– Мы выгнали крысу из норы, мы оба видели, как она прыгнула. Все кончено. Этого хватит, чтобы газеты остались довольны. – А покойный лорд Кларенс? – закричал Патнем, и его лицо налилось кровью. Он повернулся ко мне. – Ты что-нибудь о нем знаешь? Кто купил яд, который его убил? Я покачала головой и исторгла слова, как рвоту: – Я не знаю, кто это, и ни про какие яды, которые его убили, не знаю. Внезапное волнение в толпе заставило их замолчать – на мост поднялся третий полицейский. Я узнала в нем третьего констебля из переулка. – Ничего там нет, господа, – сказал он. – Какого черта, как это? – спросил Патнем. – Я взломал дверь, из которой вышли женщины. Внутри ничего. Только сухой бочонок прогоркшего зерна. Несмотря на опасность, я ощутила прилив гордости. Журналу и бесчисленным именам женщин в нем ничто не угрожало. Патнем ткнул в мою сторону пальцем. – Эта женщина тебе знакома? Она из тех, кого мы видели? Третий полицейский засомневался. – Трудно сказать, сэр. Мы были далеко. Патнем кивнул, словно ему было неприятно, но приходилось это признать. Кроу хлопнул его по спине. – Твое дело против этой женщины разваливается, любезный. Патнем сплюнул мне под ноги. – Прочь с глаз моих, женщина, – сказал он. Трое полицейских в последний раз взглянули через перила, кивнули друг другу и пошли с моста прочь. Когда они ушли, я стала смотреть вниз, отчаянно ища крутящуюся ткань намокшего платья или кремовую бледность кожи. Но я ничего не увидела. Только грязное, беспокойное бурление воды. Ей не нужно было этого делать. Ее сердечко, должно быть, решило, что из-за того, что она навлекла на нас беду своей ошибкой, упасть должна она. Или, возможно, дело было в чем-то большем вроде боязни духов. Возможно, она боялась моего духа, боялась, что он станет ее преследовать после моей смерти, проклиная за то, что навлекла это все на нас. О, как я жалела, что не обошлась с ней мягче, когда она говорила о призраке мистера Эмвелла! Как жалела, что не говорила спокойнее, не завоевала ее доверие, не убедила в том, что есть на самом деле, а чего нет. Я больше всего хотела обратить время вспять и вытащить ее наверх, ко мне. Шагнув назад, я споткнулась, колени подогнулись от удушающего чувства сожаления. Сожаления – и беспокойства. Это я собиралась оказаться внизу. Я собиралась умереть. Смогу ли я прожить еще день с этой новой мукой? Толпа почти разошлась, любопытные больше не напирали. И, силой отогнав воспоминание о падении Элайзы, я почти могла бы себя убедить, что ничего не изменилось. Осталась лишь я, один на один со смертью, как я всегда и представляла. Я зажмурилась и подумала обо всем, что потеряла, а потом шагнула к перилам и склонилась над голодными черными волнами. 32. Кэролайн. Наши дни, среда Джеймс тихо лежал рядом со мной, его дыхание было медленным и ровным, а я сидела на стуле в изголовье его больничной койки. У меня на коленях лежала статья. Минуту назад, прочитав ее, я могла лишь склониться вперед и положить голову на руки. Я не знала ее имени – знала ее только как «женщину-аптекаря», – но смерть, которую она сама себе выбрала, давила на меня, тяжело, как зарождающаяся головная боль. Конечно, она жила двести лет назад, с первой секунды, узнав о ней, я знала, что ее уже нет в живых. Шок был от того, как она умерла. Возможно, дело было в том, что я была у Темзы, там, где она прыгнула, и могла представить себе, как все происходило. Или в том, что я была в ее спрятанной лавке, в укромном темном месте, где она жила и дышала, смешивала свои снадобья, какими бы опасными они ни были, и потому я чувствовала какую-то одинокую связь с ней. Закрыв глаза, я представляла себе события, описанные во второй статье: родные и знакомые прежних жертв – тех, что были до лорда Кларенса – стали приходить в полицию, когда увидели первую статью, приносить с собой флаконы и банки, и на всех был маленький значок в виде медведя. Полиция сразу поняла, что ищет серийного убийцу. Картографов собрали поздно вечером, все случаи «М лок» в городе были обнаружены, изучены и приняты во внимание. Трое полицейских шли по Медвежьему переулку одиннадцатого февраля, они явились так внезапно, что женщина пустилась бежать и не остановилась, пока не оказалась на вершине Блэкфрайерского моста. В статье упоминался и Малый переулок, но коротко. После того как женщина побежала, третий, младший из полицейских остался на месте, чтобы осмотреть дверь, из которой, как он думал, вышла женщина. То была дверь номера третьего по Малому переулку. Но, войдя в комнату, он обнаружил лишь старую кладовую: деревянный бочонок с гнилым зерном и пустые полки в дальней части комнаты, больше ничего. Я знала, это то самое место, где я стояла прошлой ночью, – комната с обвалившимися полками у дальней стены. Она служила аптекарю прикрытием, фасадом, вроде маски, которую можно приложить к лицу на маскараде. А за комнатой помещалась правда: лавка с ядами. И хотя статья двухсотлетней давности уверяла читателей, что полиция продолжит расследование, пока не узнает имя женщины и место ее работы, нетронутое пространство, которое я обнаружила прошлой ночью, говорило о том, что они ничего не нашли. Фасад аптекаря устоял. Но была одна странность. Несмотря на то что статья занимала на странице значительное место, автор лишь вскользь упоминал о самой важной части произошедшего: о женщине, которая прыгнула с моста. Ее внешность, черты лица и даже цвет волос не упоминались, сказано было лишь, что на ней была