– Мне нужно в туалет, – она смутилась, стараясь не смотреть в ту сторону, где он оставил ведро. – Пойдем, – он подошел к ней, взял за руку, вывел на крыльцо. – Держись за меня, здесь ступеньки сломаны. – Спасибо, – она слегка оперлась на его плечо. Алекса тут же бросило в жар. Он проводил ее в отдельно стоящее строение и вернулся к дому. …Вчера он опять подъехал к даче со стороны леса: хорошо помнил эту дорогу, по которой они ездили с отцом, сокращая путь на несколько километров. Вынес из машины еще не пришедшую в себя Катю, уложил на проветренную накануне постель, привязал руки полотенцем к спинке кровати и по этой же дороге вернулся на трассу. Он знал, что его глуповатый помощник Гоша всерьез повелся на сказку о любви к чужой жене. Парень, как он знал, взял машину у родственника на время, якобы помочь другу с переездом. Высадив его за несколько километров от поворота на Дарьевку, Алекс оставил Гоше обещанную дозу и деньги, чтобы тот не подумал, что он хочет его «кинуть», и Катю до места повез один. Когда вернулся, парень терпеливо ждал его, устроившись на травке под деревом. Алекс не сразу заметил пустой шприц и неестественно выгнутую шею парня. Сплюнув с досады, что не проверил карманы у дурачка, он затащил его в машину на водительское сиденье. Машину тут и оставил: ну, умер парнишка от передоза, вот и шприц, и пустая тара тут же на соседнем сиденье лежат. Сам пешком дошел до места, где купленного за копейки «Жигуленка» оставил, сел в машину и поехал к ней, Кате… – Все в порядке? – задал он дурацкий вопрос подошедшей девушке. – Да, спасибо, – она сама ухватилась за его локоть, и он почувствовал, как по телу вновь пробежала жаркая волна. «Черт!» – разозлился он на себя, отворачиваясь. – Давай завтракать, – Алекс достал из пакета купленные продукты. – Хотите, я сама накрою на стол, – предложила Катя, кивнув на стеллаж, на полках которого была расставлена простенькая посуда. – Зачем? – Ну… мне привычнее, – с сомнением в голосе ответила она. – Сиди. Йогурт будешь? Катя кивнула. – Ешь, я кашу сварю. – Варить не нужно, она кипятком заливается. – Да? – он повертел коробку, из которой только что достал два пакетика с сухой овсянкой. – Как хочешь. – А можно молоком… Так вкуснее. – Нет молока, не купил. Масло вот, – он кивнул на пачку, лежащую на столе. – А зачем меня кормить? Зачем вы меня увезли из дома? Чтобы убить? Выкуп за меня просить бессмысленно – у родителей денег нет. У мужа тем более, – вдруг усмехнулась она. – Он все проигрывает в карты. – Ешь, давай! – Нет, не буду! – вдруг повысила голос Катя. – Пока не скажете, зачем я вам! – Ешь, дура! – он взял ее за плечи и слегка тряхнул. И на беду свою заглянул в глаза. Катя не вырывалась. Она не моргнула даже, вглядываясь в его лицо. Только хмурилась, словно что-то вспоминая. Цвет ее зрачков менялся от глубокого болотного до карего. Алекс никак не мог отпустить ее плечи, сжимая их все сильнее, и не мог отвернуться, потому что не отпускало! Он чувствовал, как слабеют колени, и что-то жгучее заполняет грудь. Было больно, но Алекс хотел этой боли, боясь, что сейчас все пройдет, и опять станет холодно, как всегда. И пусто. – Сядь! Катя, сядь! – он усадил ее на стул и резко убрал руки. – Я ничего не понимаю… – Пока и не нужно! – Кто ты? Как тебя зовут? – Алекс. Ни о чем не спрашивай. Я тебе плохого не сделаю. Не смогу уже. Раньше б смог… – Когда? Раньше когда? – Когда не знал… не видел… Катя, ешь! И ребенку нужно, не только тебе. – Что тебе до моего ребенка?! – вдруг испугалась она. – Что вы с ним хотите сделать?! Я должна родить, и вы его отнимете, да?! Для этого ты меня украл, да?! Она кричала, а он стоял, ошеломленный ее предположением. Это было