Рассказывали, что бывали годы, когда ему не удавалось поймать ни одной рыбы. И все-таки он не терял ни надежды, ни терпения. Выглядел он безобразно, а люди часто бывают бессердечны. Они посмеивались над ним, говорили, что никто ни разу не видел пойманной им рыбы, что такой рыбак, как он, гроша ломаного не стоит. Бедняга привык к тому, что над ним подтрунивали. Кристач считал себя опытным рыбаком. Хотя, говорил он, кому как повезет. Но напрасно он хвалился большими уловами. Даже те, которые своими глазами видели пойманную им рыбу и отнюдь не маленькую, делали вид, что не помнят этого или просто отрицали это. Тогда он начинал браниться и изощрялся как мог. Помню, он говорил: «Идите уж лучше чулки вязать, как женщины!» На самом же деле в Белеше чулки вязали только мужчины. Удивительный обычай! И действительно, даже я поверил тем, кто утверждал, что Кристач грезит наяву и что он никогда не поймал ни одной рыбки. Не было дня, чтобы я на свои маленькие крючки не выловил какой-нибудь рыбешки, тогда как за целый месяц, который мы прожили в Белеше, Кристач не поймал ничего. Может быть, в этом озере водилась одна только маленькая рыбка — ведь озеро-то было мелкое. Целыми днями Кристач сидел на солнце, исходил по́том, худел и таял, чернел от загара и становился еще безобразнее, чем был, тосковал в одиночку, переругивался с насмешниками, забрасывал один крючок за другим, а рыба все не шла. Иногда даже поздней ночью он выходил рыбачить, но все напрасно. Раз или два я видел, как Кристач плакал, но рыбам не было дела до его слез. Однажды я совершил досадную ошибку. Самое большое озеро в Думрешском округе — Сеферан, в двух часах ходьбы от Белеша. Туда на ловлю приезжали рыбаки из Поградеца и Пресны. Хозяин дома, где мы проводили лето, отправился однажды к озеру по делам. Мой отец поручил ему привезти нам рыбы, и он привез несколько килограммов. Никого не спросив, я тихонько взял одного карпа, сунул его в корзинку и отнес Кристачу на берег озера. Оглянувшись и никого не заметив, я сказал: — На́, Кристач! Возьми эту рыбу, нацепи на крючок и скажи, что поймал. Тогда все тебе поверят. Кристач вскочил с места. Каким ни был он черным, я заметил, как он побледнел и помрачнел. Мутные глаза его сверкнули. Он поднял руку, чтобы ударить меня, но я успел отскочить. Как он изругал меня тогда! До того дня я хотя и не верил ему, но всегда терпеливо выслушивал его хвастливые рассказы о пойманных рыбах. Теперь же выяснилось, что, вероятно, я не верил ему никогда. А Кристач считал, что он всем рыбакам рыбак, и больше всего ему досаждало то, что ведь все видели пойманную им рыбу, но никто не хотел признаваться в этом. Кристач так рассердился, что перестал со мной разговаривать. Он не позволял даже приближаться к тому месту, где рыбачил, а если я подходил, то швырял в меня камнями. Хотя я и был на пять — шесть лет моложе, однако мог уложить его камнем на месте. Но мне было жалко, очень жалко беднягу. Я чувствовал, что обидел его, что виноват перед ним. А так как он не подпускал меня, не разговаривал со мной, то приходилось держаться в стороне и выбирать место для ловли где-нибудь подальше. А бедный Кристач так и не мог поймать ни одной рыбки, сколько удочек он в озеро ни забрасывал. Однажды после обеда я рыбачил на берегу озера, около родника, метрах в ста от Кристача. Рыба клюнула, я дернул удочку и вытащил, как обычно маленькую рыбешку. Когда я вытащил ее из воды, послышался шум. Повернув голову, я увидел Кристача, который то натягивал, то отпускал леску, напряженно раскачиваясь вперед и назад и страшно кашляя. Когда на него нападал кашель, то держал его по целому часу и вконец разрывал ему грудь. Кристач болел туберкулезом и проводил последние годы своей жизни на этом озере, так редко исполнявшем его желания. Крючок с рыбешкой я кинул на землю и собирался было подбежать к Кристачу, но не решался. Он весь откинулся назад, торчащий горб его выглядел, как улитка. Видно было, с каким большим трудом он натягивал и отпускал лесу. Я увидел, как что-то тяжело скользнуло по воде. Кашель разбирал Кристача все