«Дом, милый дом!» — так и подмывало воскликнуть меня, когда машина поздним вечером заезжала в ворота. Люблю уезжать, люблю возвращаться, а в этом мире, кроме имения Юсуповых-Штейнберг в предместьях Елисаветграда, нет другого места, которое я пока могу назвать домом. Пусть и с большой натяжкой. С очень большой натяжкой. На освещенном крыльце нас дожидалась компания из нескольких человек. Мустафа, фон Колер, несколько молодцов из охраны — широкоплечих и одинаковых с лица, а также худой как жердь дворецкий. Тот самый, который на четвереньках в ужасе покидал мою комнату во время приступа ярости княгини. Господин Кальтенбруннер, как его здесь все называли. Ни хлеба, ни соли видно не было. Даже приветствий особых не последовало — едва я только выпрыгнул из микроавтобуса, как замерший было профессор сбежал по ступенькам и внимательно всмотрелся мне в глаза. — Пойдемте, — неожиданно произнес фон Колер, бесцеремонно увлекая меня за собой. Оставив на крыльце Мустафу, Зоряну, Садыкова с каталкой капсулы и открывшего от удивления рот Кальтенбруннера, мы с профессором едва не бегом поднялись по ступеням крыльца. Максимилиан Иванович шагал чуть припадая на левую ногу, но я едва за ним поспевал. Оказавшись в собственных апартаментах, профессор плотно закрыл дверь, еще и щелкнув замком. После обернулся ко мне, глядя внимательно и напряженно. — Раздевайтесь, Алексей Петрович. — Что, простите?.. — невольно вырвалось у меня. — Куртку сними…те, — веско произнес фон Колер, даже не дожидаясь окончания моей фразы. Чувствуя нарастающее нервное напряжение, я потянул вниз молнию и быстро скинул плотную куртку. Под взглядом барона снял и водолазку термобелья. Когда фон Колер, уже не скрывая эмоций, выругался — звучно, на немецком, — я понял, что дело дрянь. На моем правом плече расплылась клякса темной татуировки — хаотичная вязь, словно попавшая на поверхность молока капля чернил. Причем яркие, темные плети виднелись под кожей не как нанесенная сверху мастером татуировка, а как след от гематомы, какие бывают после сильных ушибов. Паутина вязи концентрировалась в основном на предплечье, поднимаясь выше, а отдельные плети заходили на ребра и спину. И в некоторых ростках кляксы тьма мрака была настолько яркая, что казалась живой. — Рассказывайте, — только и покачал головой фон Колер. Периодически поглядывая на пятно тьмы, я как можно более полно рассказал, что сделал в больничной камере. Чувствуя серьезность момента, без утайки поведал о том, как применил силу своего запретного дара для убеждения конфедератов. Рассказал, как были пробиты щиты доспехов бойцов, как усилием справился с явственно подступающим безумием и как на лице из пор кожи вместо пота выступила кровь. Фон Колер выслушал молча. Потом он тяжело, по-старчески вздохнув, присел за стол и крепко задумался. Повисло молчание. — Это… очень серьезно? — поинтересовался я. Барон еще помолчал, потом покачал головой и посмотрел мне в глаза. — Дело в том, что этого… не может быть. — Ауаээ… — невнятно издал я неопределенный звук. — Ну да, аргумент. — Раздевайтесь полностью, надо посмотреть, есть ли еще пятна. Уже без возражения я скинул оставшуюся одежду, и барон меня внимательно осмотрел. Потом показал глазами в сторону ванной комнаты. Ну да, душ мне принять точно не помешает, хотя выданная конфедератами функциональная одежда и помогла сохранить относительную свежесть тела. Прежде чем идти в душ, я напечатал себе в принтере смену белья и простой спортивный костюм. Фон Колер на мои действия внимания не обращал — барон сидел за столом, погрузившись в глубокую задумчивость. На удивление сохраняя спокойствие, я — не слишком торопясь, долго стоял под контрастным душем, меняя стылый холод на обжигающий жар. Старался при этом не обращать внимания на кляксу тьмы на теле. Присмотрелся, уже когда вытирался. Да, тьма живая, и кажется, что червоточины… да что «кажется», так и есть: пробивают себе дорогу, увеличивая пятно поражения. Очень и очень медленно, но верно. Рассматривая в зеркало хаотичную вязь, которая в других условиях могла бы показаться крутой самобытной татуировкой, я почистил зубы, оделся и вышел в гостиную. Шагал как на плаху. Фон Колер сидел все в той же позе — почти роденовский мыслитель. Но когда я присел напротив, он поднял взгляд и подобрался. — Не буду сейчас объяснять подробно. Лишь важные детали, — медленно проговорил профессор. Я согласно кивнул — мне сейчас подробно точно не надо. Поскорее бы узнать, что, почему и можно ли сделать так, чтобы мне за это ничего не было. — Инициация проходит после достижения полных пятнадцати лет не