А я прыгнула. Часть третья Угрозы и выходы Огромные тени улыбаются в воздухе и небесах, По далеким волнам идут бесчисленные корабли, И гимны новых языков поют обо мне[6]. Уолт Уитмен. Молитва Колумба 34 Мишель Па На вершине башни открылась большая круглая комната. Спиной чувствуя дыхание погони, я огляделся в поисках укрытия. Все здесь было из голого вещества тарелки, кроме только окруженной низкой приступкой центральной колонны из гладкого, похожего на мрамор камня. Шумно дыша, я отступал вдоль стены, пока колонна не заслонила верхних ступеней лестницы. Больше здесь не было ни входов, ни выходов — лишь высокие незастекленные окна нарушали однообразие стен. Я стукнул себя кулаками по вискам. Променял один глухой тупик на другой! Медленно, прижимаясь спиной к стене, я опустился на корточки и закрыл глаза. Воздух был сух, будто из него высосали и влагу, и жизнь. Вспомнив Корделию, я задумался, где она теперь и что делает. Радуется жизни среди звезд? Верно ли я решил тогда, покидая ее? Пожалуй, никогда не узнаю. И наверняка больше ее не увижу. Через несколько минут меня поймают и убьют, а тело на десятилетие останется сохнуть в этой жуткой комнате, пока его не найдет новая экспедиция старьевщиков, пробирающихся сквозь джунгли металла и карабкающихся по винтовым лестницам. Жил я старьевщиком — как старьевщик, похоже, и умру. Что-то коснулось моей щеки. Я распахнул глаза. К лицу тянулись лозы. Они корнями вырастали из колонны и ощупью отыскивали меня, тычась в воздухе наподобие слепых змей. Одна уже заползла в нос, еще две ползли к глазам. Завопив, я хотел отбросить их, но прилип к стене. Скреб подошвами по полу, но шевельнуться не мог. Даже затылок что-то держало, так что я не в силах был отвернуть лицо от новых и новых чутких нитей, подбирающихся к губам и ушам. Я бы снова закричал, ощутив, как та, что в носу, проникла в лобные пазухи, но, открыв рот, впустил в него еще полдюжины, которые броском кобры ворвались в глотку и стали меня душить. 35 Корделия Па Двигатели «Тети Жиголо» прорвали кожицу мыльного пузыря вселенной, и старушка кубарем ввалилась внутрь. В темной пустоте ее термощиты, раскаленные трением о мембраны измерений, засветились белым светом. Они остывали: покраснели, потом стали желтоватыми и, наконец, вернулись к дымно-серому оттенку потухших углей. Я, сидя в рубке, жмурилась от нахлынувшего восторга. Тарелки пели мне, все двадцать враз. Их причудливая нечеловеческая гармония отзывалась у меня в груди и животе. Я не понимала дословно, о чем говорят их песни, но вызываемые ими чувства были глубоки и ясны, и я смеялась и плакала, воображая протянутые ко мне руки покойной матери. Тарелки радовались моему возвращению домой, принимали меня под свою опеку и благодарили за ключ, висевший у меня на шее. Они пели мою песню — песню Корделии Па. Качаясь на волнах рефрена, я проводила между ними «Тетю Жиголо» и не слушала возмущенных криков диспетчеров с Альфа-тарелки. Я уже вышла из гипера, но оставила черные крылья корабля взмахивать в ночи. Мне нравилось ощущать через палубу дрожь их движения и слышать шум их сервомеханизмов. Простертые среди звезд на обоих краях моего поля зрения, они уподобляли меня ангелу возмездия, защищающему плоские миры от смрадного зловещего ужаса. София Никитас тронула меня за плечо: — Рада возвращению? Глядя на искусственное созвездие, бывшее моим домом, я коротко кивнула. Сотрясение реальности застало меня на ледяной тарелке из хвоста роя, а в самой его гуще я давно не бывала. Покинула его ребенком, разноглазой малышкой Корделией с колючими белыми волосами, а вернулась совсем другой — новым существом, рожденным усилиями осознавшей себя червоточины и памятью отца в теле молодой женщины, обладающей странной властью над древней технологией. Сбылась мечта. Я с детства воображала, как парю среди стайки тарелок: распластав руки и ноги подобно крыльям, растопырив пальцы, будто орлиные