Колю Ващенкова привез на газике Ревякин. Не одного – с мамой, да еще предварительно со всеми переговорил, да так, что следователю и делать-то ничего не оставалось – слушай да впечатывай в протокол, тем более что Колина мама Валентина, доктор, была всей душой на стороне следственных органов. Именно она сейчас наблюдала за оставшейся в живых жертвой страшного преступления. – Ну, как… – Войдя, докторша все же сочла нужным пояснить ситуацию. – Все, что надо, я сделала. Капельницу поставила – пациентка сейчас спит. Организм молодой, крепкий – восстановится. Везти в Тянск смысла нет. Думаю, через пару дней можно будет поговорить… вряд ли раньше. – Ну, вот и славно, что восстановится. – Поудобнее подвинув пишущую машинку, Алтуфьев подмигнул Коле. – Ну, давай, молодой человек. Рассказывай! Начни с начала – как вы отправились в поход, как ты увидел в лесу неизвестного мужчину, ну и как оказался в болоте… – Вот-вот! – покивала Валентина. – Интересно будет послушать. Кивнув, мальчик сглотнул слюну. Чем дальше он рассказывал, тем меньше переставал волноваться, говорил спокойно, можно даже сказать, уверенно, а если не был в чем-то уверен, то так и заявлял. Так вот все и поведал, ничего не утаивая. Внимательно выслушав, Владимир Андреевич принялся задавать вопросы. Коля отвечал охотно, иногда, правда, задумывался, вспоминал… – Голоса у заброшенного клуба? Да, мужские. О чем говорили, не слышал, я в клубе был. Но, мне кажется, они спорили… И еще – курили. Дымом пахло. Я выглянул… чуть погодя увидел парня. Длинный такой, лицо тоже длинное. Одежда темная, сапоги, кепка на самый лоб. Кажется, я его раньше где-то в городе видел, но точно не скажу. Узнать? Не знаю… Нет, собеседника не видел – тот ушел уже. Еще подумал, вдруг этот парень – тот самый браконьер, что был тогда в лесу… Я раз – и сфоткал! Думал – незаметно. А он, видно, звук затвора услышал. Вот и погнался. Фотик отобрал, меня толкнул… Ну, дальше я уже рассказывал. Коля вздохнул и украдкой посмотрел на маму. Валентина сидела с каменным лицом, плотно сжав губы. – А вот ты сказал – Анатолий Иваныч, – уточнил следователь. – Он когда появился? Сразу как ты из болота выбрался? – Да нет. – Мальчишка покачал головой. – Наверное, через минут пять… Мы с Лииной уже на берегу сидели, в лесу. Похвастал, что вепсский букварь нашел. Это я его нашел, просто потом выронил… забыл. – Так… Значит, он заходил-таки в клуб? – Наверное. Только меня уже там не было. – А потом Анатолий Иванович вдруг попросил ничего никому не рассказывать. Так? – Так. Сказал, что сам в милицию заявление подаст. – Ясно. А профессора Арнольда ты знаешь? – Профессора? Нет… Ой, чуть не забыл! – внезапно разволновался мальчишка. – Как-то на почте разговор услышал. Ну, по межгороду. Меня еще дядя Игнат попросил листочки взять… Ну, я с немецкого перевожу. И как-то разговор услышал. Вот… Коля достал из заднего кармана шорт бумажный листочек. Следователь с любопытством вчитался: отрывочные фразы были записаны, судя по всему, по-немецки, но русскими буквами, как иногда пишут школьники, плохо знающие язык, и с переводом! «Майн либер фройнд… Наш человек уже там… Да-да, я обязательно потороплю… Яволь… Все будет зер гут. И еще одно слово – «Вена». – А Вена почему в кавычках? – Алтуфьев поднял глаза. – Так он туда звонил, этот… профессор! – Так ты же сказал – не знаешь. – Я и не знаю, – пожал плечами парнишка. – Так его тетка назвала… ну, которая на почте. С Веной говорит, человек разговаривает. И еще добавила, что профессор. Там девочки еще стояли, журналы рассматривали – Женя и Катя. Из десятого, они тоже у нас в кружке занимаются. – Так тетка им это сказала? – Да нет же – никому! Просто сказала. Ну, типа похвасталась. «Наш человек уже там… обязательно потороплю… все будет зер гут»… Выходит, кто-то из Вены торопил профессора, а тот, в свою очередь, Резникова! Интере-е-есно, что бы их заставило так торопиться и, главное, в чем? Впрочем, мало ли какие у профессора могут быть дела в той же Вене? И тем не менее… Правда, к смерти Тамары Марусевич эти двое явно никакого отношения не имеют, как и к тому жуткому происшествию в усадьбе Возгрино. Еще очень интересно, что за парень отобрал фотоаппарат у Коли Ващенкова? Не он ли причастен к смерти