– Письма к Иззи, – говорю я больше самому себе, чем Ханне, не в силах оторвать взгляд от бумаги в руках. Пока она медленно не забирает ее у меня и не направляется к озеру. Она чиркает спичкой, подносит к письму и смотрит, как оно ловит огонь. Держит его, пока оно почти полностью не сгорает – затем отпускает, и я вижу, как отделяется и плывет к земле пепел. Ханна начинает дрожать, но я не в состоянии пошевелиться. Сперва я должен осознать то, что она мне показала. Я должен это высказать. – Тебя зовут Ханна, это твой первый год в «Святой Анне», и ты любишь кошек. Ты потеряла свою сестру-близнеца при пожаре. Ее звали Иззи. Ты пишешь ей письма, а затем сжигаешь их. Для нее. Мы стоим так целую вечность, глядя вслед письму, которого давно уже нет. Наконец, когда уже стемнело, мы все-таки возвращаемся в лагерь. – А вот и вы! – Говорит Сара, то и дело отпихивая Мо. – Где вас носило так долго? Еще немного, и мы уже не смогли бы защитить вашу пиццу. По крайней мере, салями, – ворчливо добавляет Пиа. Они поставили для нас тарелки с едой на покрывало у лагерного костра. Я радуюсь, что они вообще что-то нам принесли. Мо, похоже, без ума от салями, он делает отчаянные попытки подобраться к пицце, но, на наше счастье, мимо Сары ему не проскользнуть. Мы с Ханной ничего не отвечаем. Она – потому что не может, и я каким-то образом тоже. То, что она показала мне, то, что мне теперь известно, тяготит меня, и все же я беру пиццу и ем. Холодная, мерзкая размазня. Но мыслями я все равно где-то далеко. Ханна есть даже не пытается, собирает со своей порции пиццы салями и отдает Мо, который тут же куда-то уносит ее и, очевидно, преспокойно уплетает за обе щеки. – Что случилось? – спрашивает Пиа, но я только качаю головой. К счастью, у Пии достаточно такта и она достаточно умна, чтобы понять, что нам обоим нужно немного времени. – Что ж, тогда спокойной ночи, – говорит она, окинув меня своим особым взглядом. – Спокойной ночи! – говорит Сара, и, услышав ее голос, Ханна быстро поднимает глаза. – Сегодня последняя ночь, – поясняет Сара. – И я хотела бы еще разок поспать в палатке. Похоже, все хотят того же, потому что у костра остаемся только мы с Ханной. Прежде чем взглянуть на меня, она, закусив губу, делает глубокий вздох. Рука ее чуть приподнимается, палец указывает на меня, а затем на палатку. – Не хочу ли и я ночевать в палатке? Нет. А ты? Не отвечая, она отодвигает подальше тарелку со своей лишенной салями пиццой и ложится. Ответ понятен. Я ставлю свою тарелку рядом с ее, беру покрывало и накрываю нас обоих. – Ты, что ли, подумала, что я не захочу ночевать рядом с тобой, так? Ей не нужно ничего говорить или делать, я знаю, что прав, не знаю только почему. Ханна уютно устраивается у меня под боком, и глаза у меня закрываются. На следующее утро приходит пора возвращаться домой. «Святая Анна» ждет. Да, для меня она стала настоящим домом. Домом, который теперь мне нужно покинуть. Я проспал. Все вокруг носятся как угорелые, собирают вещи, в последний раз бегут на озеро или еще спешно завтракают. Я слишком устал, чтобы устраивать себе стресс, поэтому иду в душ, пытаясь проснуться. Но я с этим не спешу. Проснувшись, я восприму слишком много информации, а если это случится, у меня только испортится настроение или я стану слишком много размышлять. О завтрашнем дне, послезавтрашнем и дальше… Приняв душ и, к сожалению, взбодрившись, я возвращаюсь и вижу, что почти все готовы к отъезду. Большинство рюкзаков, чемоданов и сумок уже лежит на костровой площадке, палатки пусты, не хватает только Сары и Ханны. Яна в эти минуты мучается со своим чемоданом-монстром. По счастью, мне нужно всего лишь прихватить гитару с кепкой, и можно ехать. Рюкзак собран. Я надеваю бейсболку, беру рюкзак и гитару и иду к Пии, которая смотрит на часы, вероятно, чтобы проверить, когда нужно отправляться. – Яна? – Обернувшись к ней, Пиа хмурится, понимая, что та все еще сражается с палаткой и чемоданом. – Что ты там творишь? – Ролики дурацкие застревают, – сдавленно говорит Яна, а затем, сделав рывок, с чемоданом летит назад и приземляется на пятую точку. Раздается тихий смех, но она все воспринимает с юмором и хохочет вместе со всеми. – Пойди, пожалуйста, вперед! Встретимся у автобуса. Яна пытается встать, и это так забавно, что даже я с трудом подавляю смех. – Ну конечно! – говорит она и показывает мне язык. Похоже, мне не особо удалось скрыть веселье. Яна что-то кричит остальным, и группа медленно приходит в движение. – Ты не видела Сару с Ханной? – спрашиваю я у Пии. – Они еще в палатке, я хотела сейчас их забрать, поэтому и отослала Яну вперед. С ее чемоданом они так и так нас не сильно обгонят. – Пиа закатывает глаза, пытаясь изобразить раздражение, но попытка с треском проваливается. Яну она любит. Из палатки выходит Сара, сегодня она опять в футболке, на этот раз с рукавами и более закрытой, но как подумаю, что появилась она здесь в свитере с глухим воротом… Однако все мое внимание привлекает Ханна, которая, улыбаясь