– И ты думаешь, эти козырьки уберегут от чугунных пуль? – удивленно спросил только что подошедший Линдфорс. – Здравия желаю вашему благородию! – проорал вытянувшийся бессарабец. – Вольно, братец, – махнул рукой офицер и полез под козырек. Будищев и Приходько с прочими артиллеристами тоже приподнялись, приветствуя офицера, но подпоручик остановил их, сидите, мол. – Ну, так что? – снова спросил он у унтера, испыту юще глядя на него. – Все лучше, чем ничего, – пожал плечами тот. – Шрапнелины все-таки потише летят, чем пули, так что завязнут в земле или жердях. Ну, а если и пробьют, то сила уже не та будет. – Разумно, – задумался на минуту офицер, – вероятно, следовало бы распространить этот опыт на всю позицию… хотя саперов все равно нет. Инструментов, в общем, тоже. Вряд ли генерал Арнольди согласился бы утомлять солдат работой перед сражением. – Больше пота – меньше крови, – отозвался в ответ Будищев, но спорить не стал. Возражений на это замечание не последовало, и на какое-то время все затихли. Хотя козырьки и защищали от дождевых капель, падающих сверху, но вездесущая вода все равно сочилась отовсюду, и вскоре под ногами солдат образовались лужи. Но как бы то ни было, им все равно было лучше, чем пехоте, и пригревшийся в своем углу Будищев ухитрился даже выспаться. К утру дождь стал стихать, но свое черное дело он уже сделал. Дороги, и без того дурные, совершенно размокли и превратились в сплошные потоки грязи. К тому же ночью генералу фон Дризену пришла в голову «блестящая» мысль усилить кацелевский отряд резервами и послать к нему на помощь два батальона Херсонского полка с батареей пушек и тремя сотнями казаков. Первые подкрепления добрались до места лишь к шести утра, совершенно выбившиеся из сил, когда турецкие колонны уже выступили из лагеря. – Гениально! – покачал головой Дмитрий, наблюдая, как еле идущие от усталости солдаты помогают втаскивать на гору пушки. Вскоре неприятельские цепи окружили наши позиции с трех сторон, не подходя, впрочем, на ружейный выстрел. В этот момент огонь открыла единственная на нашей передовой позиции батарея четырехфунтовых орудий[67]. Несколько гранат довольно удачно легли среди неприятельских солдат, заставив уцелевших в панике разбегаться, однако турки, казалось, только этого и ждали. Их куда более многочисленная артиллерия тут же принялась осыпать русские позиции снарядами, и вскоре появились первые погибшие и раненые. Наша батарея, конечно, отвечала, но у турок было куда больше пушек. Сначала огонь вели не менее десяти орудий, затем их число увеличилось как минимум втрое, и к десяти часам они почти подавили русскую батарею. К счастью, к тому времени на позиции встали резервы, и под прикрытием их пушек артиллеристам удалось эвакуировать все, что осталось. При этом был смертельно ранен их командир капитан Нежинцев. Турецкие аскеры тем временем подступали все ближе, и вскоре между ними и русскими пехотинцами завязалась ожесточенная перестрелка. Османы, ободренные удачными действиями своей артиллерии, активно наседали и вскоре подошли так близко, что можно было различить черты их лиц. Дмитрий за все это время не сделал ни единого выстрела. Отодвинув одного из наводчиков, он встал на его место и, стиснув зубы, ждал, пока турки подойдут к намеченным им ориентирам. Самойлович и Линдфорс, которых он успел посвятить в свой план, нервничали, но помалкивали, а вот пехотинцы уже открыто негодовали, причем как солдаты, так и офицеры. – Господа артиллеристы! – громко воскликнул капитан Воеводич, прибывший еще ночью из штаба фон Дризена и оставшийся на позициях. – Не желаете ли присоединиться к нам? Прапорщик покосился на аксельбант генштабиста и снизошел до объяснений: – Ждем, пока турки подойдут к заранее пристрелянным ориентирам. – Прапорщик, что вы тут выдумываете? Приказываю немедленно открыть огонь! Но не успел Воеводич договорить последнюю фразу, как стволы сначала одной, а следом за ней и второй картечницы пришли в движение, и в самую гущу вражеских солдат ударили свинцовые струи. Огневые точки мгновенно заволокло дымом, который не успевал сдувать довольно свежий ветерок, но «адские