музейного работника? Что за страшную тайну скрывает брошенная усадьба? Не зря ведь в ней был устроен тайник. Что могло там храниться? Что-то же хранилось, наверное… Пока больше вопросов, чем ответов. Ладно, будем разбираться дальше. Хорошо бы Резников нашелся. Кстати, запрос-то на него отправлен – скоро ответ прийти должен. Скорее бы… * * * Двое – педагог Анатолий Резников и хулиган Митька Евсюков по кличке Дылда, – дожидаясь отъезда милиции, улеглись прямо в траву, на уютной лесной опушке, в тени, под раскидистою ивой. А может, это была и не ива, а еще какое дерево – не важно, вовсе не красоты природы интересовали сейчас эту странную парочку. А что? Рыбалка? Ну да, имелись у них и удочки, и крючки, и прочие рыбацкие снасти. Да и одеты оба были соответствующе. – Долго еще будем выжидать? – закурив «Беломор», нетерпеливо поинтересовался Дылда. Резников усмехнулся: – Уж час – точно. И… я бы тебе не советовал идти в деревню. Я уж теперь и один справлюсь. Выясню, что надо, и вернусь. Вполне возможно, мы сюда зря приперлись. – Опять загадками говоришь. – Выпустив дым, Евсюков смачно сплюнул в траву. – Ну, твое дело… Хоть и не люблю я, когда темнят. Между прочим, ты мне червонец должен, помнишь? – Должен – отдам. – Анатолий флегматично потянулся. – В Озерске. Что так смотришь? Червонцы я в лес не таскаю. Да и вообще, если повезет сегодня, я сразу с тобой расплачусь, как договаривались. Ты, кстати, списки составил? – Вот еще! Ну, не зыркай, не зыркай. Вот здесь все! – Постучав себе по лбу, Дылда осклабился. – Запомнил я, кто около усадьбы шатался, не так-то и много сюда хаживало. В Озерске скажу… – Как знаешь… Оба не доверяли друг другу, и это чувствовалось по всему. Докурив, Евсюков вытянулся на траве, подложив под голову котомку. Надвинул на самые глаза кепку, однако не спал – лениво жевал травинку, время от времени бросая подозрительные взгляды на своего компаньона. А тот сидел, привалившись спиной к большому серому камню, смотрел куда-то вдаль да о чем-то думал или мечтал, судя по блуждающей улыбке. Наконец взглянул на часы: – Ну, пожалуй, пора. – Я с тобой! – Не доверяешь? – Нет. – Дылда нахально скривился и забросил за плечи котомку. – Тогда придется помочь кое в чем… – Резников сузил глаза. – Ладно, там будет видно. Пошли. – Э, напарничек! Удочки-то брать будем? – Ах да… Миновав луг с пасущимся невдалеке стадом, путники вышли к деревне. Неподалеку от автобусной остановки, на лугу, пас коз седобородый дед в застиранной гимнастерке и синих вылинявших галифе. Кирзовые сапоги, старая кепка и сучковатая палка, которой дед как раз сейчас наставлял на путь истинный одну из коз: – Эх, мать твою! Коська, чертова дурища! Да куды ж ты в чертополох-то поперлась! – День добрый! – улыбнувшись, поздоровался Резников. Дылда даже рта не раскрыл, да и вообще, держался чуть позади своего компаньона. – Здорово! – обернувшись, откликнулся дед. – Что ли, за рыбой? – Ну да. – И молодцы – с удочками! – Старик неожиданно прищурился. – А то третьего дня Васька Калаев, гад, трактором ручей запрудил, а потом туда провод со столба бросил! Всю рыбу и взял – вот ведь паразитина! Дед говорил, как все местные, с ударением на первый слог – не руче́й, а ру́чей. – Так надо паразитину в милицию сдать, – рассмеялся Анатолий. – Или рыбнадзору. – Ась? Чего? – Он еще и глухой… – Я это… глуховат малость, в войну ишшо контузило. – Ну, ясно… Дед, а дети в деревне есть? – Кто-о? Ко-го? В левое ухо говорите… ага… – Дети! Де-ти! Ну, ребята… Старик, похоже, понял: – Не, робят нету – одны говны. Резников разбирался уже в местном говоре и знал, что «говнами» в деревнях именовали детей лет до двенадцати-тринадцати, тех, кого в городах называли «скелочью». Более старшие (юноши вплоть до армии, а девушки – до замужества) именовались куда более уважительно – «робяты» и «девки». За столом им уже наливали бражки, а по праздникам – и стопочку. Но и требовали почти как со взрослых. Сенокос, скотина, добыча рыбы, грибов и ягод, заготовка дров… Дел у сельских подростков хватало, некогда было дурью маяться – кружки там, походы и прочие гербарии. – А говен-то много? – Да двое! Генька Кузякин да у тетки Амбросихи – ленинградский Мишка. А больше и нет никого. А что, натворили чего?