не так! Но ему вдруг передался ее животный страх за неродившегося пока человечка. Алекс понял, что, убив ее, как ему и заказали, прервал бы еще одну жизнь. Тотчас захотелось успокоить ее. Она должна ему поверить! Чтобы не кричать вот так, страшно. Катя уже тихо плакала, уткнувшись в подушку. Плакала о своем, не обращая на него внимания. А он стоял перед ней на коленях, шептал что-то успокаивающее, наклонившись к самому лицу, вдыхал запах волос и понимал, что сходит с ума. Он гладил ее по голове, осторожно прикасался губами к мокрой щеке и облизывал свои, ставшие от ее слез солеными, губы. А внутри него зарождалась ненависть. Жгучая, пьянящая ненависть к человеку, заказавшему ему, наемнику, эту работу – убить Катерину Шторм. Глава 18 Казимир Хмелевский, прихрамывая, шел по аллее к зданию пансионата и оглядывался вокруг. Парк был несколько диковат и неухожен, но эта естественная красота только радовала глаз. Если присмотреться внимательно, становилось понятно, что аллеи разбиты хотя и хаотично, но с определенным удобством для более чем пожилого населения пансионата. По обе стороны дорожек через небольшие расстояния были расставлены деревянные скамьи с поручнями. Беседки под кронами высоких елей просторные, вход широкий и, кроме ступеней, имелся и пандус. Вместо лавочек внутри – стулья с мягкими сиденьями, обтянутыми светлым кожзаменителем. Время было послеобеденным, и в парке прогуливались всего несколько человек. Казимир наконец заметил на одной из скамеек знакомую фигуру и свернул на боковую дорожку. …Этот звонок семь лет назад поверг его в шок. Он, даже и без особой надобности, наглотался сердечных капель, словно боясь еще не начавшегося приступа. Бестолково суетясь, перекладывая телефонную трубку из кармана на стол и обратно, Казимир Хмелевский пытался успокоиться. Не получалось. Сердце стучало неровно, голова реагировала на любое его движение резкой болью, руки дрожали. Ему срочно нужно было поделиться с кем-то близким только что услышанной информацией. Но дети учились в Кракове, в доме, кроме него и горничной с поваром, никого не было. Наконец, справившись кое-как с эмоциями, Казимир набрал номер, с которого только что звонила эта женщина. Только услышав ее голос еще раз, окончательно понял – не розыгрыш. Она действительно жива и приехала в Польшу. Казимир вылил на нее поток фраз, мешая польские слова с русской речью, укоряя, плача и одновременно радуясь, как ребенок. Он и стал на миг этим пятилетним ребенком, потерявшим одного за другим отца и ее, приемную маму. Казимир никогда б не рассказал о ней посторонним. Но его тогдашняя любовница Ника, на его беду вернувшаяся с покупками как раз в момент его возбужденного душевного состояния, была так искренне обеспокоена, так участливо выспрашивала причину его волнения, что Казимир не выдержал. Словно сбрасывая на нее накопившиеся за многие годы переживания, рассказал о себе все, начиная с чуть не с ползункового детства. Достав семейный альбом, с гордостью показывал старинные фотографии своих предков, поведал о жизни в России и запнулся только на том, чей он сын. Позже ему казалось, что именно то, как Ника слушала, пуская слезу в моменты горьких признаний, утешала его, так долго считавшего себя сиротой, искренне сочувствовала и понимала, и стало причиной его странного поступка – Казимир, до того момента вполне довольный простым с ней сожительством, вдруг предложил венчаться. Он сделал еще одну глупость – показал содержимое комнаты-сейфа в подвале особняка. От женитьбы его спасло провидение. Пусть даже таким жестоким образом – в тот же день он попал в аварию и впал в кому. Всего на месяц. Но этого месяца хватило, чтобы судьба все расставила