— Говори прямо. Паук весь как-то скукожился и понизил голос. — По-моему, она из Интрузии. — Он так покосился на неподвижную женщину, словно опасался говорить при ней. — И думаю, она пробыла там немало времени. — А теперь ее выбросило сюда, как море выбрасывает обломки? У нас на Второй городской о таких делах не слыхивали. — Ну да. — Паук посторонился от тела. — Ее выбросило, а наших унесло. У меня перехватило дыхание. — Унесло? Я слышала о пропавших при сотрясениях кораблях, но ни разу — чтобы с тарелки уносило отдельных людей. Паук фыркнул: — Если вы уверены, что они не спрятались где-то на базе… Куда, по-твоему, они делись? — И моего отца? Он поглядел на меня, прикусив губу, и отвернулся. — Да, и его тоже. Я сидела с аватарой «Тети Жиголо». — Ты ведь должна была мониторить отца в момент сотрясения? Грустный клоун возвел глаза к небу. — Конечно, только что толку. — Как это было? — Не знаю, малышка, — пожала она плечами. — Только что все было тихо-гладко и вот уже пошло вразнос. — А капитан? Его унесло? «Тетя», как видно, задумалась. — Вероятно, так. — Вероятно? — То, с чем мы здесь имеем дело, не повинуется фундаментальным законам природы нашей вселенной. Схватываешь мою мысль? — Она развела руками в перчатках. — Могу только гадать. Я двумя пальцами прищемила себе переносицу. — Хорошо, тогда я тоже попробую гадать. Сотрясение унесло наших людей и оставило эту женщину. Паук говорит, что скафандр у нее очень старый, а значит, она какое-то время провела в Интрузии. А если это действительно так, есть вероятность, что какое-нибудь будущее сотрясение вынесет обратно моего отца. — Выглядит правдоподобно, звездное дитя. — А предсказать эти сотрясения никак нельзя? — Боюсь, что нет. Я глубоко вдохнула. — Тогда он, может быть, пропал навсегда. — Возможно. — Черт! Я врезала кулаком по панели. У нас с ним только-только стали завязываться отношения. После моего возвращения из летной школы мы провели вместе не так много времени, но этого хватило, чтобы он начал мне нравиться. Я уже не видела в нем чужого и про себя пробовала считать его другом. Более того, раз или два даже назвала папой. Ладони жгло и покалывало, хотелось что-нибудь расколотить — чтобы выплеснуть злость. Не надо нам было возвращаться в систему тарелок. Выяснив, что отец — завзятый разносчик, мотающийся год за годом по тому же кругу, мне надо было так или иначе убедить его двинуться дальше. Неужто я не сумела бы уговорить его подписать контракт в другом уголке человеческого пространства? Или уволочь за пределы Общности, чтобы торговать везде и всюду, до самого Звездного Обода? Лишь бы подальше от этого дурацкого нелепого артефакта. Я даже не успела разыскать Мики. Мориарти до самой смерти дяди Калеба посылал ему деньги и меня спрашивал, не хочу ли я, раз уж мы зашли в систему, проведать Вторую городскую, но я отказалась. Я все еще злилась на сводного брата за предательство. Бросил сестру, оставил меня там одну. Он ведь не знал, на кого оставляет: могли быть работорговцы, а то и кто похуже. Известие о смерти дяди Калеба я получила за несколько месяцев до выпуска из летной школы. После этого ничто не привязывало меня к нашей треклятой системе. С учетом всех обстоятельств мне следовало быть далеко-далеко отсюда. Это меня больше всего и бесило. Ладно, провались и Мики, и покойный дядя Калеб. Я уже не девочка, и не важно, где мы есть. Глаза у меня по-прежнему разного цвета, но я больше не старьевщица, ползающая по опасным руинам в поисках артефактов, на которых наживется кто-то другой. Под моим управлением целый корабль. Мы потеряли важного члена экипажа, и мое дело — не дать команде рассыпаться, продолжать