просто так, — начал фон Колер издалека. Он, кстати, сильно погорячился насчет того, что анонсировал лишь озвучку важных для меня сведений. Барон объяснял долго и ну очень обстоятельно. Я, в принципе, его слышал, но не слушал — потому что почти сразу понял, в чем дело. Критическая масса знаний накопилась, так что ответ — недоступный при этом профессору, пришел легко. Инициация источника по достижении определенного возраста по аналогии сродни езде на мощном спортивном байке. Для взрослого научиться азам нет ничего сложного, а вот десятилетний ребенок будет придавлен тяжелым мотоциклом, едва сняв его с подножки и не справившись с весом. А тринадцатилетний подросток, оседлавший байк, может легко убиться — опрометчиво разогнавшись и не справившись с управлением в повороте. Это если совсем грубо подытожить смысл объяснений профессора. Детская психика отличается от взрослой. И разбуженные способности темных искусств до инициации источника опасны для ребенка — можно утонуть в бездне, потеряв разум. Это для одержимых. Стихийные одаренные могут банально уничтожить свое тело избытком зачерпнутой в источнике силы или просто убить себя бесконтрольным применением способностей, выбросив с заклинанием всю свою жизненную энергию вместе со стихией. В памятной беседе после первого воскрешения Демидов часто употреблял по отношению ко мне выражение «уникальный». Тогда мне показалось это оговоркой. Ротмистр упомянул, что я один из одиннадцати известных в мире одержимых, на кого в младенчестве смогли наложить слепок души. Это не уникальность, просто редкая особенность. Не знаю, правда, сколько всего одержимых — если их количественно много, то подобная особенность может быть даже весьма редкой. Но это точно не уникальность — и ошибся ли ротмистр или просто не сказал мне всего, тоже тот еще вопрос. И я действительно могу многое не знать о себе и о своих наследственных — возможно, в самом деле уникальных способностях, известных ротмистру. Это предположение, а вот данность в том, что я действительно уникален — о чем, кроме меня, здесь не знает никто. В отличие от обычных юных одаренных и одержимых моя психика уже полностью сформирована и гораздо менее податлива. Может быть, об этом и говорил Астерот, когда упоминал, что Олег просто не справится? Он по одному только рождению обладал невероятно сильными способностями… вернее, обладал возможностью их изучить, точнее — укротить. И не «доброжелатели» вокруг, а именно скрытое пока могущество дара есть именно то, что он бы не вывез, будучи просто не в силах освоить подобную силу. Да, Олег по физическому развитию и вложенным в него знаниям был действительно юным вундеркиндом-терминатором, но я-то помню его глубоко спрятанное смущение и неуверенность. Да хоть перед той же Зоряной в школе, когда он одно время пытался к ней подкатывать. Фон Колер между тем продолжал вдумчиво объяснять мне природу возникновения черного пятна на моем теле. Я старательно демонстрировал повышенное внимание и кивал в нужных местах. При этом сам уже давно понял все то, к чему подводил барон. Понял даже немного больше: в тот момент, когда едва не шагнул в бездну, это была не внешняя угроза для меня, а внутренняя. Разбуженная даром одержимости тьма сформировалась и укрепилась в моем теле, при этом отсеченная разумом, растекаясь сейчас под кожей живым паразитом. Барон серьезно опасался за мой разум — по его словам, я в любой момент мог подвергнуться безвозвратной одержимости. Вот что это такое, я не совсем понял, но именно сейчас не суть важно — потому что моя психика, мой разум уже по возрасту защищены. И настоящую опасность живая тьма представляла с другой стороны — она может захватить тело изнутри. Избежав участи превращения в тронутого тьмой безумца, я рискую превратиться в агрессивно опасную тварь, в теле которой будет как в клетке метаться бессильное повлиять на поступки сознание. Если не… — Выжечь во мне тьму, — эхом повторил я сказанные бароном слова. Осекшись, фон Колер замолк. Вновь повисло долгое молчание — профессор внимательно смотрел на меня, даже не скрывая напряженных раздумий. — Я могу сейчас вызвать тревожную группу, и нас незамедлительно доставят в Москву, где в Тайной академии темных искусств лучшие специалисты в области одержимости помогут, с очень большой долей вероятности, справиться с твоей проблемой. «Гарантированно помогут», — перефразировал я про себя. Барон сейчас в предположениях держит в уме незащищенную детскую психику — а на самом деле этой проблемы не существует. Но в его словах чувствуется отторжение идеи. Присутствовало в его фразе нечто