– Даже сейчас я представляю тебя обнаженной, – через силу продолжал Парис. – Твоя кожа раскраснелась, соски затвердели, между бедер капает влага. Хватая ртом воздух, она закрыла глаза. – П-прекрати. Пожалуйста! – Ты отчаянно жаждешь мужского прикосновения, правда, милая? – «Как же, черт возьми, ее зовут?» Парис никогда не запоминал имен. Ему это было не нужно, ведь любую женщину он мог поиметь лишь однажды. Кроме того, вовсе не улыбалось в порыве страсти выкрикнуть не то имя. Женщины почему-то воспринимают это как оскорбление. – Иди сюда. Позволь мне дать тебе то, в чем ты нуждаешься. – Это неправильно, – выдохнула она, но все же на шаг сократила расстояние между ними. Его посадили на очень короткую цепь, поэтому он не мог протянуть к ней руку. Придется убедить ее все сделать самой. – Я так хочу тебя. Мой дружок жаждет познакомиться с тобой. С тобой одной. Женщина покрылась гусиной кожей. Ее возбужденное лицо казалось почти прекрасным. У нее длинные ресницы – самые длинные из когда-либо виденных им – и пушистые. – Потрогай свои груди вместо меня. Они жаждут прикосновения. Она несмело потянулась и выполнила его приказ. С губ ее сорвался новый вздох. – О боже! – Хорошо. Очень хорошо. – Я… я… «Не давай ей времени на раздумья». Но, наблюдая за ней, Парис терял концентрацию. – Расстегни штаны и запусти руку в трусики. Дотронься до своего клитора. Распространи влагу вокруг. Женщина начала было делать, как он велит, но рука ее замерла на плоском животике. – Я не могу. Не должна. – Можешь. Должна. Ты же знаешь, что хочешь этого. Ты почувствуешь такое удовольствие. – Нет, я… – Она тряхнула головой, и в ее глазах сверкнул ужас, словно ее мозг вот-вот прорвется сквозь паутину, которой Парис его опутал. Париса охватили растерянность и удивление. Она не должна быть способной сопротивляться ему. – Твой клитор жаждет прикосновения… сладенькая. Если тебе не хочется трогать себя, иди сюда, и я буду лизать тебя. Я буду лизать тебя до тех пор, пока ты не закричишь. Не успел он договорить, как она зашагала к нему. Он облегченно выдохнул. Совсем… близко… – Еще чуть-чуть, милая. Подойди поближе. Однако, прежде чем подойти к нему вплотную, чтобы он смог стащить с нее штаны и пронзить языком ее горячие ножны – он бы отказался довести ее до оргазма, пока она не сядет верхом на его член, – она снова замерла. – Ты называешь меня сладенькой и милой. – Потому что ты и есть сладкая. Но так я не могу до тебя дотянуться, – пояснил Парис, стараясь не взвыть. – Еще немного поближе, – повторил он. – Умираю от желания к тебе. – Как меня зовут? – вдруг спросила она довольно спокойным голосом. Он стиснул зубы, и им овладела паника. – Разве имя имеет значение? Ты хочешь меня, а я хочу тебя. Нахмурившись, женщина попятилась от него. – Ты даже не знаешь моего имени, а все-таки хочешь со мной переспать? – О, поверь, спать я совсем не собираюсь. – Меня предупреждали не доверять тебе. Меня предупреждали не подходить к тебе близко. Паника нарастала, а надежда таяла на глазах. – Сладенькая, давай… – Заткнись! – Бросив на него сердитый взгляд, она потерла виски. – Не знаю, как тебе удалось это со мной проделать, заставить опуститься до подобного, но сейчас мне плевать. Больше никогда – никогда! – так не делай, или я сама тебя прибью, не дожидаясь, пока отыщется ларец. Она зашагала прочь, открыла решетчатую дверь и захлопнула ее за собой, закрывая его внутри. Одного. Для того, чтобы он слабел. Вот черт! Мэддокс нес поднос с едой в подземелье. Ему было ненавистно, что Аэрон заперт подобным образом, но, как и у остальных воинов, иного решения у него не находилось. Некогда Аэрон обладал самой сильной волей среди всех них. Неистовый, но преданный, как и Люсьен, сурово держащий себя в руках, и такой же переменчивый, каким ранее был Мэддокс. Вспоминая это, Мэддокс негромко засмеялся. Они с Аэроном любили устраивать состязания и провели много времени, оттачивая мастерство друг на друге. Когда Мэддокс терял контроль над своим демоном, именно Аэрон приходил ему на выручку. Теперь бедняга превратился в жалкую тень прежнего Аэрона. Дикий, грубый, исполненный ненависти. Заполучи Аэрон свободу – тут же убьет четырех женщин по приказу богов. А убей он их – уже никогда не оправится от жажды