— Я чувствую себя виноватой. — За что? — За преступления моего народа. Нод поднял две чешуйчатые конечности-шеи и стукнул ими друг о друга, как мы хлопаем себя по лбу ладонью. — Люди поломаны. — В каком смысле? На меня смотрело несколько пар маленьких угольных глазок. — Люди винят себя не за свою вину. Люди ломаются из-за чужих поступков. Люди слишком много заботятся. Вблизи Нод пахнул, как опрокинутая в пруд полка с пряностями. — Что же нам, стать равнодушными? — Нет, — качнулась одна из голов. — Заботиться, но не ломать себя заботой. Я перенесла чашку на стол и села. Нод прошаркал ко мне и устроился у моих ног. — По-моему, я этого не умею. — Да. Потому люди и ломаются. Но жизнь ломает нас всех. — Он поднял лицо к потолку — словно подсолнечник потянулся к солнцу. — Кто мы есть, определяется способом, каким мы чиним поломки. Я не сводила глаз с поднимавшегося над чашкой пара. — Знаешь, а это довольно глубокая мысль. Нод раскрыл и сложил лепестки ближайшего ко мне лица. — Философия — другое название механики. Я провожала взглядом ковыляющего к двери драффа и дивилась, как мало знала одного из самых ценных членов своей команды. А потом я подумала о Рили Эддисон. Она еще не оправилась от горя, и мне, пожалуй, стоило к ней заглянуть. Или лучше оставить ее справляться, как сама умеет, а время использовать на обсуждение стратегии и тактики с Оконкво? Вставая, я выругалась. Мне хотелось одного — выпить крепкого джина, заползти в палатку спасательного плотика и, натянув на голову одеяло, блаженно забыться на много часов. Я постояла в дверях, решая, в какую сторону свернуть — налево по коридору, к рубке, или направо, к каюте Эддисон. В этот самый момент сработала сигнализация. 33 Злая Собака За свою недолгую жизнь я повидала многое. Я подбривала атмосферы газовых гигантов, влачилась в ледяных хвостах комет и даже ныряла в тело звезды. Я испытала бездонную пустоту высших измерений, парила на солнечных ветрах и видала смерть во всех ее обличьях. Я видела, как сквозь кроны джунглей дождем падают бомбы, как роем светляков летят торпеды, как яркое чистое атомное пламя испаряет глазные яблоки в глазницах людей. Но порой мне снится не виданное: незнакомые лица и места, где я не бывала. Случалось, эти сны были так ярки и подлинны, что я просыпалась с чувством безмерной тоски и утраты. Мне для поддержания на пике эффективности требуется периодически снижать нагрузку на органические компоненты, выплескивать из них накопившиеся за часы бодрствования токсины. Во время таких отключек я часто видела во сне одну деревушку. Серые хижины из сланца и дикого камня гнездились на коленях невысокого, заросшего лесом холма под низким дождливым небом. Деревня была старая. Узкие крутые улочки, ручейки, журчащие из тайных родников на холме, и травка для босоногих деревенских детей. Я не знала такого места, и все же иногда оно казалось реальным наравне с явью. Не говорила ли во мне наследственная память женщины, чьи стволовые клетки стали основой моей личности? Могла ли она пробудиться? А если нет, откуда прорывались эти сны? После ухода с родной планеты драффов я заговорила об этом с Люси. Мы встретились в виртуальной модели людной нью-йоркской забегаловки. За окнами исходил паром человеческий муравейник. В метре над мостовой проносились желтые такси. Вентиляторы гоняли старые газеты и обертки гамбургеров. Зеленые и красные огни светофоров подсвечивали оконные стекла. А в конце улицы дамба сдерживала вздувшиеся воды Атлантики. Мы с Люси сидели на соседних табуретах, облокотившись на стойку. Она заказала огромную порцию розового молочного коктейля с шариком клубничного мороженого. Я взяла кофе. — Какой вы предпочитаете, леди? — спросил меня парень за стойкой. — Как моя душа, — ответила я. — Черный и горький. — Сию минуту будет. В ожидании заказа я объяснила Люси причину своих недоумений. Девочка слушала, болтая ногами, а когда я закончила, сказала: — По-моему, ничего удивительного. — Как же нет? — Ты — военный корабль, дорогуша. Конструкторы заложили в тебя всяческие ограничители эмоционального развития. Обеспечили твою верность собачьими ДНК и встроили тебя в стаю. — Все это я знаю. — Ну как же ты не видишь?! — Чего не вижу? — Эти сны, — улыбнулась Люси, — начались, когда ты ушла со флота Конгломерата, так? — Так. — То есть тогда, когда у тебя начала развиваться совесть. — По-твоему, это как-то связано? — Я не сумела скрыть недоверия. — Конечно, связано, милая. Подумай сама. Твой ум был в смятении. Ты ушла от всего, для чего тебя сконструировали. Понятно, что твое подсознание стало искать идеальный образ дома. — Ты думаешь? — Очень даже думаю. Не забывай, с кем говоришь: я тысячу лет плавала одна в пространстве. Уж я кое-что знаю о тоске по дому. Она выудила из кармана фартучка йо-йо и умелыми движениями кисти принялась разматывать и сматывать шнурок. — Это нормально? — Для человека — да. — Но откуда берутся эти образы? Где та деревня? Йо-йо замер в нескольких сантиметрах от черно-белой плитки пола. Свободной рукой Люси постучала себя по виску: — Отсюда. — Хочешь сказать, я все это выдумала? Легкое движение кисти — и деревянная игрушка прыгнула ей в ладонь. — Как сказать. Сны — забавная штука. В них часть — воображаемая, а другая часть — из сочетания пережитого и испытанного. Бармен принес нам напитки, и Люси округлила глаза при виде горы взбитых сливок, украшавших ее стакан. — То есть они сразу реальны и нереальны? Девочка нахмурилась. — Ну, как бы тебе объяснить? — Она огляделась в поисках вдохновения. — Мы только что побывали на родине драффов, так? — Так. — Ну вот, что случается с драффом, когда он умирает? — Падает в перегной под корнями Мирового Древа. — Вместе с их объедками, экскрементами и всем, что забрело туда, чтобы умереть. — И что? — Ну, твой мозг похож на тот перегной. Все, что ты видела и делала, все услышанные тобой разговоры, все данные, которые ты анализировала, все картинки, какие смотрела… Все это слипается в компост на дне твоего сознания. А во сне твой мозг наугад выхватывает оттуда кусочки. И из этих непереваренных кусочков пытается сложить связный рассказ.