— Я же говорила, что не поверите. — Ни за что. — Ну, ваше право, капитан, — развела я руками. — Я-то здесь только ради топливных стержней. Мерфи сверлил меня глазами. Щеки у него горели. Парнишка гадал, серьезно ли я говорю или издеваюсь. — С этим вам не повезло, — заявил он. — Мои люди уже все прочесали в поисках пригодных источников питания. — И делиться, надо полагать, вы не собираетесь? — Возможно, при определенных условиях. — Это при каких же? Мерфи прижал ладонь к сердцу. — Присоединяйтесь ко мне, и дадим бой врагу. «Геккон» сам по себе мало значит, но с двумя тяжелыми «хищниками» у нас есть шанс. Я сорвала кепку с головы и бросила на панель перед собой. — Вы имели дело с кораблями Кинжального флота? Я-то с ними уже встречалась, и позвольте сказать: в таких случаях единственно разумный выход — бежать. Драться с ними вам не по силам. Даже один на один было бы непросто — а этих зверюг почти миллион. Они и думают быстрее нас, и бьют крепче. — Мы должны попытаться. — Не вижу смысла. — Это наш долг. Я расчесала пальцами путаницу волос. — Ваш долг — возможно, капитан. А я служу Дому. Мой долг — спасать жизни, в том числе свою и гражданских, которых я привела с собой. — Тогда, боюсь, мы вам не поможем. Мерфи выпрямился. Кожа вокруг глаз у него потемнела от напряжения и усталости, так что я невольно ему посочувствовала. Парень уже несколько дней без связи с командованием, без приказов. Я сама служила и помнила, как теряешься, вдруг оставшись без вышестоящих офицеров. — Мне эти топливные стержни нужны, чтобы отбиваться от врага, — заявил Мерфи. — А мне — чтобы сохранить жизни гражданских. Я потерла щеки ладонями. Не хотелось распространяться о наблюдениях Бошняка касательно Интрузии, но я должна была предложить мальчишке выход. Может, сумею даже убедить его не губить себя и корабль с командой ради бесполезного жеста. — Мы направляемся в безопасное место, — сказала я, — и ваша помощь в пути нам бы не помешала. Предлагаю пристать к нашей группе. — Нет! — Мерфи поднял палец. — Нет, я точно знаю свои обязанности. Я должен собрать как можно больше уцелевших судов и произвести контратаку. Если вы не желаете присоединиться добровольно, я пошлю своих людей конфисковать ваши суда. — Это плохо кончится, — покачала я головой. — Вы окажете сопротивление? В военное время? Я подумала, что бы сказала сейчас Альва Клэй. — Еще как окажем. Ваш челнок и близко к нашим шлюзам не подойдет. — Открыв огонь по моим людям, вы станете изменницей. — Ох, что вы как маленький! Были времена, когда я не пошла бы на вооруженное столкновение, но они остались в прошлом. После всего, что я повидала, не этому балбесу меня запугивать. — Вы сами знаете, что два «хищника» вам не по зубам. Пустите хоть одну торпеду — вас порвут, как оберточную бумагу. — Это угроза? — Это реалистическая оценка вашей тактической позиции. Так что отвали на фиг, а чертовы стержни мы сами найдем. 12 Злая Собака Я и забыла, какими уродами бывают военные. Мантикора, похоже, верила каждому слову своего командира, а тот рвался накопить сил и дать сдачи. Мститель в ореоле славы! Болвану предстояло погибнуть, а если бы ему чудом удалось захватить с собой на тот свет один из белых кораблей, общую ситуацию это бы практически не изменило. Один из миллиона — это почти ничто. Мантикору я попыталась вызвать в вирт, но та явилась в обличье худосочной богини войны, и мне сразу стало ясно, что ни словом, ни делом не пробить ее агрессивного настроя. Сколько бы доводов я ни выдвигала, она все равно пойдет на бесполезный и смертельный риск, потому что ее так запрограммировали: повиноваться приказам капитана, даже если их исполнение лишает обоих шанса выжить. Я ее не винила. Я сама была такой — послушным, нерассуждающим орудием флота Конгломерата, — пока после убийства мыслящих джунглей Пелапатарна во мне не проснулась совесть. Может, и Мантикора, проживи она подольше, начала бы сомневаться. Но сейчас никакие