крови. С самого начала Аэрон знал, что, забрав жизни невинных, он шагнет за грань. Мэддокс понимал, каково ему. Он сам убил Пандору через мгновение после того, как в его тело вошел демон Насилия. И провел несчетные века, расплачиваясь за это: его убивали тем же самым способом – наносили шесть адских ран в живот. Только он, в отличие от несчастной Пандоры, всегда просыпался на следующее утро со знанием того, что должен умереть опять. Эшлин спасла его во всех смыслах этого слова, придала его жизни значение. А сейчас эта бесценная женщина носит его ребенка. Как обычно, при этой мысли сердце его защемило, а в животе похолодело. Каким он будет отцом? Он уже любит малыша, зная, что станет защищать его, даже если его убьют и ему придется с боем выбираться из ада. Он желал таких же семейных уз для Аэрона. Любви, отпущения грехов. Свободы. Пока что тот был полностью поглощен жаждой крови. Ему нельзя находиться даже среди воинов – своих друзей и собратьев. Что уж говорить о смертных женщинах? Поэтому Мэддокс не знал, как Аэрону найти женщину, которой будет по силам пленить его. Пригибая голову, он спускался по ступенькам в подземелье, удивляясь, что не слышит стука когтей по решеткам. Первый раз за недели от стен не отражались звуки проклятий. Стояла жуткая тишина. Он поставил поднос на пол и поспешил вперед. Когда Мэддокс достиг камеры Аэрона, его накрыла волна первобытного страха. Решетки погнуты. Аэрон сбежал. Выполняя роль стража, Рейес прохаживался по периметру притихшего и зловещего Римского храма с поросшими мхом стенами, пока его товарищи искали подсказки про Неназываемых. Поскольку Люсьен и остальные воины уже знали, откуда начинать поиск артефактов, то команда Сабина переключилась на сбор информации о титанах: их слабостях и врагах. Несмотря на то что храм был погребен на дне морском, уцелевшие стены все еще запятнаны кровью – стены, сложенные из человеческих костей. Пока воинам не удалось хоть что-то найти. Не сработали даже кровавые подношения на алтарь. В сотый, наверное, раз Рейес задавался вопросом, что же случилось в этом храме во времена его расцвета. Порой он мог поклясться, что слышит вопли, пробивающиеся сквозь свист ветра. Не так давно появлялся Люсьен, выглядевший как никогда расслабленным и пресыщенным. Можно даже сказать, счастливым. Что стало причиной подобной перемены? Или кто? Рейес завидовал, какой бы эта причина ни была. Завидовал и радовался за него. Но даже отвратительно счастливая кровь Люсьена не дала никакого результата. Ни видений, ни подсказок. А Рейес утомился от всей этой тщеты, от беспомощности и неудач. Сегодня утром выпуски новостей по всему миру взорвались известиями о храмах. Рейес не мог сказать наверняка, почему храмы больше не скрыты от человеческих взоров. Но знал, что скоро начнут прибывать люди: охотники, туристы, искатели сокровищ и исследователи. Время стало на вес золота. – Проклятье! – прорычал Рейес. Он решил, что ему нужно испытать боль, в противном случае слетит с катушек и убьет кого-нибудь: смертного, воина – не важно. – Я буду неподалеку, – сообщил он Сабину, проходя мимо него. – Если понадоблюсь – крикни. Сабин не пытался его остановить. Теперь он был умнее. Достигнув окружающего храм леса, Рейес вынул из ножен кинжал. Прислонился к ближайшему дереву с красными листьями, из-за цвета которых казалось, что ветки кровоточат, и начал вырезать крестики у себя на руке. С появлением глубоких порезов и крови, настоящей крови, его гнев поугас. «Видела бы тебя сейчас Даника…» Он фыркнул. Она и так его ненавидит. А теперешний его вид только усилил бы это безграничное чувство. Зазвонил лежащий в кармане телефон, и Рейес раздраженно вздохнул. Сабин снабдил его этой штуковиной пару недель назад. Рейес не был уверен, что она ему нравится, – временами мужчине нужно отрешиться от всего, даже от контактов с себе подобными, – но телефон оставил. На всякий случай. Ворча, он вытащил сотовый из кармана и открыл крышку: – Что такое? – Аэрон сбежал, – без предисловий сообщил Мэддокс. Все внутри Рейеса завопило, отрицая подобный факт. Протестуя. Разъяряясь от проклятой беспомощности. Он знал, что этот день настанет. Просто не ожидал, что так скоро. «Следовало засунуть любовь к Аэрону куда подальше и заковать его».