Он поражает меня. Рот у меня открывается, словно хочет дать место словам, которых нет. – Я испугался, – он тяжело сглатывает. – И все еще боюсь. За тебя, Ханна. За меня. Не меня. Если бы я заново обрела речь, то смогла бы все рассказать и объяснить Леви. Но стала бы я это делать? Он очень близок к истине. Что, если он все выяснит? Я боюсь этого, Иззи. Боюсь, он увидит во мне то, что вижу я сама. Что он больше не будет воспринимать меня так, как сейчас. Глава 30 Леви ИНОГДА СОБЫТИЯ НЕВОЗМОЖНО ПРЕДУГАДАТЬ Когда я добрался до нее, когда она вырвалась и ушла под воду… Давно уже я не испытывал такого ужаса. Я был разъярен! Потому что она ради чего-то полезла в озеро, хотя не умеет плавать. Если бы знать, ради чего! Это выглядело как обычная бумага. В глазах у нее печаль. Рассказала бы она мне, если бы могла? – Это бумага? Ты жгла бумагу? Она поджимает губы, секунду раздумывает, затем на ее лице появляется виноватое выражение, и она опускает взгляд, теребя шнурок спортивных брюк, которые ей слишком велики. Ханна такая противоречивая! – У тебя волосы всегда были сине-черными? Я сдерживаю желание протянуть к ней руку, чтобы накрутить на палец прядь ее волос. Проходит несколько минут, за это время из палатки к нам выходит Мо. Кто знает, что еще делал этот шельмец. Спал, ел, спал. Он укладывается рядом с нами и принимается вылизывать шерсть. Краем глаза вижу, как Ханна мотает головой. Нет. Нет, они не всегда были такими. У меня голова идет кругом, это похоже на начало без конца. После каждого ответа возникают десять новых вопросов. Как быть? Отвернувшись от Ханны к костру, опускаю руки на колени. – Пиа показала мне, как проще. Если ни на кого не смотреть и никого не видеть, то выговориться легче. Так и есть. По крайней мере, для меня. Я смотрю на огонь, стараясь не замечать Ханны. – Моя семья всегда была сложной. Мама не сумела наладить свою жизнь и наши тоже. У нас с Томом разные отцы, схожесть лишь в том, что мы оба не знаем, кто они. У мамы была проблема с наркотиками, – я неодобрительно соплю. – Кто знает, может, есть и сейчас. Она притащила эту дрянь в дом, а Том нашел. В какой-то момент подсел и он. Я был слишком мал и слишком глуп, не понимал, что происходит. Только видел их постоянные ссоры, видел хаос в нашей квартире, я был мальчишкой, который никого не мог позвать в гости. Всплывают воспоминания, но я не обращаю на них внимания. – Постоянно приходили и уходили какие-то чужие дядьки, вероятно, сутенеры или дилеры. Я до сих пор этого не знаю. Иногда они приходили и по другому поводу. Они не особо… скромничали, – не могу сдержать горькой улыбки, качаю головой, думая об этом. – Однажды Тома застукали, и к делу подключилось управление по делам несовершеннолетних. Мне было двенадцать. Меня отдали в детский дом, мать под суд, Тома, насколько мне известно, на несколько лет отправили в колонию для несовершеннолетних. Я не много чего уловил тогда, был слишком… в невменяемом состоянии, и – управление связалось со «Святой Анной». С тринадцати лет я живу там. И никогда больше ничего не слышал о них обоих. Я не заметил, как Ханна подсела ближе, поэтому вздрагиваю, когда ее рука ложится на мою. Обернувшись, я успеваю увидеть, что по щеке у нее ползет слеза, которую она решительно стирает. Она легонько пожимает мне руку, встает, и по колыханию спортивных брюк видно, что у нее дрожат ноги. Я не понимаю, что она собирается сделать. Глаза у нее остекленели, она смотрит на меня