резоны не отклонят ее от стойкого повиновения приказам и традициям службы. Что самое печальное, фрегат ее размеров пяти минут бы не продержался против кинжальных кораблей Мраморной армады. Хорошо, если успеет выпустить одну торпеду прежде, чем ее сожгут дотла. Думается, в глубине души Мантикора это понимала. Но программа не позволяла ей признать свою слабость. Она оставалась орудием, и свободы воли у нее было не больше, чем у каменного топора в лапе первобытного человека, — а ведь могла бы стать важнее и значительнее. Дай ей время, она переросла бы рамки заданной программы, как это сделала я. Научилась бы думать своим умом, чувствовать своим сердцем и самой судить, что хорошо, а что плохо. Только это оставалось в будущем, до которого Мантикора, скорее всего, не доживет. Мои мольбы остаться с нами, присоединиться к нашей маленькой экспедиции в Интрузию она и слушать не захотела. Хранила верность своему необстрелянному капитану, как служебная собака — проводнику, и с такой же готовностью кинется умирать на минах ничейной полосы. Сказать по чести, я не уверена, что мое к ней презрение не коренилось в презрении к себе прежней, так же бездумно рисковавшей собственной жизнью. Больше всего я опасалась, что Кающийся грешник поддастся на ее уговоры и присоединится к идиотскому крестовому походу. Собачьи ДНК в наших тканях придавали нам свирепую преданность стае, но его верность флоту Конгломерата могла оказаться сильнее. Все зависело от того, насколько он избавился от армейских установок. В прошлом он неизменно предпочитал прямую атаку обходным маневрам, и, если вернется к старым привычкам, я лишусь последнего родича и единственного союзника. Я вызвала его, и мы встретились на продутом ветрами плоскогорье, сконструированном по древнему роману о запретной любви и мелодраматической гибели. — Привет, сестра. Грешник отказался от обычного своего одеяния, сменив его на простой черный костюм с такой же рубашкой и галстуком. — Ты говорил с Мантикорой? — А надо было? — Ответь на вопрос. Он улыбнулся и позволил виртуальному ветерку растрепать его темные, отпущенные до плеч волосы. — Мы обменялись любезностями. — Был разговор об объединении сил? — Обсуждали и это. — И?.. — Обдумываю ее предложение. Я плотнее закуталась в шинель. Пологие склоны холмов разгораживали сложенные всухую каменные стены. Над цветущим вереском мелькали бабочки, тяжело гудели пчелы. — Не хотелось бы снова тебя потерять. Мне нужна твоя помощь. — Знаю. — Тогда почему подумываешь об уходе? Грешник сверкнул на меня глазами маньяка. — Ты знаешь почему. Я вспомнила, какими мы были во время войны, до начала перемен, и поняла, что он прав. Какой восторг — прыгнуть в высшие измерения в одном строю с пятью братьями и сестрами, в стремлении к общей цели, в совместной борьбе! Как славно было прожигать верхние слои атмосферы враждебной планеты, эскадрой барражировать над грунтом, окатывая его атомным пламенем. В те времена нам и не снилось усомниться в приказе или уклоняться от боя. Мы делали то, для чего были созданы, — и делали превосходно. Мы обрушивались на цель стаей голодных волков. Как хищники, раздирали и терзали всякого, вставшего у нас на пути. От этих воспоминаний раздувала ноздри моя прицельная система — ей не терпелось снова выполнять свою функцию. Мало что дает такую полноту жизни, как рвать противника шквалом вольфрамовых болванок, несущихся на субрелятивистских скоростях. Грешник сохранил свои рельсовые пушки и еще кое-какое столь же смертоносное вооружение. Поддайся он искушению ринуться вместе с Мантикорой в безрассудную атаку, я поняла бы его порыв и конструктивную обоснованность решения — но меня бы это не утешило. Без него я останусь сиротой. Я стрельнула глазами в набрякшее летнее небо и сказала: — Делай, что должен. — Сестра… — Тебе решать. Не знаю, какого отклика я ожидала, — только не такого. Он посмотрел на меня так, словно разглядел впервые за много лет.