сильнее и сильнее, а он пытался еще кричать и ругаться. У меня сердце перевернулось, и я бросился бежать к нему. — Ты поймал огромную рыбу! Счастливец, Кристач! Давай вместе потащим! — сказал я и хотел ухватиться за леску. — Отойди! — крикнул он и бросил на меня свирепый взгляд. Я снова кинулся к нему, но Кристач стал ругаться и угрожать мне. Пришлось отступить. Я смотрел, как он еще с четверть часа возился с леской, исцарапал себе о прибрежные камни руки и ноги, но леску не отпускал. Рыба попалась такая сильная, что затащила Кристача в озеро, куда он вошел прямо в одежде. Маленькое тельце его сразу покрылось водой, только голова еще торчала наружу. Он тонул на моих глазах… И надо ж так случиться, что рядом в тот момент никого не оказалось! Мной овладел ужас. Я тоже бросился в воду, схватил леску обеими руками и потянул с такой силой, что он, уже уставший, не мог меня отогнать. Кристач сейчас же выбрался из воды. Мы вместе вытащили леску. — Обманщик шайтан, — говорил он, вытаскивая из озера карпа, огромного и толстого, величиной почти с него самого. Кристач вынул из кармана большое лезвие и с силой ударил им рыбу по животу, голове, где мог. Земля под карпом окрасилась кровью. Рыба билась на земле и обдавала нас кровавыми брызгами. Пусть теперь найдется человек, который скажет, что Кристач не опытный рыбак! Он поймал самую большую рыбу во всем Думреше, а не только в Белеше! Каждому, с кем Кристач встречался в тот день, он показывал исцарапанные руки и штаны, которые он разорвал, когда тащил рыбу. Теперь люди любовно похлопывали его по плечу. Понятно, что мы с ним стали опять добрыми друзьями. И с того дня, как он поймал этого большого карпа, удача пришла к нему: рыба часто попадалась Кристачу, и случалось, что он даже угощал ею меня. Но солнце, вместо того чтобы успокоить кашель Кристача, казалось, только вызывало и увеличивало его… Года через два я узнал, что он умер. НЕУДАЧА О Белеше сохранились у меня еще и другие воспоминания. Вот одно из них. Мне было пятнадцать или шестнадцать лет. Начальную школу к тому времени я уже закончил и учился в Корчинском лицее. С 1926 года, с тех пор как построили автомобильную дорогу, отец посылал нас на лето в Поградец. Он очень любил это место, как вы знаете, да и климат там хороший. В Поградеце я впервые научился плавать и стал хорошим пловцом. Я не был трусом и заплывал иногда далеко в озеро — на километр, на два, — конечно, тайком от родителей. Сначала плыл быстро, выбрасывая руки саженками, а возвращался на спине, медленно, не спеша. Что я испытывал, возвращаясь, — это известно мне одному. Казалось, до берега не доплыть никогда… Достигнув берега, я растягивался на песке и по крайней мере около получаса лежал без движения. Песок и солнце согревали меня и расслабляли мускулы, застывшие от перенапряжения. В тот год отец, не помню теперь почему, отправил нас в Поградец только в начале июля. Итак, нам пришлось пробыть в Эльбасане в страшную жару несколько недель. У меня был двоюродный брат, учитель гимнастики, который раза два организовывал в Эльбасане соревнования по плаванию. Он знал, что я хорошо плаваю, и попросил меня тоже принять участие в этих соревнованиях. Правду говоря, меня не очень-то привлекала такая возможность. Я возомнил о себе и не считал других пловцов достойными соперниками. Мне казалось, что нет ничего легче, чем проплыть по Шкумбину каких-нибудь метров двадцать, да кстати и течение там помогало развить такую скорость, какую хочешь. Зачем мне было мериться силами с этими пловцами? Мне, который заплывал в озере так далеко, что казался с берега маленьким, как песчинка! Однако, когда мне сказали, что соревнования состоятся в Белеше, во мне пробудились грустные воспоминания, и я дал слово участвовать в заплыве. В Белеш ехали на грузовике, а потом шли пешком. Деревня осталась такой же, какой я помнил ее пять лет назад. Озеро как будто обмелело немного — во всяком случае, оно показалось мне гораздо меньше, чем я ожидал. Я сам удивился, почему оно казалось мне шире когда-то. Ведь его нельзя было сравнить с таким большим