перья. В те времена мечты были бегством от действительности, теперь же, сбывшись, они стали возвращением домой. Я не смела заговорить. Перехватит горло, все чувства смешаются в гадкую кашу. Вместо слов я предоставила воспоминаниям отца моими руками править кораблем, а сама слушала эту женщину. — Я такая же, как ты, — говорила София. — Беглянка. Только я убегала от удара. От измены. Я знала ее историю. Знала, как ее любовник перехватил власть над порожденным ею Домом Возврата и как она бежала в ночь на маленьком одноместном суденышке. Этот сюжет десяток раз пересказывали драматурги. Догадки о ее дальнейшей судьбе вызвали к жизни целые школы гуру, мистиков и конспирологов. Год за годом являлись самозванки и имитаторы, претендующие на ее имя, чтобы потребовать свою долю от Дома, — но всех их вскоре разоблачали. А теперь вот она — собственными устами вспоминает предателя, попавшего в учебники истории. Да ведь не ее одну предавали. Мне привиделся Мики — четыре года назад в космопорту, в луче света из люка «Тети». Он буквально схватил деньги и дал деру. Могла ли я его простить? Я слушала, как возвышаются и ниспадают голоса тарелок, и надеялась поймать в их песне хотя бы намек, как он и где он. Но нестройный аккорд тревоги нарушил величественное течение музыки. Лязгающие ноты страха. В затылке у меня — там, где я ощущала присутствие тарелок и артефактов из нашего трюма, — внезапно возникло что-то новое. Скользкое, бесстрастное и совершенно чуждое. София напряглась: — Кинжальный флот. Три корабля-кинжала устремились на нас из межзвездного пространства. — Что нам делать? — Ну, драться с ними этот старый грузовик не способен. — Она бросила взгляд на аватару «Тети Жиголо». — Не в обиду будь сказано. «Тетя» развела руками: — Я и не обижаюсь, малышка. — Значит, бежать? — спросила я. — Они быстрее. — Так что тогда? — воскликнула я, и у меня зачесались ладони. — Не сдаваться же так просто? Только что я ликовала, чувствуя себя непобедимой, но, как видно, за такую самоуверенность придется платить — сейчас я ощущала себя беззащитным зверьком в ловушке. Как же так, ведь мы были близки к цели, ведь я уже с нетерпением предвкушала, как освобождаю отца из Интрузии? — Мы под прицелом, — сообщила «Тетя». София выругалась. Экраны вспыхнули, нас бросило на ремни кресел. Половина панелей загорелась красным. — Попадание в центр корпуса. Оцениваю ущерб. По интеркому из каюты донесся голос Ганта: — Вы что там вытворяете? Я не потрудилась ему ответить. Знания Ника и огоньки панелей сообщали мне об утечке воздуха. Броф был мертв, на его машинной палубе полыхал пожар. А между тем белые корабли уверенно шли на сближение. Следующий удар нас добьет, и сделать с этим мы ничего не могли. Ладони больно кололо. Они разгорались. Я поднесла их к лицу. Сквозь кожу просвечивали косточки пальцев. София вытаращила глаза, но промолчала. Я чувствовала эти белые корабли так же, как чувствовала артефакты, а ведь артефактами я сумела убить Паука. И умела лепить игрушки из вещества самих тарелок. Я закрыла глаза. В трюме напряглись, как готовый к прыжку тигр, тучи копий и прочих древностей. Они уловили мой гнев. Но их было мало против трех боевых кораблей, каждый из которых вдвое больше «Тети Жиголо». И тогда я потянулась дальше, охватила своим гневом и отчаянием атакующих. Они тоже были созданы строителями тарелок, по тем же технологиям, — а я была создана и рождена, чтобы управлять этими устройствами. Я чувствовала, как губы растягиваются в оскале. Руки горели белым пламенем, но мне было не до того. Я сосредоточилась на передовом корабле и зарычала, затем дотянулась до него и смела, отшвырнув на край Фабричной тарелки. Два других, почувствовав мою силу, пытались уйти, но я поймала их руками и ударила друг о друга, как бьют яйца, а потом растерла между ладонями в мелкие осколки. Я знала, что права, и чувствовала себя прекрасной и ужасной. А потом все стало темно.