Так мы проходили дом за домом. Уже на церкви пробило два часа, когда мимо нас на санях проехал господин Рихтер, покрикивая на свою тощую клячу: — Вперед, Шарлотта, вперед! Бедная лошадь из сил выбивалась, а господин Рихтер, против обыкновения, был, казалось, превесел. Проезжая мимо дома мясника Сепеля, он крикнул: — А у меня хорошие вести, Сепель! Хорошие вести? Он хлопал кнутом, и Ганс Аден проговорил: — Господин Рихтер подвыпил, где-то угостился за чужой счет. Тут мы весело рассмеялись: ведь всему селению было известно, что Рихтер скряга. Мы подошли к концу улицы и остановились перед домом папаши Адама Шмитта, бывшего прусского солдата. Старик получал небольшой пенсион — хватало ему лишь на хлеб, табак, а иногда на водку. Он участвовал в Семилетней войне и во всех силезских и померанских кампаниях. Теперь он совсем состарился и после смерти сестры своей Резель жил один на краю селения. Домишко был маленький, крытый соломой; одна комната была внизу, другая — наверху, под крышей, с двумя слуховыми окнами. За домом стоял амбар, сбоку — небольшая клетушка для свиней; был при доме и садик, выходивший на улицу и окруженный изгородью, — папаша Шмитт с любовью его выращивал. Дядя Якоб любил старого солдата. Порой, когда старик проходил мимо нашего дома, дядя, заприметив его, стучал в стекло и кричал: «Адам, зайдите ко мне!» Старик сейчас же входил, зная, что у дяди в шкафу хранится настоящий французский коньяк и что зовут его, чтобы угостить стаканчиком. Так вот, мы остановились около его дома, и Франц Сепель, заглянув за изгородь, сказал: — Посмотрите-ка — санки! Бьюсь об заклад, папаша Шмитт одолжит их нам, если только Фрицель смело войдет и, приставив ладонь к уху старика, скажет: «Папаша Адам, одолжите нам санки!» Бьюсь об заклад, что он нам их наверняка одолжит. Только для этого нужна смелость! Кровь бросилась мне в лицо; то я смотрел на санки, то на оконце — оно было на уровне с землей. Приятели, стоявшие на углу дома, подталкивали меня в плечо, приговаривая: — Ступай, Фрицель, он одолжит тебе санки! — Да неудобно как-то… — тихонько твердил я. — Смелости у тебя никакой нет. Я на твоем месте вошел бы, и всё тут! — говорил Ганс Аден. — Дайте сначала взглянуть, в хорошем ли он настроении. И, наклонившись к окошку, я заглянул в комнату. Папаша Шмитт сидел на табуретке у очага, сложенного из камней; угли догорали среди кучи пепла. Сидел он спиной к нам, долговязый, сутулый; куцая куртка из синего холста не доставала до грубых парусиновых штанов, седые космы свисали на затылок из-под синего вязаного колпака с кисточкой, упавшей на лоб; виднелись его красные оттопыренные уши, ноги в грязных деревянных башмаках упирались в каменную кладку очага. Он курил глиняную трубку, от которой чуть выпячивалась его впалая щека. Вот и все, что я увидел в лачуге, не говоря о разбитом плиточном поле и каких-то нарах, заваленных соломой, в глубине каморки. Все это не внушало мне доверия. Я чуть было не убежал, но ребята толкнули меня в сени, тихонько повторяя: — Фрицель, Фрицель… да он их наверняка тебе одолжит… — Не одолжит! — Одолжит! — Не хочу я… Тут Ганс Аден распахнул дверь, и я вместе со Сципионом пулей влетел в каморку старика, а мои приятели столпились за дверью и, пригнувшись, смотрели блестящими глазами и слушали. Как же мне хотелось удрать! Но, на беду, Франц Сепель придерживал дверь снаружи; она была полуоткрыта, и места хватало лишь для его головы да головы Ганса Адена, стоявшего на цыпочках сзади. Старик Шмитт обернулся. — Смотри-ка, да это Фрицель! — промолвил он, поднимаясь. — Что тут происходит, а? Он открыл дверь, и ватага