озером, как Охридское, которое я давно знал. Мне вспомнился учитель из Белеша, который переплывал даже на ту сторону озера. Не я один удивлялся этому пловцу, редкому в тех местах. А в Поградеце таких пловцов нашлось бы с десяток. Так что тут особенного — переплыть из конца в конец Белешское озеро? Недолго размышляя, я разделся, оставил одежду на попечение товарища и прыгнул в воду. Минут через десять я уже выходил на противоположный берег. Затем, совсем не отдохнув, снова прыгнул в воду и приплыл обратно. Двоюродный брат, увидев меня, нахмурился. Он уже все подготовил к началу соревнований и теперь беспокоился: смогу ли я плыть еще раз? — Как ты себя чувствуешь? — спросил он встревоженно. — Очень хорошо! — ответил я хвастливо, пожалуй даже с некоторой досадой и возмущением. С чего он взял, что я так утомился? — Подумаешь, великое дело! — сказал я и стал ему рассказывать, как проплывал в Поградеце три — четыре километра, если считать туда и обратно. Я очень рассердился, что он задал мне этот вопрос в присутствии посторонних. Не верить в мои силы, когда остальные пловцы не видели ничего, кроме речки! Двоюродный брат дал свисток. Соревнования начались. Я прилагал все свои силы и умение, чтобы прийти первым. Но теперь дело заключалось не только в том, чтобы хорошо плавать или долго держаться на воде, а в том, чтобы передвигаться с возможно большей скоростью. Я учился плавать не на Шкумбине и не в Белеше, я был опытным пловцом из Поградеца, где озеро широко и глубоко, как море… Я плавал не «по-лягушечьи»… И чего же добился? На что употребил все свои силы, как вы думаете? На то, чтобы довольствоваться вторым местом, да еще с трудом завоеванным! Первым пришел пловец со Шкумбина, опередив меня на пять метров. Третьим — пловец из Белеша; он отстал всего на дюйм. Вот это была неудача! Конечно, другие смеялись надо мной, хотя и не в глаза. Что я мог сделать? Приходилось терпеть. ЦВЕТЫ И БАКЛАЖАНЫ После того, что случилось однажды, разве я могу хвалиться, что хорошо знаю цветы? И все-таки мне жаль отказать себе в этой заслуге. Я был добрым другом фиалок, гвоздики, медуницы, сюмизы, или, как ее звали в народе, «мушиного глаза», шиповника, жимолости, примул, орхидей, фикусов… Если я стану перечислять все цветы, которые я любил, как своих друзей, вам может наскучить. И я не буду их перечислять, хотя не могу себе представить, что и вы их не любите, что среди них у вас нет друзей. Во всяком случае, я не могу удержаться от того, чтобы не дать вам хороший совет: любите цветы, берегите их, изучайте, чтобы знать их лучше, чем знал я. Если ты видел подснежник, не думай, что ты видел только этот нежный фиолетовый цветок, который разрывает снежный покров и первый извещает о весне. Если ты видел подснежник, значит, ты видел начало весны, ты убежал на берег ручья, радостно несущего с гор студеную талую воду, прозрачную, как небеса. Если ты видел подснежник, значит, ты приходил на луга, где снег еще украшает местами молодой зеленый ковер, по которому уже задвигались тысячи маленьких существ — вот ползет муравей, пробежала ящерица, запели красногрудки, застучали по стволам деревьев дятлы… Видел кто-нибудь из вас горную долину, покрытую ирисами? Такая долина есть около Эльбасана, у деревни Балта, среди скалистых уступов. Тысячи тысяч цветов поворачивают к солнцу свои белые, на длинных стеблях головки с желтыми сердечками. Кажется, что благоухает вся природа. Кажется, что легкий душистый ветерок прилетает к нам издалека, из-за гор и морей. Глядя на эту долину, я говорил себе: как прекрасна земля! Как я счастлив и горд, что могу наслаждаться красотой природы! Словно крылья вырастали у меня за спиной, крылья, которые могли поднять меня над горами и лесами, над реками и морями, совсем как во сне. Когда прохладный ветерок веет над ирисами, перемешивая их цветы между собой, вся долина шумит, как белое пенистое море, и кажется, что дивный аромат, наполнивший природу вокруг, рождается из этого шума. Любите цветы, любите горячо природу! Так вы больше полюбите жизнь. Она станет для вас прекраснее и душистей.