мне, появляется вслед за Сарой. Она тянет за собой чемодан, джинсы закатала почти до колен. Ее рубцы хорошо видны. На ней футболка с дырками, на груди надпись «Hakuna Matata». Я, смеясь, качаю головой. Ни одна футболка в мире не подошла бы к этой ситуации больше. – Эй, вы двое! Идите-ка вперед, Яна с остальными уже ушли к автобусу. Вы наверняка их догоните. Вы же дорогу помните, да? – Да! До встречи! – кричит нам Сара. Ханна быстро кивает. Они уходят, и я слышу, как Пиа вздыхает. – Помнишь, я тебе сказала, что у каждого здесь свои проблемы? – Что случилось, Пиа? – Почему бы тебе хоть раз не прислушаться к моим словам? Глава 34 Ханна БЕГИ! НО КОГДА-НИБУДЬ ТЕБЯ ДОГОНЯТ «Hakuna Matata» означает «нет проблем», «все в порядке». Иззи любила этот девиз из мультика. Она всегда говорила: «Все будет хорошо! Не парься ты так. Некоторые проблемы решаются сами собой». Мне показалось, сегодня подходящий день для того, чтобы надеть футболку Иззи, хотя ни за что не подумала бы, что когда-нибудь снова надену ее. Странно, но это оказалось не так болезненно, как я опасалась. И поскольку не было ничего труднее, чем надеть эту футболку, я заодно и брюки закатала. Сердце у меня просто выскакивало из груди. Само по себе странно, что этот лагерь, последнее место, где мне хотелось оказаться, немного помог мне. Что все сломанное, собранное там, вместе ощущалось не совсем сломанным. Что я чувствовала себя там не совсем сломанной… Мы, нагнав остальных, идем к автобусу, и я бросаю последний взгляд на озеро, которое за последние три недели так много мне дало и так много забрало. Как и лагерь вообще, и Леви. Мо не слишком горел желанием идти пешком, поэтому лежит отчасти у меня на плече, отчасти на руке, которой я его поддерживаю. Сара шагает рядом со мной, она молчит, но улыбается. Свой свитер с воротником она сослала в чемодан, на ней моя футболка. Я совершила так много ошибок и рада, что за это время сделала хоть одно доброе дело. Шина болтается сбоку рюкзака. Мне она больше не нужна. Отек сошел, ноге хорошо, таблетки помогли. Пиа считала, что мне стоит все же поберечься и быть внимательной при ходьбе, в «Святой Анне» Дана все осмотрит. Дану вообще-то зовут доктор Винтерс, но в «Святой Анне», кажется, все немного по-другому, чем где-либо еще. Я это понимаю, мы ведь тоже немного другие. Чемодан трещит и громыхает, пока я тащу его по лесной дорожке, по камням, траве и корням. Когда в поле зрения появляется парковка с автобусом, сердце у меня на секунду останавливается. Мне бы так хотелось остаться, хотя бы на чуть-чуть. Я понимаю, что это невозможно, но желание от этого меньше не становится. Думаю, самые сильные желания – те, про которые мы знаем, что они никогда не исполнятся. Автобус все ближе, а никаких следов Пии и Леви не наблюдается. Я не беспокоюсь, но удивляюсь. Да, думаю, это правильное слово. – Они наверняка сейчас будут здесь, – говорит Сара, от внимания которой не укрылось, как часто я оглядываюсь. Яна заботится о том, чтобы наши чемоданы были надежно сложены, все садятся в автобус. – Сядешь опять со мной сзади? Да, было бы хорошо. Назад стоит ехать так же, как и сюда, и все-таки совсем по-другому. Кивнув, я поднимаюсь по ступенькам со спящим Мо и Сарой. Остальные садятся впереди, все вместе, болтают друг с другом и да, смеются. Когда я вспоминаю о гнетущей тишине, висевшей в автобусе на пути сюда, и оглядываюсь здесь теперь, то вижу, что «тогда» и «сейчас» разделяют целые миры. Возможно, дело всего лишь в понимании. Понимание способно так многое изменить. Сара идет за мной в конец автобуса. Мы садимся на последнее сиденье, на этот раз рядом, на этот раз с Мо, который теперь едет не зайцем. В автобусе жарко, уже пять минут работает двигатель. Наконец появляются Пиа и Леви. Они сдают свой багаж и заходят в автобус. Пиа садится в самом начале рядом с Яной. Леви останавливается, смотрит на меня и… садится на сиденье напротив них. Подавив ком в горле, я перекладываю Мо с плеча на колени, надеясь, что никто не обратил внимания на только что случившуюся странность. Я надеюсь на это, пока не встречаю взгляд Лины, который она тут же отводит, и не слышу тихий голос Сары: – У вас все хорошо? Я пожимаю плечами. Правда заключается в том, что я этого не знаю. Нет никаких «нас». Есть Леви и есть я, и очень много всего, что стоит между нами. Но я думала, что за эти три недели этого «очень много» стало меньше. Сама того не желая, поворачиваюсь к Саре и ловлю ее взгляд. Сочувствие. Но почему? Из-за того что Леви не пришел ко мне? Мы не пара, может быть, даже не друзья. Все нормально, даже если так и не кажется. – Все обязательно будет хорошо. Я знаю, что она имеет в виду, но не хочу этого слышать. Потому что родители тоже всегда так говорили, потому что все так говорят. Потому что это ложь. Потому что они не понимают, каково это, когда не хочешь, чтобы тебя подхватили в падении, а под тобой натягивают сетку, они не понимают, каково это, когда хочешь, чтобы тебя подхватили, но продолжаешь падать.