мальчишек разлетелась, как стая скворцов. Я остался один. Старый солдат удивленно смотрел на меня. — Что же вам, однако, угодно, Фрицель? — спросил он, беря уголек из очага и разжигая потухшую трубку. Затем, увидев Сципиона, он стал задумчиво разглядывать его, пуская большие клубы табачного дыма. Я чуть-чуть приободрился и сказал: — Папаша Шмитт, они насели на меня, чтобы я попросил у вас санки — спуститься с Альтенберга. Старый солдат стоял перед пуделем, улыбался и подмигивал. Вместо ответа он почесал за ухом, приподняв колпак, и спросил меня: — Собака-то ваша, Фрицель? — Да, папаша Адам. Это собака женщины, которую мы приютили. — Вот оно что! Надо полагать, собака солдатская. Она, должно быть, знает военное дело. Сципион настороженно смотрел на нас, а папаша Адам, вынув трубку изо рта, сказал: — Ясно, собака полковая. Она похожа на старика Михеля, который был у нас в полку в Силезии. И вдруг, взмахнув трубкой, он крикнул: — Встать под ружье! — да так громко, что вся его хибарка загудела. Но каково же было мое изумление, когда Сципион сел на задние лапы, свесил передние и застыл, как подобает настоящему солдату! — Ха-ха-ха! — расхохотался старик. — Так я и знал! Все мои приятели вернулись. Одни смотрели через полуотворенную дверь, другие — в окошко. Сципион не двигался, а папаша Шмитт, который казался прежде таким угрюмым, совсем развеселился и снова приказал: — Слушать команду к маршу! И он стал отступать, гремя деревянными башмаками, громко крича и подражая барабанному бою: — Шагом марш! Там-трарарам-там… Р-раз… два… Р-раз… два! И Сципион стал маршировать! Вид у него был удивительно серьезный, длинные мохнатые уши свисали, а хвост торчал трубой. Да, это было чудесно! Сердце у меня готово было выпрыгнуть из груди! А ребята, стоявшие за дверью, просто остолбенели от восторга. — Смирно! — крикнул Шмитт, и Сципион остановился. Я и думать забыл о санках; я так гордился талантами Сципиона, что мне хотелось поскорее побежать домой и сообщить дяде: «Собака у нас ученая!» Но Ганс Аден, Франц Сепель и все остальные ребята, ободренные тем, что у старого солдата хорошее расположение духа, вошли в комнату и были вне себя от восторга; они топтались у дверей, держа под мышкой вязаные колпаки. — На место, вольно! — приказал папаша Шмитт, и Сципион встал на все четыре лапы. Он затряс головой и, скребя затылок задней лапой, словно говорил: «Вот уже минуты две, как меня грызет блоха, но чесаться под ружьем не положено!» Я просто онемел от радости, глядя на все это, и даже не решался окликнуть Сципиона из боязни обидеть его. Но он сам подошел ко мне и скромно стал рядом, что доставило мне несказанное удовольствие: я просто вообразил себя фельдмаршалом во главе своих армий! Все остальные ребята мне завидовали! Папаша Шмитт с умилением смотрел на Сципиона; видно было, что пудель напомнил ему старое доброе время, полковую жизнь. — Да, — произнес он, немного помолчав, — это настоящая солдатская собака. Остается еще узнать, смыслит ли она что-нибудь в политике — ведь многие собаки в политике ничего не смыслят. Он взял палку, стоящую за дверью, протянул ее и крикнул: — Слушать приказ! Сципион уже был начеку. — В честь республики — прыг! — крикнул старый солдат. И Сципион перепрыгнул через палку, как олень. — В честь генерала Гоша — прыг! Сципион снова прыгнул. — В честь короля Пруссии — прыг! Но тут Сципион сел на свой хвост с непреклонным видом, а добряк Шмитт тихонько засмеялся, жмуря глаза и приговаривая: — Да, он обучен и политике… хе-хе. Ну-ка, поди сюда! И он погладил Сципиона по голове, чем доставил ему, казалось, большое удовольствие.