1. Лесенка: есть. 2. Бинокль: есть. 3. Дождевик (на всякий случай): есть. 4. Бутылка шампанского (на случай успеха): есть. Путифару уже невмоготу становилось ждать, когда наконец в 19.30 27 августа в домофоне прогремел голос Жерара: — Это я! Собаку привел! Робер сбежал по лестнице и у подъезда встретился с Бураном и его хозяином. — Не передумал, кузен, подержишь его? — Не передумал, — заверил Путифар, перехватывая у него поводок. — Обещал — значит обещал. Приятного вам аппетита и ни в чем себе не отказывайте! Счет запишешь на меня. На прощание Жерар потрепал пса по холке: — Пока, бандюга! Веди себя хорошо, понял? Смотри, ничего не круши! «Не слушай, Буран, — хотелось сказать Путифару, — круши, милый, все круши…» Несмотря на свою немалую физическую силу и сто тридцать пять кило веса, он еле удерживал собаку, которая, рискуя удавиться, рвалась за хозяином. Все-таки ему удалось дотащить Бурана до своей малолитражки и взгромоздить его в багажник, для такого случая обитый мягким. — Ну вот, песик! Скоро увидишься с хозяином, обещаю. И плюс к тому тебя ждет приятный сюрприз: там, куда я тебя отвезу, тебе будет чем полакомиться! Он взбежал на четвертый этаж и, еле переводя дух, ввалился в спальню матери. — Мама, все идет по плану: баллистическая ракета движется к цели, атомная бомба ждет своего часа в багажнике! — О, Робер! — простонала она. — Только бы все удалось! Мы так ждали, столько мечтали… Он выждал полчаса — время, необходимое, по его расчетам, чтобы Жерар и Моника успели навести красоту и отправиться в «Старую усадьбу». Потом нежно поцеловал старушку в лоб. — Я пошел, мама. Пока. — Удачи тебе, сынок… — напутствовала его мать. — Я так волнуюсь, прямо как тогда, когда ты уходил на выпускной экзамен… Буран в багажнике не сидел без дела. Он уже изодрал в клочья обивку заднего сиденья и напустил знатную лужу. А теперь лаял как заведенный и пытался просунуть голову сквозь прутья решетки. Пока он не переполошил всю округу, Путифар газанул на предельной скорости. В «Старой усадьбе» все обещало приятнейший вечер. Панорамные окна были заблаговременно открыты настежь, чтобы посетители могли наслаждаться свежим воздухом теплого вечера и благоуханием парка. Все столики были, разумеется, давно забронированы, и первые клиенты, замирая от восхищения, уже вступали в большой зал. Между тем случай — известный каверзник — не преминул вмешаться. Пьер-Ив Лелюк на кухне фаршировал рыбу, когда к нему, стараясь не привлекать внимания, подошел один из официантов. — Шеф, у нас, по-моему, важный гость — Малейссон, кулинарный критик. Он в гриме, но я его узнал по манере барабанить по столу пальцами — средним и указательным, вот так… — Ты уверен? За каким он столиком? — За третьим, под окном. Сидит один. — Как он выглядит на этот раз? — Небольшие усики, круглые очки. Уже и блокнот достал. Все кругом оглядывает и что-то записывает. Что нам делать? — Ничего. Ведите себя так, будто вы его не узнали, и обращайтесь с ним так же, как с остальными клиентами. — Вас понял, шеф. Хоть Лелюк и изображал перед официантом этакую небрежность, он был не на шутку взволнован. Сегодняшний вечер должен был стать судьбоносным для «Старой усадьбы». Или взыскательному вкусу Малейссона обед угодит — и тогда почетная, престижная, желанная третья звезда обеспечена. Или великий критик будет разочарован, и все отложится по меньшей мере на год. Шеф сделал глубокий вдох, прищелкнул пальцами и обратился к своей команде, собравшейся в кухне: — Слышали, ребята? У нас гость. Так что уж расстарайтесь сегодня! И чтобы ни одной накладки! — Есть, шеф! Будет сделано, шеф! — откликнулись повара, официанты и сомелье. В эту самую минуту Жерар Самбардье и его жена Моника, опекаемые очаровательной официанткой, вступали в обеденный зал. Жерар, полузадушенный бордовым галстуком и втиснутый в хранившийся со свадьбы костюм, который