорошая! Посмотри! — Женя погладила себя по голове, по мягким темно-русым волосам, подстриженным как у мальчишки. И для убедительности подняла на Синька невинно-покорные глаза. — Видишь, я вся внимание! Рассказывай! — Ну ладно! Слушай! Тхам, под землей, они тайно собирались, ели мармелад, пускали вонючий дым и ховорили всякие нехорошие слова. — Кто они, где? — Да твой Бенчик, кто ж еще! И Кадуха замурзанный! — Ну, ну, рассказывай. Это где же, в подвале? — Аха! В моем шарайчике! Я терпел-терпел, а они дымят, потом говорят: Жабулька… — Про меня?! — Про тебя, а то про кого же? И я не выдержал!.. Помнишь, там трубы проходят. Вода холодная как лед. И краник на трубе есть. Ага, думаю, сейчас я вас, голубчики, под дождичком искупаю. Устрою вам гром с молнией. И только они чиркнули спичкой, чтоб снова закурить, я из угла тихим таким голосочком: «Ау! — говорю. — А я в школе скажу». Они побелели и глаза друг на друга таращат. «Да это нам послышалось», — шепчет Кадуха. «Ах, так!» — рассердился я. Открутил кран — и тут как зашипит! Как брызнет! Фонтаном! На весь погреб! А мальчишки: «Ой-ой-ой! Потоп! Прорвало!» И драпать из подвала, только пятки засверкали!.. Женя засмеялась, бросила в Синька маленькую подушечку и весело закричала: — Ну и врунишка! Все-то ты выдумал про ребят! Правда выдумал?! Знаешь, что я с тобой сделаю? Покажу тебя профессору Гай-Бычковскому. Пусть он скажет, кто ты такой и откуда взялся — может, из Брехландии? А профессор — он человек ученый, биолог, и живет у нас на третьем этаже. Ясно? Синько насупился и начал незаметно отползать к краю кровати. — Не хочу к профессору, — заскулил он, как капризный ребенок. — Ничего я не выдумал! Все правда!.. Я в подвал пойду! Спать хочу. — Нет, нет! — пригрозила ему пальцем Женя. — Немедленно к профессору. У нас еще целый свободный час. Собирайся. Она соскочила с постели, натянула на себя брюки и неизменную голубую кофточку. Покрутилась перед зеркалом, пригладила вихор на голове. — Вперед! — У меня хорло болит. И нога натерта, вот! — Синько сморщился и по-стариковски заковылял, старательно демонстрируя, как тяжело ему ходить. Однако Женя заметила, что он косит глазом на окно и потихоньку к нему крадется — явно хочет удрать. — Ах ты хитрец! — девочка сгребла его и спрятала за пазуху. — Не бойся, профессор уколов не делает. Только посмотрит, и все. На кухне уже варилось и жарилось, пахло подсолнечным маслом; гудела, как пропеллер, отцовская электробритва. Женя сказала маме, что на минутку заскочит к Гай-Бычковскому и сразу же назад, прямо к завтраку. И побежала на третий этаж. Она часто бывала тут, но сердце у нее всякий раз замирало, когда она останавливалась перед медной табличкой, на которой было выгравировано: «Профессор И. П. Гай-Бычковский, доктор биологических наук». Глубоко (по-йоговски!) вдохнула и нажала на кнопку звонка. За дверью раздалось мелодичное позвякивание, будто запела канарейка. — Кто там? — послышался по-молодому бодрый голос профессора. Женя прошла в прихожую, зная заранее, что первые слова, которые она услышит, будут: «Извините, я спешу…» — Извините, я спешу, — сказал профессор, — зарядка. А затем — в бассейн. Профессор еще раз повторил «извините» и начал приседать. Его большая, до блеска выбритая голова летала вниз-вверх на фоне огромного аквариума, занимавшего в комнате целую стену! Профессор делал глубокие вдохи и выдохи, раздувая широкие ноздри, легко подбрасывая вверх свое пружинистое тело, и тогда казалось, что рыбы проплывают не в воде за стеклом, а в воздухе, прямо над его лысиной. — Извините, Евгения, я сейчас, — профессор сказал «оп» и сделал стойку на голове. Замер в этой позе, и его маленькие, острые, как у дельфина, глаза смотрели на Женю с выражением полного блаженства. — Одну минуточку! — Профессор убежал в ванну, включил душ и, довольно покрякивая, стал обливаться холодной водой, похлопывая себя по груди, по шее, массируя каждый мускул. Когда он, Гай-Бычковский, вышел к Жене (ростом он был не выше ее, но коренастый, могучий и большеголовый), в глазах его светилась веселость здорового бодрого человека. — Обливайтесь по утрам, Евгения, — сказал профессор. — Настоятельно вам рекомендую — обливайтесь ежедневно. Из воды человек вышел, из воды в основном состоит его организм, и не следует забывать, что вода — это наша сила и здоровье. Профессор бегал по комнате (притом — босиком), что-то искал и находил, на ходу одевался и говорил в своем обычном быстром темпе: — А как ваши успехи в плаванье? Не бросили бассейн? — Нет, не бросила, — ответила Женя. — Хожу. — Прекрасно! — сказал профессор. — Какой у вас разряд? — Второй юношеский. — Чуть-чуть отстали от меня. У меня тоже юношеский, только первый. Он заметил, что девочка время от времени сердито дергает рукой, будто утихомиривая кого-то, спрятанного под кофтой. — Вы что-то принесли! — профессор остановил на Жене вопросительный взгляд. — Ага, принесла… Только это секрет… Хочу вам показать… Женя вытащила Синька из-за пазухи; он упирался, пытался вырваться из рук, царапался острыми коготками. — Как вы думаете, что это за существо? Гай-Бычковский взглянул на Синька без особого любопытства и скорее из вежливости сказал: — Интересно, очень интересно. По-видимому, муляж. Вата, ворс, папье-маше и все такое прочее. Для биологического уголка сделано, да? Женя не успела и рта раскрыть, как профессор нагнулся и острыми карими глазками прицелился в Синька (а тот сидел неподвижно, как чучело). — Ого! — профессор рассмеялся. — Чертенок! Неплохая работа. Прямо-таки ювелирная. Все как полагается: и рожки выточены, и глаза вставлены, и хвост приделан, — и профессор подергал за хвост, чтоб удостовериться, крепко ли он пришит. — Эй, ты чехо дерхаешь! — засопел Синько и постучал пальцем себе по лбу. — Не все дома?..