умоляюще, но о чем она просит? Медленно наклонившись, стягивает сперва левый носок, а затем правый. Затем следует левая штанина, она закатывает ее все выше и выше, пока свет от костра не падает на ногу. Она подворачивает брюки до колена. У меня перехватывает дыхание. Я не верю своим глазам или не понимаю того, что вижу. Ханна продолжает, закатывает брюки и с другой стороны, и я, не сдержавшись, тяжело вздыхаю и тихо чертыхаюсь от потрясения. Ханна, осторожно выпрямившись, делает еще шаг в сторону костра и не знает, что делать с руками. Она без конца заламывает их, сжимает в кулаки и опускает снова. Ее ноги. Раньше я не приглядывался, а теперь понимаю тот момент в хижине. Я должен был закрыть глаза, потому что она не хотела, чтобы я увидел то, что она мне сейчас показывает. Рубцы, кажется, еще нестарые, они розовые и похожи на мозаику, которая тянется по коже своеобразными линиями. На правой ноге хуже. И могу поспорить, что сзади линии продолжаются. – Ожоги, – шепчу я, и голос мой звучит хрипло. Во рту пересохло, глотнуть как следует не получается. Отвести взгляд от ее ног тяжело, но я делаю это. Опять гляжу ей в лицо, которое она закрывает руками. Я встаю, иду к ней и снова усаживаю рядом с собой. – Ханна, – тихо говорю я. – Пожалуйста, посмотри на меня. Ее все чаще сотрясают беззвучные рыдания, и я не выдерживаю, отвожу ее руки от лица, удерживаю в своих, и… она плачет. Она страдает. У меня в голове элемент за элементом складывается пазл, пусть даже нескольких деталей и не хватает. Пока достаточно этих. Я просто кладу руку ей на затылок и притягиваю ее к себе. Она без сил приваливается ко мне, а я, обнимая, поддерживаю ее. – Тебя зовут Ханна, это твой первый год в «Святой Анне» и ты любишь кошек, – шепчу я в ее волосы. – Твою сестру-близнеца звали Иззи. Ты потеряла ее… во время пожара. Ханна кивает. Глава 31 Ханна ПОЛУПРАВДА – ТОЖЕ ЛОЖЬ Все опять поднимается во мне – боль, беспомощность, страх. Это так больно! Я бы хотела вырвать их из себя заодно с чувством вины, я бы хотела выбросить их, повернуться и уйти. К сожалению, не получается. Вместо этого я сижу разбитая, плача на груди у Леви. Он крепко держит меня, незнакомый мальчишка, уже не настолько, но все же достаточно незнакомый. Леви рассказал мне свою историю, а я подумала о его словах на озере, когда тайком слушала, как он играет на гитаре. Ты украла у меня кое-что личное, теперь ты моя должница. Ход оставался за мной. Для каких-то вещей не бывает подходящего момента. Иногда, чем дольше ждешь, тем хуже становится. Никогда нельзя быть уверенным – но можно решиться. Я решилась. На искру. На то, чтобы отдать. На кое-что личное. На шаг вперед вместо шага назад. Для Иззи и для себя. К счастью, только потом понимаешь, какую боль это может принести, иначе никогда бы не отважился. В последние месяцы я сама себя поддерживала, и это не особо хорошо удавалось. Теперь меня поддерживает Леви, и результат не лучше. Разница в том, что я больше не одна. Переносить разрушение становится легче. Слезы наконец высыхают, огонь потихоньку гаснет, становится меньше, треск – тише, ночь – темнее. Мо громко мурлычет, но не утешает меня. Возможно, радуется, что на сегодня может снять с себя эту обязанность. Пальцы болят, их свело судорогой, потому что я так сильно вцепилась в толстовку Леви. Его теплая ладонь лежит на моем затылке, а другой рукой он обнимает меня, крепко держит, и я ощущаю головой его подбородок. Стук его сердца успокаивает.