— Не говорите, пожалуйста, о маме, — попросила Роза и направилась к двери. Ее брат пожал плечами и последовал за ней. На пороге Роза опять обернулась и произнесла: — Мать ненавидела нас. Она говорила, что мы ее утомляем. Она говорила, что я страшная. Она была как тетя Эмилия. Мне совершенно все равно, что она умерла. Видит Бог, на такой ответ я не рассчитывала. Я вскочила, чтобы успокоить ее. Но девочка ринулась из комнаты и так толкнула дверь, что та, отскочив от стены, захлопнулась прямо перед моим носом. Пен, однако, успел выскочить вслед за сестрой. Я истерически рассмеялась над абсурдной ситуацией, но, оглядев стены камеры, я нашла ее совсем невеселой. Трясущимися руками я пыталась нащупать запор, задвижку или какой-нибудь засов. Я нервно шарила руками по гладкой белой деревянной поверхности двери, все еще надеясь, что весь этот кошмар прекратится, но дверь не поддавалась. Жуткие мысли пронеслись в моей голове. Неужели меня постигнет судьба тех несчастных, которые голодали в этих камерах более двадцати лет назад?! Я нервно рассмеялась, но мой смех только отразился от белых стен камеры и заставил сильнее почувствовать одиночество. Я множество раз бросалась изо всех сил на дверь. Я стучала по ней кулаками и нажимала плечом, пока они у меня не разболелись. Но дверь была на крепком запоре и казалась звуконепроницаемой. Во всяком случае, никакие звуки снаружи не долетали до моих ушей. В полном бессилии и отчаянии я прислонилась к двери, тупо уставившись на голые стены белого цвета и зарешеченное окно. Может быть, удастся привлечь к себе чье-нибудь внимание? С новыми силами я устремилась к окну. Когда я встала на цыпочки, то смогла увидеть сад, но дождь и ветер уносили все звуки, которые я издавала. Да в такую погоду все равно никого не было на улице. Чтобы успокоить свои возбужденные нервы, я стала убеждать себя, что мое отсутствие обнаружится во время обеда. И если меня не найдут в моей комнате, то Пен и Роза наверняка расскажут, где они видели меня в последний раз. А может, они уже сами спешат мне на помощь? Но сделают ли они это? И что вообще я знаю о Пене и Розе? Еще во время первого разговора с капитаном я догадалась, что с детьми что-то не так. Их обаяние и возраст убедили меня в их невиновности. Однако я знала по собственному опыту, какой обман­чивой может быть внешность. Одна девочка в тюрьме — она была едва ли старше Пена — убила своего отца и четверых братьев и сестер. А нам она касалась очень милой и разумной. Я еще раз встала на цыпочки. Дождь должен был загнать Жиро в его темное убежище. Но моих криков, видимо, не слышал никто. Я повернулась и попыталась остудить свою разгоря­ченную голову о влажную и холодную стену. Только большим усилием воли мне удалось подавить подкаты­вающую к горлу истерику. Когда я в третий раз выглянула в окно, то увидела чью-то фигуру, спешащую в домик для прислуги. Огромная накидка свидетельствовала: это капитан Брендон. Я закричала изо всех сил, но человек, которого я приняла за капитана, казалось, ничего не слышал. Может, это был Жиро? В конце концов, какая разница — мне надо было привлечь к себе внимание. Кроме стула, в камере не было ничего. Мне было крайне неудобно использовать эту печальную реликвию в подобных целях, но другого выбора у меня не было. Я с трудом подняла тяжеленный стул и обрушила его на оконную раму. Этот удар вызвал дьявольский шум. Осколки стекла посыпались на меня. Но большая часть осколков полетела вниз, в сад. Стул выпал из моих рук и ударился об пол. Человек в саду с удивлением посмотрел в мою сторону. Было уже довольно темно, и я не смогла рассмотреть черты лица, хотя мне и показалось, что человек в накидке — это Жиро. Я просунула руку сквозь решетку и, яростно размахивая ею, прокричала: — Помогите мне! Пожалуйста, помогите! Его реакция была совершенно неожиданной. Он отвернулся от моего окна и уставился на земляной холмик у ног, на котором лежало что-то гладкое и блестящее. Мне показалось, что это осколок от разбитого мною стекла. Но что в нем было такого притягивающего взгляд? Чтобы отвлечь человека от его загадочного занятия, я вновь закричала, но мои крики о помощи не смогли преодолеть шума ветра. Я в ярости пнула лежащий на полу стул. Раздался треск, и когда я взглянула на пол, то возле одной из ножек я увидела серьги, состоящие из осколков стекла.. Стекла? Что за чушь! Это были бриллианты. И сколько же времени это драгоценное украшение пролежало здесь без присмотра? Это было явно одно из пресловутых сокровищ де Саль. Я поставила стул на ножки и внимательно обследо­вала его. Один из осколков разбитого окна вспорол подлокотник стула. Я судорожно провела рукой между обивкой и соломой, и мои пальцы нащупали холодные, твердые, острые края. Когда я вытащила руку, то в ней оказалась цепь и украшенный жемчужинами браслет. Я засунула руку поглубже в разорванное сиденье стула. В его соломе были спрятаны многочис­ленные драгоценные украшения, которые я поочередно извлекла оттуда. Теперь мне стало понятно, что так удивило и приковало внимание человека в саду. С бьющимся сердцем я взобралась на стул и выглянула в сумеречный сад. Человек в накидке