по местам. …В детском доме, куда его привезли после ареста тетушки Зоси, Казимир прожил недолго. Его усыновили дальние родственники отца, срочно приехавшие из Белоруссии, Клара и Ян Хмелевские. Он рос любимым ребенком, хотя и не был так балован, как родным отцом и теткой. Казимир любил рассматривать альбом, где после совсем старых снимков мужчин в военной незнакомой форме и женщин с пышными прическами шли фотографии отца и его сестры, какими он и запомнил их своей детской памятью. Альбом хранился в закрытом ящике комода среди покрывал и постельного белья. Мама Клара терпеливо объясняла, кто есть кто на снимках, вставляла в кармашки и его фотографии, сделанные в фотоателье на их улице и подписанные ее красивым почерком «Казимир Хмелевский, шесть лет», «Казимир Хмелевский, семь лет» и так далее каждый год. Она говорила, что отца и тетушку «забрала и убила нынешняя власть», при этом даже не пытаясь скрыть истинное отношение к этой самой власти. Она много рассказывала о Польше, родном Кракове, и Казимир рос с мечтой увидеть дорогие ей места воочию. Об эмиграции он, конечно, даже не думал. Папа Ян умер, когда ему, Казимиру, исполнилось двадцать – он только что вернулся из армии. Ян Хмелевский был часовым мастером и тихо и незаметно проводил время в своей мастерской – самой маленькой комнате их квартиры. Казимира он воспринимал, наверное, как деталь какого-то часового механизма, улыбаясь ему ласково-отрешенно. Мама Клара пережила его на восемь лет, перед смертью рассказав Казимиру всю правду о родителях. Так он узнал, что на самом деле сын никакого не политического заключенного, а вора в законе Виктора Хмелевского. Но в свидетельство о рождении матерью его была вписана сестра отца Зося. По криминальным законам у Виктора детей быть не должно… – Dzień dobry, kochanie! – наклонился он к пожилой женщине и поцеловал в подставленную щеку. – Здравствуй, сынок, – по-русски ответила она. – Присаживайся. Расскажи мне, что случилось с Аней? Как это произошло? – Миша лишь сказал, что сбили ее нарочно, в этом нет сомнений. То, что Анка в последнее время жила не совсем правильно, я подозревал. С каждым разом, что приезжала домой, выглядела все хуже. Я считаю, это наркотики, – Казимир снял очки и потер переносицу. – Как же ты упустил девочку, Казя? – Не знаю… Анка уже давно живет отдельно. Я был уверен, что с подругой в ее квартире в Кшешовице. – А это не так? – Живет – да, в квартире Каролины. Но с каким-то парнем. Этот парень ее бросил неделю назад. А на днях на Анку напали в квартире, она испугалась, вот и позвонила брату. Миша поставил камеры наблюдения, но больше никто посторонний не приходил. Он успокоился. А вчера Анка назначила ему встречу в кафе в Кракове. Но не пришла. Я не знаю, что и думать. – А что Миша? – Миша очень много работает! Они редко встречались с Анечкой. Он сейчас очень расстроен. И тоже ничего не может понять. Да, хочу тебе рассказать еще про одну странность. Как Анку сбила машина, видели двое русских детей. В Кракове сейчас музыкальный фестиваль, они из ансамбля. Что-то вроде музыкальной семьи. Миша встретил мальчика с их переводчицей в полицейском участке. – И в чем тут странность? – Они оба были уверены, что наша Анка – их сестра Катя. – Она тоже приехала на фестиваль? Скорее всего, просто сходство. Мало ли сейчас двойников? – В том-то и дело, что та осталась в России. Она беременна на большом сроке, так сказали дети. И тем не менее, поначалу не сомневались, что это она: так похожа! Имя той девушки – Катерина Шторм… Да, да! Именно про Эльзу Шторм я тебе и рассказывал в прошлую нашу встречу. И если Анка и Катя так поразительно похожи, не моя ли дочь выросла без меня в России? Глава 19