был ему теперь на два размера мал, гаркнул, заставив оглянуться всех клиентов, уже сидящих за столиками: — Привет честной компании! От Моники, одетой в облегающее цветастое платье, волнами расходился убойный аромат дешевой парфюмерии. Супруги заняли столик номер четыре, рядом с Малейссоном. Едва усевшись, Жерар достал из кармана спичечный коробок и положил рядом со своей тарелкой. — Ты что? — спросила Моника. — Зажигалку потерял? — Молчи покуда! — предостерег Жерар. — У меня тут кой-чего припасено, чтоб Роберу поменьше платить… Вот увидишь хохму… Малейссон бросил на вновь прибывших испепеляющий взгляд и вновь погрузился в изучение меню. Менее чем в пятидесяти метрах от них, в ландшафтном парке, Робер Путифар, оседлав нижний сук одного из кедров, направил свой бинокль на «Старую усадьбу». С этого наблюдательного пункта открывался превосходный вид на обеденный зал и на кухню. Поодаль, на парковке, в багажнике желтой малолитражки Буран, несомненно, учуяв, что хозяин близко, лаял до хрипоты и рвался наружу так, что машина ходила ходуном. Таким образом, все актеры заняли отведенные им места. Было 20.15, и спектакль можно было начинать. Третий звонок был дан Моникой, которая, едва усевшись, ощутила потребность посетить туалет. Она обернулась к Малейссону и громогласно осведомилась: — Извиняюсь, месье, а вы не знаете, где тут одно местечко? — Нет! — отрезал знаменитый кулинарный критик, не удостоив ее даже взглядом. И он еще сильнее забарабанил по столу, теперь уже всеми пальцами. — Спасибо, вы очень любезны! — обиделась Моника. — Ну и ладно, без вас найду… — Что уж там, — заметил Жерар, чтобы разрядить атмосферу, — это дело такое, как приспичит, так и побежишь! И разразился громовым хохотом, заставив подскочить супружескую пару американцев, прибывших из Бостона специально, чтобы пообедать в «Старой усадьбе». Моника удалилась, вновь обдав окружающих парфюмерным духом. Вернувшись, она с удивлением обнаружила, что Жерара за столиком нет. Она остановилась посреди зала, подбоченясь и озираясь по сторонам: — О-па! Ну и где этот обормот? Поскольку никто не отвечал, она повернулась к столику, за которым сидели четыре японских бизнесмена: — Послушайте, вы моего мужика, случаем, не видели? Один из официантов подскочил к ней и объяснил, что месье вышел в салон покурить. — Хоть предупредил бы, урод! — во всеуслышание посетовала она, направляясь к своему месту. — Возвращаюсь себе из сортира — и вот те здрасте, никого! Приятно, нечего сказать… Немного погодя они помирились и заказали в качестве аперитива «Кир Руаяль», который Жерар хлопнул залпом и удостоил тонкой похвалы: — Хорошо пошла, зараза! После чего встал из-за стола, чтобы, в свою очередь, посетить туалет, в котором, по отзыву Моники, «с ума сойти как чисто». Малейссон за соседним столиком явно был уже на пределе. Заказанная им на первое «телячья вырезка с трюфельным соусом» попала ему не в то горло, и он свирепо черкнул пару строк в своем блокноте. Пьер-Иву Лелюку быстро доложили, что в зале проблема: какие-то два дикаря портят аппетит Малейссону. Шеф проникся серьезностью ситуации и приказал персоналу приложить все усилия, чтобы как можно тактичнее утихомирить этих троглодитов, пока дело не дошло до скандала. В случае необходимости он примет меры самолично. Главное, пусть его держат в курсе! Несчастный не подозревал, что в этот самый миг бессовестный Жерар вытряхивал из спичечного коробка дохлую муху в тарелку Моники, прямо в изысканный «крем-суп из фенхеля с лимонной мятой»: — Дорогая, позволь-ка… — Фу, Жерар, гадость какая! — Гадость не гадость, а кузену Роберу скидочку теперь сделают, вот увидишь! Вот смотри… Человек! Эй, человек! Официант немедленно подскочил: — Месье? — Скажите-ка, молодой человек, это у меня глюки или впрямь у Моники в похлебке муха? Официант заглянул в тарелку и побледнел: — О боже!