машины» продолжали упорно стрекотать, прерываясь только на время, необходимое для замены магазинов. Раздосадованный капитан хотел было сказать еще что-то уничижительное в сторону наглых артиллеристов, но, подняв на секунду глаза на противника, так и застыл с открытым ртом. Казалось, что по турецкой цепи прошлась гигантская коса, срезавшая аскеров одного за другим и укладывающая тут же их трупы ровными рядами. Наступающим в узком проходе между холмом и речкой врагам было просто некуда деться, и они продолжали рваться вперед, тут же падая под ноги наступающих товарищей. Мягкие свинцовые пули, оставляя небольшие отверстия при входе, на выходе из тел вырывали целые куски плоти, летевшие в следующие ряды аскеров. И эта ужасная картина деморализовала не меньше, чем вид павших товарищей. Наконец внимательно наблюдавший за избиением турок подпоручик Линдфорс подал сигнал, и митральезы замолчали. А когда дым рассеялся, взорам обороняющихся предстала совершенно апокалиптическая картина лежащих ровными рядами турок, покрывших своими телами землю. – Чёрт возьми! – только и смог сказать Воеводич и, сняв с головы кепи, вытер мгновенно взмокший лоб. – Господин капитан, – обратился к нему Самойлович, – передайте его превосходительству, что на этом участке вражеская атака отбита. – Непременно, – покивал головой генштабист и вернул головной убор на место. – Никогда такого не видел! – Не мешайте специалистам своего дела, – скупо улыбнулся прапорщик, – и увидите еще не раз. – Я… я передам, – заторопился офицер и почти бегом отправился назад. Тем временем солдаты, ободренные таким успешным применением картечниц, разразились радостными криками и принялись подкидывать вверх шапки, будто уже победили. – Молодцы артиллеристы, – кричали они, – эвон как врезали турку! Ура! Крики эти привлекли всеобщее внимание, и через минуту их подхватили все русские солдаты, очевидно, решившие, что к ним подошло подкрепление. Османы же, напротив, слыша это ликование, остановились в замешательстве и ослабили натиск, а затем и вовсе начали пятиться назад. Через несколько минут на позиции появился сам генерал Арнольди, желающий лично удостовериться в произошедшем. Приняв доклад Самойловича, он быстро осмотрел поле боя, уделив особое внимание устройству огневых точек. Затем, мгновенно оценив ситуацию, приказал перевести одну их картечницу на правый фланг, где турки наседали особенно сильно. Услышав это, Дмитрий поморщился как от зубной боли. К счастью, лицо его было закопчено пороховым дымом, и никто этой гримасы не заметил. Но, к его удивлению, Самойлович решил лично отправиться выполнять приказ генерала, оставив их с Линдфорсом на месте. Османы еще дважды атаковали их позицию, но даже одной митральезы хватило, чтобы заставить их держаться с осторожностью. Всякий раз, когда начинало звучать знакомое стрекотание, аскеры тут же ложились на землю, и никакая сила не могла их поднять. Так что Будищев с легкой душой передал управление наводчику, а сам, взявшись за винтовку, принялся за свое любимое занятие – отстрел вражеских офицеров и унтеров. Самойлович тоже действовал не без успеха. По его команде дюжие артиллеристы выкатили картечницу в интервал первой линии и несколькими очередями проредили наступающую турецкую пехоту, а когда она замялась и остановилась, обстреляли вражеских артиллеристов, нагло выкативших орудия на прямую наводку. Густой пороховой дым, окутавший их, не дал толком разглядеть результаты, однако же османам обстрел явно не понравился, потому что они сразу же прицепили орудия к передкам и спешно ретировались. Поскольку основная часть турецкой артиллерии к тому времени была занята обстрелом аблавских позиций, под Кацелево наступило затишье. Надо сказать, что под Аблаво османам сопутствовал куда меньший успех. Русские пушки там стояли в наскоро возведенных полевых укреплениях и ожесточенно отвечали, не раз и не два заставив противника отступить. Около полудня только что прибывший к войскам турецкий военачальник Мехмед-Али-паша приказал прекратить атаки и перегруппировать силы. Потрепанные уже таборы из дивизии генерала Фуада были отведены назад и