такое, на что я невольно обратил внимание: «лучшие специалисты», сказанное с явным оттенком пренебрежения. — Это неподходящий для меня вариант? — просто поинтересовался я. Профессор отвернулся и выругался. Вновь по-немецки. Хотя, может быть, он и не ругался в прямом смысле слова, просто язык такой — грубый и не пластичный, совсем как взрослая психика. — Знаешь, почему одержимые еще существуют? — приняв решение, вдруг посмотрел мне в глаза барон. Я незамедлительно мысленно выругался, потому что ответ на вопрос увидел в его взгляде. Интонации, напряжение барона. Божечки, вот это поворот. — Одержимые всех стран, объединяйтесь? — ответил я вопросом на вопрос. «Мы с тобой одной крови. Ты и я», — фраза Саманты, сейчас как вживую прозвучавшая в ушах, заиграла новыми, гораздо более яркими красками. Фон Колер помолчал, а чуть погодя кивнул. — Очень… емкая фраза. У вас есть чувство слова, Алексей Петрович. «Ну еще бы, — мысленно фыркнул я. — Вы мне только трибуну дайте, я уж как начну глаголом жечь с опытом целого не прожитого здесь века». С плеч же в этот момент словно тяжкий груз спал. Как и дикое напряжение, рассосавшееся после осознания возможности избавиться от пятна тьмы. Волнение оставалось, конечно, но уже дежурное. — Я состою на императорской службе и далеко не последнее лицо в Собственной Его Императорского Величества канцелярии, — проговорил барон, вновь подачей и тоном заставив меня насторожиться. — То, что я вам сейчас скажу, может стоить мне… карьеры как минимум. — Слушаю со всей возможной внимательностью, — заполнил я короткую паузу, за что был удостоен сердитого взгляда из-под густых бровей. — Одержимых гораздо меньше, чем владеющих стихийным или универсальным даром. Одержимые сильнее, чем одаренные, и именно благодаря этой силе мы еще существуем — не будь ее, нас давным-давно уничтожили бы стихийные маги. Именно наша сила — гарант выживания. Если вы попадете в ТАТИ, где темные искусства изучают в первую очередь одаренные, то… о нас, о нас всех, я имею в виду, могут узнать больше. И если это случится, фундамент нашей силы, наша защита, может пошатнуться. — Я понял, о чем вы, Максимилиан Иванович. Варианты есть? — В данный момент я вижу только один вариант — выжечь тьму в вашем теле здесь и сейчас. — Есть какие-то препятствия этому? Я просто не понимаю вашей настороженности… — Не совсем препятствие, Алексей Петрович. Подобное может сделать только сильный стихийный маг огня. И кандидат у нас с вами сейчас, учитывая необходимую конфиденциальность, лишь один. — Анна Николаевна? — Именно так. — В чем именно загвоздка? В ее нежелании или вы не уверены, что она сможет сохранить произошедшее в тайне? — Алексей Петрович, — устало, словно утомленный детской непосредственностью взрослый, покачал головой барон. — Вы, очень и очень возможно, в будущем станете принадлежать к роду Юсуповых-Штейнберг, поэтому сомневаться в неразглашении произошедшего Анной Николаевной даже не стоит. В случае ее… честной игры. «Оу-оу-оу, похоже, становится горячо». — В чем же стоит сомневаться? — Уничтожая тьму, Анна Николаевна может сжечь ваше сознание. В процессе уничтожения очага вы будете вынуждены не сопротивляться ей, и если Анна Николаевна замыслит от вас избавиться, никакой слепок души не поможет вам после этого вернуться из-за кромки. — М-может, найти другого высокорангового мага? — поинтересовался я машинально. Как выяснилось, зря, потому что фон Колер посмотрел на меня с явным осуждением: — Алексей Петрович, вы как ребенок, право слово… «Вот сейчас — обидно было». — …я вам только что рассказал о цеховой солидарности, рискуя не только карьерой, но и жизнью, а вы предлагаете воспользоваться услугами одаренного, не причастного никоим образом к семейным делам? Анна Николаевна, несмотря на всю питаемую к вам неприязнь, женщина умная и способна поставить интересы рода над личной обидой. И есть очень большая вероятность, что… Профессор, как обычно, ударился в пространные рассуждения. Он, похоже, тоже энергетический вампир. Только в отличие от меня вытаскивает из людей эмоции своей дотошностью и даже нудностью. А может, кстати, моя вредность — также признак предрасположенности к темным искусствам и тому, что я легко осваиваю способности даже без инициации? — …поэтому я предлагаю незамедлительно поговорить с Анной Николаевной. От того, как барон безапелляционно произнес последнюю фразу, меня бросило в холод — вместе с еще одной догадкой. — Максимилиан Иванович, — ровным и спокойным голосом поинтересовался я, — скажите, а если я откажусь от разговора с Анной Николаевной и последующего риска, если…