тяжелая темная одежда. В статье не сообщалось, говорили ли с ней, и вообще все происшествие описывалось весьма беспорядочно. На месте было множество свидетелей, и они столпились вокруг, среди толчеи и смятения полицейские ненадолго потеряли женщину из виду, прямо перед тем, как она шагнула через перила моста. Согласно статье, не было ни малейшего сомнения в том, что именно эта женщина принесла смерть лорду Кларенсу, и полицейские были уверены, что цепь убийств, связанных с женщиной, которую они называли «аптекарем-убийцей», прервалась. Темза в тот день была недоброй: стремительной и полной льдин. После того как женщина спрыгнула, полиция долго патрулировала этот район. Но женщина не появилась на поверхности. Ее больше не видели. Личность ее, согласно статье, осталась неизвестна. Когда над Лондоном сгустились сумерки и приблизилась ночь, Джеймс начал шевелиться. Он повернулся на больничной койке лицом ко мне, потом медленно открыл глаза. – Привет, – прошептал он, слабо улыбнувшись. Плач в приемном покое оказался куда более катарческим, чем я считала, и после того, как я испугалась утром, что могу потерять Джеймса, во мне что-то смягчилось. Я по-прежнему отчаянно злилась на него. Но в это мгновение я, по крайней мере, могла находиться с ним рядом. Я потянулась и взяла его за руку, задумавшись, не в последний ли раз мы взялись за руки перед долгим перерывом – а может быть, и вовсе в последний. – Привет, – прошептала я в ответ. Я подложила под спину Джеймсу несколько подушек, чтобы ему было удобнее сидеть, потом протянула ему меню больничного кафетерия. Выйти и заказать ему обычной еды я могла без проблем, в чем его и заверила, но больничное меню оказалось вполне ничего. Он заказал еды, а я про себя молилась, чтобы он не стал расспрашивать о полиции – например, о том, почему они думали, что я его отравила. Если бы Джеймс спросил, из-за чего начался допрос, то захотел бы сам увидеть блокнот. Но пока я не собиралась рассказывать о нем никому, кроме Гейнор. После того как я показала Гейнор фотографии, она согласилась не разглашать то, о чем я ей рассказала. Она поняла, что моя жизнь и без того полна хаоса, учитывая, что случилось с Джеймсом, и, поскольку сама она не участвовала в обнаружении аптекарской лавки, не чувствовала себя вправе диктовать мне дальнейшие шаги. Когда мы это обсудили, она попросила меня очень тщательно обдумать, что я буду делать с тем, что узнала, учитывая огромную историческую ценность того, что я обнаружила. Я не могла ее за это винить, в конце концов, она работала в Британской библиотеке. Теперь лишь мы двое знали всю правду. Только Гейнор и я знали о рабочем месте аптекаря-убийцы, которая жила двести лет назад, и о невероятном источнике информации, который она похоронила глубоко во чреве старого погреба. Когда закончится теперешний кризис, мне придется принимать непростые решения, что раскрыть, как и кому – и как все это впишется в мою собственную, недавно вновь обозначившуюся страсть к истории. К моему облегчению, Джеймс, казалось, не был заинтересован в том, чтобы возвращаться к произошедшему несколько часов назад. – Я готов ехать домой, – сказал он, отпив воды, пока я сидела на краю его кровати. Я подняла брови. – Ты приехал только вчера. Домой нам лететь через восемь дней. – Страховка, – объяснил он. – Пребывание в больнице – более чем достаточный повод подать заявку на оплату возвращения домой. Как только меня выпишут, я закажу новый билет. – Он покрутил край простыни, потом посмотрел на меня. – Тебе заказывать? Я вздохнула. – Нет, – мягко ответила я. – Я полечу, как планировала изначально. В его глазах мелькнуло огорчение, но он быстро оправился. – Справедливо. Тебе нужно побыть одной, я понимаю. Не надо было мне вообще приезжать. Теперь я это понимаю. – Через пару секунд появился санитар, поставивший перед Джеймсом поднос с его обедом. – В любом случае это всего восемь дней, – добавил Джеймс, с аппетитом принимаясь за еду. У меня участилось дыхание. Начинается, подумала я. Я сидела со скрещенными ногами на краю его кровати, угол его одеяла лежал у меня на коленях, все было почти как дома, в Огайо, в нашей нормальной жизни. Но у нас больше не будет прежней «нормальной» жизни. – Я увольняюсь с фермы, – сказала я. Джеймс замер с кусочком картошки у рта. Положил вилку. – Кэролайн, столько всего случилось. Ты точно не хочешь… Я поднялась с кровати, встала во весь рост. Я не могла снова оказаться жертвой этих увещевательных разговоров. – Дай мне договорить, – тихо сказала я. Выглянула в окно, взглянула на силуэт Лондона. Панорама старого на фоне нового: в модных витринах отражался перламутрово-серый собор Святого Павла, красные туристические автобусы пробегали мимо старинных достопримечательностей. Если последние несколько дней меня чему и научили, так это тому, как важно проливать новый свет на старую правду, таящуюся в темных углах. Эта поездка в Лондон – и то, что я нашла голубой флакон и аптекаря – вытащила на свет все. Я отвернулась от окна и взглянула на Джеймса. – Мне нужно выбрать себя. Поставить себя на первое место. – Я помолчала, скрестила руки. – Не твою карьеру, не нашего ребенка, не стабильность и не то, чего от меня хотят другие. Джеймс напрягся. – Я не вполне улавливаю. Я посмотрела на свою сумку, в которой лежали две статьи об аптекаре. – Я в какой-то момент утратила часть себя. Десять лет назад я представляла себе что-то совсем другое, и боюсь, я от всего этого отказалась.