летать, пока не разберемся, можно ли его вернуть. А уж я, черт побери, постараюсь. Отец доверил «Тетю Жиголо» мне, и я его не подведу, даже если это значит смириться с потерей и продолжать игру с теми картами, что есть на руках. Контракт «Тети» старше меня. Она десятки лет шмыгала по периферии Интрузии, служа и страховочным канатом, и транспортом для баз, разбросанных вокруг аномалии. Они зависели от графика «Тети» — она доставляла новых специалистов и вывозила старых. Сколько статей и докладов было написано учеными в пассажирской кают-компании нашей старушки, между ящиков с концентратами и отслужившими научными приборами. И если Гант не врет, много издавна тлевших любовей вспыхивало (и много детей было зачато) в той же самой кают-компании. Правда, Мориарти брал левые подработки по доставке нелегальных артефактов, но сама «Тетя Жиголо» была любима всеми обитателями района Интрузии, не ведавшими о ее левых делишках. Теперь она досталась мне, но была ли нужна? На что мне эта морока: выдерживать расписание и исполнять поставки — тем более теперь, когда отец, обеспечивший мне школу и работу, выдернут из нашего мира той самой космической аномалией, которая столько лет давала ему средства к существованию? Да, «Тетя Жиголо» была мне не нужна, но досталась именно мне, и я осознала, что вылезу из кожи вон, лишь бы она летала и дальше. Едва эта мысль оформилась у меня в уме, я закрыла глаза в приступе экстаза. Мне запели тарелки — все двадцать разом. Я почти забыла, как это бывает. Мы уже два дня провели в системе тарелок, но они впервые достучались до меня. Эта причудливая нечеловеческая гармония отзывалась звоном в груди и животе. Точное значение их песни оставалось мне непонятным, но эмоции, пробужденные их голосами, были глубоки и ясны, так что я одновременно смеялась и плакала, вспоминая пропавшего отца и распростертые объятия умершей матери. Тарелки приветствовали мое возвращение домой, принимали под свою опеку и радовались нашему родству. Они пели мою песню — песню Корделии Па. Поплавком качаясь на волне рефрена, я видела себя парящей среди стайки тарелок — раскинула руки, растопырив пальцы, как оперенные орлиные крылья. Я с детства видела этот сон. Тогда я сбегала в него от жизни, а сейчас, наяву, возвращалась в него, как домой. Уходила я отсюда ребенком, малышкой Корделией с взъерошенным ежиком белых волос и разными глазами, а вернулась совсем другим, новым существом, рожденным из звезд и доброты отца, вплавленным в тело молодой женщины и странным образом держащим связь с древней техникой. Во сне я парила между тарелками, нагая в космическом вакууме. Я без усилия плыла вместе с ними, как в стайке сверкающих рыб. Подо мной простиралась нездешняя растительность Зоо, а огни Альфы и Командной горели на темной громаде Ночной башни. Снизу тарелки выглядели ровными полупрозрачными голубыми квадратами. Сбоку распознавались индустриальные дебри Фабричных тарелок, самодельные халупы Лачужной и яркие лампы дневного света над возделанными полями Второй фермы. Я видела весь их трехмерный строй разом. Минуя каждую, слышала в голове шепот ее песни на чужом языке: приветствие и доброе пожелание. Растопырив руки и ноги, я ныряла в просветы между ними, выныривала, закладывала виражи, как коршун на ветру. Наконец, скользя по их следу, я высмотрела свою старую родину — Вторую городскую. Квадрат голубого вещества со стороной шестнадцать километров. Верхнюю поверхность скрывали под собой здания. Высотки вырастали из одноэтажных жилых трущоб на краю, а из неисследованной середины поднимались километровые шпили. Где-то там внизу прятался Мишель и лежало в одном