— Мне-то? Я пристроилась с ним в ногу, глубоко засунула руки в перчатках в карманы пальто. Пальто я купила уже старым, а перчатки когда-то были внутренней подкладкой устаревшего скафандра. — Это тебе не терпится отвалить, — заметила я. — А тебе нет? — спросил Мики. Я пожала плечами и оглянулась на темные силуэты древних сооружений. Одни были громоздкими, другие стройными и остроконечными, но у всех — ненормальные пропорции. Их строители, кем бы или чем бы те ни являлись, подогнали дверные проемы и лестницы под свой трехметровый рост. — Мы столько лет прожили здесь, — сказала я. — Потому что выбора не было. Зябко кутаясь в одежду, мы прошли до конца переулка и повернули направо. В необитаемую часть города мы ходили на промысел, надеясь найти среди заброшенных туннелей и башен обломки нечеловеческой техники, годные для продажи. Но теперь с пустыми руками плелись обратно к ободу тарелки, где заселены были лишь самые удаленные окраины. Город большей частью оказался еще не исследован, уж очень опасной и непредсказуемой считалась чужая архитектура. Нам с Мишелем после смерти матери пришлось перебраться с Альфа-тарелки к дяде, в продутую сквозняками квартирку на четвертом ходи-пешком этаже на Второй городской. Уличные шары приветствовали нас на каждом перекрестке, висели, как малокровные солнышки, поливая бледным светом. Настроенные неведомыми установщиками на период вращения давно забытой планеты, они за тридцать часов проходили цикл от яркого полдня до мрачных сумерек и обратно. Сейчас они тускнели до минимума. Вылазка затянулась, чего мы не предполагали, так что до полуночи — и комендантского часа — оставалось всего несколько минут. Вокруг было безлюдно. Мало кто рисковал углубляться в запущенный город, тем более ночью. Когда меркли уличные шары и ложились густые тени, его арки и шпили становились особенно зловещими. — Ты что, никогда даже не думала? — спросил Мишель. — О чем? Брат замедлил шаг. — О жизни на другой тарелке. Впереди в порту пронзительно взвыл напоследок корабельный двигатель и затих, замолчал. Я от холода обнимала себя за плечи. Пальцы подобрались к ожерелью на шее: платиновой цепочке, которая досталась мне от матери. — Нет, — отрезала я. — А вот я сегодня вечером говорил с Труди… — С этой безмозглой?.. — Так она решила отсюда убраться. — Она это всем парням плетет. Мишель остановился. — По-моему, у нее все серьезно. — Брат понизил голос. — Говорит, есть знакомства на корабле, на торговце «Электросопротивление». Как он снова зайдет в порт, только ее и видели. И меня она может взять с собой. — Официантка! — фыркнула я. — Все ее сопротивление — против здравого смысла. Мишель упер руки в бока. — Я не шучу. — И я тоже. Только не стой на месте, пожалуйста. Времени осталось мало. Я зашагала дальше. Через несколько секунд он догнал меня бегом. — Почему ты всегда такая? — Какая? — Циничная. — Слушай, — хмыкнула я, — если тебе охота верить всему, что наговорит девчонка, чтобы затащить тебя в постель, — мне-то что? Меня это не касается. Сейчас главное — домой добраться. — Ревнуешь, — хихикнул брат. — С какой стати? — С такой, что на меня обращают внимание. Я передернула плечами. Внимание меня не миновало: за свои шестнадцать лет наслушалась, как другие старатели обсуждают белый ершик моих волос и разные глаза, — и не всегда это было приятно. — Просто она норовит залезть тебе в штаны, — презрительно бросила я. — Мне такого внимания даром не надо. Мишель смущенно одернул полы парки и поморщился: — Тебе бы не повредило чуточку легче смотреть на мир. Когда-то ты мечтала о путешествиях. Помнишь, как мы по ночам составляли списки мест, где хотели бы побывать? Я подняла взгляд к звездам. — Мне уже шестнадцать, Мики. — И что из этого? Я плотнее натянула на уши подбитый мехом капюшон. — И я стала старше, и жизнь переменилась. — Ты про дядю Калеба? Пальцы сами сжались у меня в кулаки. — Ему без нас не обойтись. Мишель тыльной стороной перчатки вытер себе губы. — Но это вовсе не значит, что мы должны торчать здесь всю оставшуюся жизнь. Он бы сам этого не хотел. — Нам нельзя его бросить. — Я и не предлагаю. — Мишель отчаянным жестом вскинул руки. — Но уходить надо скоро, а то никогда не выберемся. Увязнем здесь. Тогда уже будет не вырваться. — Ты всегда такой был. Тебе еще маленькому не терпелось отсюда убраться. — А ты слишком уж осторожна! Можно собрать денег и отправить дядю Калеба на Госпитальную тарелку. — Это гадко, — мотнула я головой. — Он о нас заботился. — А теперь заболел. И почти не понимает, где находится. Для него же лучше будет, если мы обеспечим ему профессиональный уход. — Нам это не по карману. — А если продать квартиру и прочее барахло? — Где мы тогда будем жить? — Улетим! — ответил Мишель, таращась в сторону порта. — Куда? — Обратно на Альфу, ну или на Командную. — Он широко раскинул руки. — А оттуда, как знать, может, и до Земли доберемся. Я совсем ссутулилась от холода. Мне было всего пять лет, а Мишелю четыре, когда умерла наша мать и нам пришлось променять Альфу на жизнь старьевщиков на окраинах огромного нечеловеческого города. Альфа-тарелка была для детей раем, полным чудес: теплые биокупола и доступ к бесконечной информации, программы, позволявшие распечатать чуть ли не все на свете из инертного с виду мусора, и доступное здравоохранение, какого я никогда больше не смогу себе позволить. — Не доберемся, это невозможно. — А вот и возможно. — Да-да, как же, — вздохнула я. — Если и найдется покупатель на квартиру, после оплаты ухода за Калебом у нас не останется даже на билет к Ночному городу, не говоря уж об Альфе. — Найдем способ. — Например, флиртовать с отребьем вроде Труди Хайд? — Почему бы и нет? — Даже не думай. Мы срезали по поперечной улочке и вышли к Старому полю — пустому, незамощенному пространству на поверхности тарелки. Тарелки состояли из полупрозрачного синего гладкого материала — мы словно по стеклу ступали. С открытого места, вдали от зданий Второй городской, нам было видно больше неба. Над горизонтом, как пыльный баскетбольный мяч, висел единственный газовый гигант системы, а вокруг — крошечные прямоугольники других тарелок и звезды. Агрикультурные тарелки светились теплым золотом мощных солнечных ламп, а городские, такие же как наша, — булавочными проколами миллионов окон. И высоко над всеми ярко горели близнецы: Командная и Альфа. В моей голове звучал знакомый шепот Альфы. Одинокий, тоскливый голос. Я вздрогнула и крепче обхватила себя за плечи. Ребенком я мечтала летать среди звезд; раскинув руки, парить среди их просторного роя, свободной и счастливой. Теперь я смотрела в землю, пока мы не вышли на улицу по ту сторону поля, где уже угадывались первые признаки человеческого жилья.