— Я никогда не чувствовала себя лучше, чем сейчас, — солгала я. После нескольких прекрасных блюд головная боль у меня чуточку утихла. А после обеда у меня сложилось впечатление, что мисс Эмилия не имеет никакого отношения к нападению на меня. Она выглядела спокойной и уверенной. Может быть, человеком, которого я видела в саду, был все-таки Жиро? Удивительно, но я подозревала всех, кроме одного, по логике — самого подозрительного: Николаса Брендона. И в разговоре со мной Роза замолчала, видимо, чтобы не подвести отца. Эмилия посмотрела на меня и заметила: — Мне говорили, что при падении вы получили огромный синяк… или набили шишку? Я и представить себе не могла, что вы такая неловкая. Я убеждена, что есть другое, более логичное объяснение вашей травмы. Или это опять какая-нибудь тайна? — Очень мило с вашей стороны поинтересоваться состоянием моего здоровья, — произнесла я вежливо. — К сожалению, я не могу вам дать разумного объяснения. Роза засмеялась, и отец строго взглянул на нее. — Я могу лишь предположить, что кто-то напал на меня, зная, что я нашла ваши сокровища, — продол­жала я. — Но в любом случае — драгоценности исчезли. Ложка выпала у Эмилии из рук. От этого дребез­жащего звука у меня снова заболела голова. — Вы видели мои драгоценности? — Пару штук из них. Самым удивительным образом дети избегали моего взгляда, и это было особенно заметно, потому что Эмилия уставилась на меня широко раскрытыми глаза­ми. Когда молчание стало уж очень напряженным, Николас спросил меня, наморщив лоб: — Вы кого-нибудь видели или слышали перед тем, как упали? Только правду, Ливия! Не бойтесь ничего. Я с удивлением заметила, что Пен сильно покраснел и уставился в свою тарелку. Несмотря на внутреннюю напряженность, я спокойно ответила: — Нет, я не видела никого. И не слышала тоже никого. И я даже не знаю: то ли я ударилась о дверь, то ли дверь ударила меня по голове. — А бриллианты? — настаивала Эмилия. — Я обнаружила их в старинном стуле с шелковой обивкой, который стоит наверху, в одной из камер. Одна из драгоценностей, вероятно, вылетела из окна, когда я разбила его стулом, и кто-то, проходивший через сад, поднял ее. Кто-то… — я замолчала, не зная, уверить ли мне о накидке, а затем продолжила, — … кто-то в огромной накидке. Все были удивлены, когда Роза засопела и, наконец, разревелась, а Пен дал ей подзатыльник. Я встала между детьми, положила руку Розе на плечо и спросила: — Пойдем в твою комнату? — А что же случилось с человеком в накидке? — не терпелось узнать Эмилии. — Это мог быть только тот чудовищный старик. Он наверняка украл драгоцен­ности, пока вы были без сознания. Все правильно, — он повернулась к Николасу, — они одного поля ягодки. Не забывай, Ник, что именно она нашла это существо. И нужно ли нам об этом знать что-нибудь еще? Подумай только о ее прошлой жизни и ее преступле­ниях; о Габриэлле… — Замолчи! — закричал Николас прежде, чем я успела что-нибудь сказать. — Мисс Ливия ни в чем не виновата. Ты поняла? О, хотел бы я, чтобы со всеми мне было так же спокойно и надежно, как с ней. Его яростная речь в мою защиту наэлектризовала детей, как, впрочем, и меня. Мы смотрели на удаляющуюся в гневе Эмилию. Она остановилась у двери в кухню. — Я тебе это докажу, — заявила она уверенным тоном. — Этот старик еще заговорит, когда я возьму у Тиссо топор для разделки туш. Этот выпад Эмилии вызвал у Николаса только злую улыбку. Так как мы с детьми удивленно смотрели на него, он пояснил: — Я только что разговаривал со стариком Жиро. Если он и взял драгоценности, то во время моего допроса их у него не было. Хотя это ни о чем не говорит, — добавил он после паузы. — Вы действительно думаете, что Жиро в чем-то замешан? — спросила я удивленно. — Я уверен, что человек, ответственный за все происшествия в «Голубых Болотах», виновен и в смерти Габриэллы. И при всей моей фантазии я не могу себе представить, что могло быть между Жиро и Габриэллой. Я думала так же. — Сэр, я полагаю, нам нужно запереть на ночь все двери, а завтра утром продолжить разговор, — пред­ложила я. — Вероятно. Но в любом случае мне нужно проводить эту чертову бабу в подвал, иначе она проломит себе череп. Дети направились к лестнице. Я последовала за ними, но Николас встал передо мной и прошептал на ухо, хотя я была уверена, что Пен все слышал: — Я желаю увидеть вас еще раз перед