куда-то исчез. Я еще несколько раз крикнула — громко, но безрезультатно, — а затем утешила себя мыслью, что человек, вероятно, уже находится на пути наверх. Но и через несколько минут я не услышала приближаю­щихся шагов. Тогда я вновь принялась колотить в дверь руками и ногами. И куда только провалился этот человек в накидке? Он же должен был понять по моему поступку, что я заперта здесь? У меня было ощущение, что прошла целая вечность, когда дверь под моим натиском поддалась и я вывалилась в коридор. Казалось, весь мир перевернулся и закружился. Глава тринадцатая Удар был для меня неожиданным. Я не почувство­вала никакой боли. Несколько секунд спустя — так мне, по крайней мере, показалось — я очнулась. Моя голова покоилась на груди Николаса Брендона. Роза и Пен стояли на коленях возле нас и смотрели на все происходящее с опаской. Николас провел рукой по моему лбу, глазам и губам. Я, пожалуй, согласилась бы потерпеть еще немного головную боль, чтобы продлить то удовольствие, которое доставляли мне его ласки. — Пен, сбегай вместе с Розой в мою комнату и принеси графин с бренди и бокал, — приказал Николас строго. — И то и другое стоит в шкафу у двери. Детишки выскочили из комнаты. Я закрыла глаза и с удовольствием почувствовала, как Николас целует меня. Это был нежный, почти отеческий поцелуй в висок. На мой взгляд, дети вернулись назад слишком быстро, но, вероятно, я просто ошиблась в отсчете времени, потому что Николас встретил Пена довольно нетерпеливо. Он налил мне, заботливо поддерживая при этом рукой мои плечи. Дети выглядели все еще испуганными. Возможно, они опасались наказания за то, что ненароком заперли меня в камере. — Дверь захлопнулась, — сказала я в их оправда­ние. — Но вы же не знали, что я не смогу выйти. Пен торопливо кивнул, но в его движениях по-преж­нему проявлялся испуг. — Ну вот! Вам явно стало лучше! — радостно воскликнул Николас и через мою голову посмотрел на детей. — Ну, может быть, мне кто-нибудь расскажет, как же все это произошло? Пен нервно облизал губы. — Ливия, вероятно, упала, когда дверь открылась. Мы всего лишь играли. Когда она не вышла за нами, мы подумали, что это какой-нибудь фокус с ее стороны. Но через некоторое время мы прибежали обратно, а она лежала на полу без сознания. — Это правда? И этот ушиб от падения? — Николас озабоченно взглянул на меня. Я прищурила глаза. — Да, наверное. О, моя голова! Он исцеловал меня в лоб, и мне было неловко перед Пеном и Розой, которые наблюдали за нами, но его ласки так смягчали боль! К счастью, я не прочитала в глазах детей осуждения. — Вы не заглядывали в разодранное сиденье стула? — спросила я Николаса, чтобы отвлечь внимание от своей персоны. Он посмотрел непонимающе. — Внутри, в соломенной набивке, — сокровища де" Саль, — произнесла я нетерпеливо. Ни один из троих не пошевелился. По их взглядам было видно, что они принимают мои слова за бред. Рассердившись, я попыталась встать и подтянуть к себе стул. Николас приказал детям подать его мне. Пен сам внимательно изучил содержимое стула, но, кроме соломы и прокладки, ничего не нашел. Меня это взволновало гораздо больше, чем наследников; он подумали, что я фантазирую или брежу. — Ну, хватит, Пен, — прекратил эту сцену е отец. — Мы все обсудим позже. — Он так любовно заботливо посмотрел на меня, что я при всем свое желании не стала его переубеждать. — Достаточно ли хорошо вы себя чувствуете, чтобы принять участие в обеде? — спросил он. — Или вам будет лучше, если я провожу вас в вашу комнату? Но я все же надеюсь, что вы пообедаете с нами. Без вас очень скучно. — Дайте мне еще пару минут, и я приду в себя. Они все втроем проводили меня в мою комнату. Роза предложила помочь мне переодеться. — Я буду вашей горничной, — объяснила она, сияя. Я с благодарностью приняла ее предложение. В то время, как я переодевалась, а Роза одеколоном натирала мне виски, я решила восстановить события последнего часа. Куда же пропали драгоценности? — Вы с Пеном действительно не знали, что я заперта в камере? — спросила я Розу. Роза выглядела очень смущенной. — Да, Ливия, действительно не знали. Мы желаем вам только хорошего. Поэтому вы не должны… — Ну, хорошо. Я внимательно изучала в зеркале над комодом ее лицо. Она в смущении кусала нижнюю губу. — Ты не веришь, что я нашла драгоценности де Саль, не правда ли? — Мы знаем, Ливия, что вы их нашли. — И куда же они делись? — спросила я несколько растерянно. — И почему никто их не ищет? Или, — я быстро взглянула ей в глаза, — драгоценности оказались найденными прежде, чем я пришла в сознание? Она ничего не ответила, но испуганное выражение ее лица уже было ответом. — Кто нашел их? Ты? Или Пен? — Нет, не мы. — Уголок ее рта дрогнул. С большим трудом ей удалось сдержать слезы. — Кто-то другой. Я не могу этого сказать. Во время обеда Эмилия сидела на месте хозяйки. Она без умолку болтала и вспоминала снова и снова времена блестящих банкетов, которые когда-то прохо­дили в «Голубых Болбтах». Я почти не слушала ее. Мысли Николаса, кажется, тоже были где-то далеко. Он дважды брал меня за руку и внимательно смотрел мне в глаза. Он снова спросил меня, как я себя чувствую.