из зданий, отведенных под общие мавзолеи, тело дяди. Я высматривала на улицах наш старый дом, но сверху все тяжеловесные постройки на краю выглядели почти одинаково. Пытаясь отличить квартал от квартала, я чувствовала, как стучит сердце. Ребенком, а потом подростком я жила на тех улочках. Отсюда они смотрелись такими маленькими и далекими. До боли хотелось протянуть руку, коснуться их, нырнуть в их знакомые ледяные знобкие объятия, но было нельзя. У меня заболели руки. Взглянув на ладони, я увидела, что кожа лопается. Она на глазах сползала, как обрывки рукава, отваливалась. Под кожей открывалась стальная сеть, как на черных крыльях «Тети Жиголо», и металл блестел от крови. Я ощущала, как их тяжесть оттягивает плечи, рвется в туманную ткань гиперпространства. С зачастившим сердцем я смотрела, как они разворачиваются на фоне далеких звезд, и с ужасающей ясностью понимала, что дом для меня потерян и я никогда, никогда не вернусь. Темнота вскипела туманом, бурлящим кольцом пустоты со ступицей в центре. Я чувствовала, как холод дерет кожу с лица, норовит сорвать. Я изогнулась — мощный, непрошеный хлопок крыльев толкнул меня вперед, и я заорала, очертя голову уносясь в распростертую впереди бездну. Я выпрямилась в кресле. Сердце заходилось в груди. Я задремала на командном посту и понятия не имела, долго ли проспала. Минуту меня хватало только на то, чтобы выровнять дыхание. Тогда, в рубке «Тети Жиголо», обнимая коленки и выжидая, пока успокоится взбесившийся пульс, я поймала себя на мысли о Мишеле. Где он сейчас? Как мог бросить меня после детских лет, проведенных вместе, после многих старательских экспедиций в город? Я всегда знала, что, сколько он ни ершится, сколько ни болтает насчет свалить отсюда, все это одни разговоры. Просто я никак не ожидала, что он меня сдаст. Мы же были командой. Годами прикрывали друг другу спины. А теперь… Я тряхнула головой. Теперь Мишель — самая малая из моих проблем. Если с ремонтом корабля не заладится, мы отморозим себе седалища, застряв на этой планете, — а я здесь задерживаться не собиралась. Я сбежала с тарелок тогда. Сбегу и снова. 14 Сал Констанц Улицы Переменной звенели: здесь рубили, пилили, ковали металл. В ночном воздухе сверкали искры сварки. Тени от кухонных костров плясали на грудах мусора. Туши звездных кораблей лежали, как руины зданий. Я шагала сквозь шум и суету, пониже надвинув козырек бейсболки, чтобы затенить лицо. Нод семенил за мной, опутанный лямками для переноски груза поверх чешуи, шлепал четырьмя руками-ногами по утоптанной грязи, а две держал высоко — высматривал на свалке годные детали. Я поглядывала насчет угроз, хотя с ополовиненным полем зрения это не просто. Боже, как мне недоставало Альвы Клэй! Будь она здесь, я была бы спокойна за свою спину. У меня на бедре висел ее пистолет, но он не заменял самой Альвы за плечом. Пистолет на каждом шагу колотил по ноге. — Как вы там? — обратилась я к кораблю. «Злая Собака» ответила через капсулу микрофона в ухе: — Как и следовало ожидать, учитывая, что едва ли не каждый здесь подумывает разобрать меня на запчасти. В ее голосе звучало такое отвращение, что я с трудом скрыла улыбку. — Держись там, мы недолго. — Вы уж постарайтесь, пока я не продырявила здешних алчных хапуг. Я оставила Нода разыскивать то, что нам требовалось, а сама дошла до конца улицы, где, по словам одного из докеров, торговал топливными стержнями старый голландец по имени Шрайбер. Его контора обнаружилась в брюхе разбитого корабля. — Алло? — прозвучало в темноте среди штабелей ящиков. — Кто там? Я подвинула одну руку поближе к пистолету, а другой задрала козырек. — Клиентка.