сном. — Если вам угодно, сэр… — И не называйте меня постоянно сэром, черт побери. Вы будете называть меня сэром и после нашей свадьбы? Я даже улыбнулась от такого оригинального призна­ния в любви. — Раз уж такое дело, сэр, я буду называть вас так, как захотите, — ответила я задорно. Я не знаю, что понравилось ему больше: моя улыбка или мой ответ, но он поцеловал меня, хотя Пен и Роза с каменными лицами наблюдали за нами. Я не сопротивлялась, и меня совсем не удивило, когда он резко отпустил меня. Грубоватость была в его натуре. — Идите, моя девочка. А я провожу эту идиотку по подвалу. Иначе она наверняка сломает себе шею. Несмотря на все неприятности, я поспешила за детьми, счастливо улыбаясь. Они были непривычно молчаливы. Роза выглядела очень подавленной, хотя поток слез у нее уже иссяк. — Ливия, можно нам с вами поговорить? — неожиданно спросила она меня, схватив за руку. — Мы должны. Мы не можем больше молчать. Пен утверждает, что мы еще можем, но я говорю: нет. Я не могу больше, не могу, дорогая Ливия! Она бросилась в мои объятия и уткнулась лицом мне в грудь. Я обняла ее с материнской нежностью. Пен, тоже находясь в сильном возбуждении, прокри­чал: — Вот ты это и сделала, дура! Все предала! — Идите оба в мою комнату! — сказала я строго, продолжая держать Розу за руку. Может быть, я теперь узнаю их тайну? Как ни странно, я не была взволнованна так, как ожидала. Я просто не могла и подумать, что они желали зла своей матери и тем более что они виновники ее смерти. И за все происшествия в доме мне не хотелось делать их ответственными. Я закрыла за нами дверь и разожгла в камине огонь, чтобы сделать атмосферу более уютной. — Ну, давайте! Если вы хотите, я обещаю вам, что никто не узнает о нашем разговоре. Их лица заметно просветлели. — Мы… Речь пойдет о нашей матери, — объяснила Роза и съежилась, когда Пен перебил ее: — Правильнее сказать — об отце. Казалось, Роза не знает, что говорить дальше, а Пен сердито вздохнул, но его глаза просили о понимании. Я попыталась поддержать его улыбкой. — Ливия, вы действительно хотите стать женой нашего отца? — спросил он напряженно. Я покраснела и не ответила. — Она будет, — сказала Роза убежденно. — А почему вы не хотите, чтобы я стала женой вашего отца? Вы боитесь, что я отниму у него любовь к вам? И место в его сердце? Это просто невозможно… — До матери нам нет никакого дела, — перебила Роза возбужденно. — Она говорила, что меня она совсем не хотела. Все дело в том, что мы вас любим. И мы не хотим, чтобы с вами случилось то же самое, что и с нашей матерью. Я думаю… Ей с нами не повезло. Мы это поняли. Но если с вами случится что-нибудь… Мы будем ненавидеть нашего отца, ведь правда, Пен? Да, будем его ненавидеть. — Бог мой, о чем вы говорите? Я была уверена, что неверно поняла слова девочки, и посмотрела на Пена, ища у него поддержки. — Ваш отец не имеет ничего общего со смертью вашей матери. Он же был в это время в плавании, когда ее убили. — Вы тоже знаете, что она была убита, — пробормотала Роза и вновь захныкала. — Но это было неумышленно. Она его так довела, что у него больше не было сил терпеть. Он ударил ее, и она упала с кресла-каталки. Он опрокинул на нее кресло и исчез. Это просто кошмарный сон, убеждала я себя. И откуда и у них такая уверенность? — Вы видели, — мой голос задрожал, — вы видели сами, как он ее убил? Почему он ее ударил? Почему? Говорите! Пен начал говорить. — Мать сказала, что с нее довольно терпеть эту жизнь на болоте. С ним и двумя проклямыми озорниками. И что между ними все кончено. Поэтому отец ее и ударил. А мы хотели навестить мать тайно, без ее ведома. Но мы не могли пройти к ней, потому что родители спорили. То есть спорила она. Он был в своей морской форме и выглядел так, словно в большой спешке доскакал из Плимута в Лондон. — А ты уверен, что это был твой отец? Форма с накидкой — это всего лишь форма с накидкой. Роза уверенно кивнула головой. — На нем была большая шляпа. Он ее носит, сколько я себя помню. Она совсем немодная. Такие сейчас уже давно не носят. Слова Габриэллы о ее детях шокировали меня, и мне был совершенно понятен гнев капитана. Но не могли ли дети ошибиться? Да и видели ли они его лицо, или?.. Ох уж эта накидка! И человек сегодня в саду, был в накидке. И почему только я должна обо всем этом думать? Лучше бы всю жизнь оставаться в неведении.