– Здравствуйте, – отозвалась та, с любопытством разглядывая незнакомца. – Вот что, Степанида, – тут же вмешался в разговор глава семьи. – Человек переночует у нас нынче. Постелешь ему в сенях на лавке, а теперь накрывай на стол, что-то я проголодался – сил нет! – Да у меня все готово, – улыбнулась девушка и повернулась к гостю. – Садитесь, не побрезгуйте. – Спасибо, – отозвался Будищев. – А где можно руки помыть? – Пойдемте, я вам солью. – Меня Дмитрием зовут, – представился он, наконец, новой знакомой. – Стеша. А вы тоже на фабрике Барановского работаете? – Ага. Только что поступил. – Вы приезжий? – Типа того. Из Рыбинска. – Что-то непохоже. – Почему это? – Говор у вас не ярославский. – Верно. Просто я только что со службы вернулся, отвык. – Ну, будя! – прервал разговор подозрительно наблюдавший за ними Степаныч. – Давайте есть. На столе их уже ожидал пышущий жаром чугунок, распространявший вокруг себя умопомрачительный запах щей. Пока Стеша разливала их по мискам, глава семьи взялся за ковригу ржаного хлеба и отрезал от нее всем по хорошему ломтю. Дмитрий, глядя на все эти приготовления, тоже не остался в стороне и, открыв свой сундук, вытащил из него запечатанный сургучом водочный штоф. – Давайте, что ли, за знакомство? Возражений от Степаныча не последовало, и девушка поставила перед мужчинами две стопки. Прозрачная, как слеза генеральши Поповой[104], жидкость, булькая, заполнила стаканы и, не задерживаясь, отправилась дальше. – Хороша! – крякнул Филиппов и поспешно закусил корочкой хлеба. Будищев, напротив, только немного пригубил из своей стопки и тут же подлил хозяину дома. Тот принял это как должное, и вторая порция последовала за первой. Скоро язык у машиниста развязался, и он, покровительственно поглядывая на Дмитрия, принялся расспрашивать его, где тот выучился специальности и где работал прежде. Молодой человек в ответ лишь отшучивался, не забывая подливать в стаканы, и вскоре они стали почти друзьями. Стеша смотрела на это безо бразие без восторга, но возражать не смела. Лишь когда они дохлебали щи, будто спохватившись, спросила: – Батюшка, ты слышал – у Еремеевны дочь померла? – Ага, – пьяно отозвался тот. – Мы с Митькой заходили к ей. – Жалко, молодая еще. – Чахотка! – пожал плечами Степаныч и громко икнул. Будищев после этих слов чуть не поперхнулся и посмотрел на собутыльника, будто примериваясь половчее двинуть кулаком. Но все обошлось, тем более что дело шло к ночи и пора было ложиться спать. Парень помог добраться до постели захмелевшему хозяину, а затем направился к лавке, приготовленной для него Стешей. Девушка уже убирала со стола, оставив лишь бутылку и одну из стопок, а также нехитрую закусь. – Вы еще будете? – спросила она у Дмитрия. – Если только с тобой. – Что вы, я не пью! – И это – правильно! – ухмыльнулся тот. – Я тоже не пью. Из мелкой посуды. – И батюшка мой не пьет. Обычно. – Когда не наливают? – осведомился Будищев. – Ладно, пожалуй, на сегодня хватит. Ты извини, что я твоего папашу накачал. Просто день был трудный, а тут еще эта, как ее, Еремеевна с Настей… – Да ничего, – простодушно отвечала Стеша. – Известное дело – мужикам выпить надо. Вы же не каждый день? – Вот именно! – усмехнулся Дмитрий и принялся стягивать сапоги. – Спокойной ночи! – Взаимно, – отозвался тот, укладываясь на жесткую скамью. Затем, убедившись, что остался один, повернулся на бок и, прежде чем заснуть, пробормотал: – Ладно, старый хрен. Я тебе этот тубдиспансер еще припомню! Едва первый гудок разорвал ночную тишину, Степаныч ошалело вскочил и с недоумением вытаращился в окружающий его полусумрак. Единственным источником света в комнате была тусклая лампада перед иконами, но ее хватало лишь, чтобы были видны строгие лики святых. Смертельно хотелось воды, и Филиппов слез с печи и, старчески шаркая, поковылял к ведру, стоящему неподалеку. Зачерпнув ковшом содержимое, он хотел было утолить жажду, но вдруг острая, как нож, мысль резанула его по сердцу. Затаив дыхание, машинист прокрался к углу и осторожно отодвинул занавеску. Свернувшаяся клубочком Стеша сладко спала на своей постели, по-детски причмокивая во сне. На душе немного отлегло, и подозрительный старик, вздохнув, приложился к ковшу. Живительная влага щедро оросила горящие огнем внутренности, понемногу вернув способность соображать. Лавка, на которой постелили гостю, была пуста, и лишь лежащее на ней покрывало указывало на то, что здесь кто-то ночевал. Тут отворилась дверь, и на пороге появился Будищев. – Доброе утро, – поприветствовал он хозяина. – Тихо ты, аспид! Дочку разбудишь. – Если ее гудок не поднял, то мне и подавно не удастся, – возразил Дмитрий с легкой усмешкой, но все же сбавил тон. – Мала она еще, – сварливо отозвался старик. – Успеет еще навставаться в рань. – Так я разве против? – развел руками гость. – Ишь ты, не против он! – Вот что, старинушка, – посерьезнел Будищев. – То, что ты мне угол сдать не хочешь – понятно. Девка молодая, красивая, пойдут слухи, чего доброго, а я тебе в зятья не набиваюсь. Но идти мне покуда некуда, так что пусть тут хоть вещички мои полежат. Хотя бы пока я квартиру не найду. – Чтоб угол найти – деньги надобны! – наставительно отозвался Степаныч. – Ты еще и дня не отработал на фабрике-то. – Про деньги – не твоя печаль. Главное, чтобы квартира была чистая и без больных. И хозяева в мои дела не лезли. – Я гляжу, средства у тебя есть? – вопросительно изогнул бровь Филиппов. – Мал-мал имеется, – не стал отпираться Дмитрий. – Пять рублев в месяц! – Старый, ты охренел, или свою халупу с «Гранд-отелем» перепутал? – Не нравится, пойди в ночлежку. За полтину целый месяц ночевать сможешь, правда, с соседом. А ежели целковый[105] не пожалеешь, так нары только твои будут. – Фигасе у вас в Питере цены! – Столица. Понимать надо! – Три рубля. – Под мостом только если. – Тогда чтобы с харчем. – Само собой. Дочка все одно готовит, однако же приварок в заводской лавке покупать будешь. – Какой еще заводской лавке? – Эх ты, деревенщина! Знамо дело в какой. Жалованье-то в конце месяца платят, а чтобы мастеровые, значит, с голоду ноги не протянули, для них хозяева при заводе лавочку держат. Там в счет будущего скупаться можно. – Втридорога? – Бывает и такое, однако наш Петр Викторович, дай ему Бог здоровья, барин добрый и людей почем зря не обижает. У него и наценка божеская, и тухлятину его приказчики не продают, как иные. – А вот этот момент я упустил, – пробормотал парень, затем задумался и коротко мотнул головой. – Идет! – Половину вперед! После этого они обменялись рукопожатиями, и мятая трехрублевка сменила хозяина. – Значится, так, – объявил повеселевший машинист. – Ты – мой племяш из деревни. Так всем и скажем. Понял? – Понял, что тут непонятного. – Тогда давай вчерашние щи доедим, да на работу пора. – Ничего не имею против, ступай по холодку. – Это как?