заменены свежими из дивизии Сабита. Последние еще не были знакомы с убийственным огнем русских митральез, а потому полны решимости сломить сопротивление гяуров и водрузить знамя пророка над их укреплениями. В два часа пополудни вялая стрельба турецкой артиллерии по Кацелевским высотам резко усилилась, и стало ясно, что сейчас турки пойдут на решительный штурм. Их цепи все плотнее охватывали русские позиции, готовясь к последнему броску. Было видно, что вражеские ряды объезжает какой-то важный генерал со свитой, очевидно, ободряя своих солдат. – Будищев, ты где запропастился? – спросил Дмитрия запыхавшийся Линдфорс. – Тихо, ваше благородие, всю рыбу распугаете, – хмуро отозвался тот, выцеливая очередную жертву. Щелкнул выстрел, и турецкий барабанщик, бросив палочки, сложился пополам и мешковато упал под ноги своим товарищам. А русский стрелок, мгновенно перезарядившись, уже искал следующую цель. – А вы как здесь? – удивленно спросил унтер, отправив очередного османа в страну вечной охоты. – Генерал приказал перевести картечницу в центр позиции. – Зашибись! – К тому же наводчик ранен. – А вот это действительно хреново! – Приказ есть приказ. Так что не умничай, а становись к этой «чертовой кофемолке». – Слушаю, ваше благородие. – То-то, что слушаешь… кстати, а ты не генерала ли выслеживал? – спросил подпоручик и показал рукой на кавалькаду. – Нет, – поморщился Будищев, – больно далеко. Пуля-то долетит, но на излете и… короче, поправку фиг рассчитаешь. – А если?.. – неопределенно спросил подпоручик и глазами показал в сторону митральезы. – Хм… попробовать-то можно… В Османской армии, как ни странно, служило довольно много иностранцев. Турецкие броненосцы водили в бой английские моряки. Иррегулярная кавалерия наполовину состояла из бежавших с Кавказа черкесов. Немало было также поляков и венгров, присоединившихся к туркам в надежде поквитаться с русскими за национальные обиды. Мехмед-Али-паша был на самом деле немцем. Правда, он перебрался в Стамбул еще в юности, давно принял ислам и был, наверное, большим османом, чем сами турки. Во всяком случае, служил султану он не за страх, а за совесть и заслуженно считался одним из лучших турецких полководцев. Правда, в отличие от того же Осман-паши, не имел никакой протекции при дворе, отчего способного генерала частенько затирали. Но сейчас он был во главе целой армии, и, если сегодняшнее сражение будет выиграно, то завтра его войскам будет открыта дорога на Плевну и судьба этой войны будет решена! Объезжая войска, он старался воодушевить своих аскеров, чтобы они без страха шли в бой и принесли ему победу. Разумеется, он слышал, как рядом с ним несколько раз прожужжали русские пули, но и подумать не мог, что за ним ведет охоту какой-то меткий стрелок. Русские позиции, считал он, слишком далеки, и достать его пуля может лишь случайно, но… Будищев уже занял место наводчика и, крутя винты наводки, целился в турецкого генерала. Он тоже знал, что на таком расстоянии одна пуля может достичь цели лишь случайно, но еще он знал, что статистика бывает неумолима, и потому у сотни пуль шансов гораздо больше. Решительно выдохнув, Дмитрий взялся за рукоять и с силой крутнул ее. Блок стволов в очередной раз пришел во вращение и послал во врага целый рой свинцовых градин. Генерал-майор Александр Иванович Арнольди многое повидал в своей жизни. В более молодые годы он воевал на Кавказе и в Венгрии, во время Крымской кампании охранял от возможных десантов англо-французских союзников балтийское побережье, затем успел побывать в отставке и снова вернуться на службу. Одним словом, он не был паркетным генералом, как многие в свите его величества или великих князей, принявших начальство над корпусами и отрядами Балканской армии. И вот теперь он явственно понимал, что вверенные ему войска находятся в шаге от поражения. Артиллерии было мало, да и та настолько пострадала от неприятельского огня, что можно было вовсе не упоминать о ее наличии, если бы не крайняя необходимость спасти от захвата турками уцелевшие орудия. Люди устали, у них заканчивались патроны. Генерал, разумеется, послал ординарца с донесением о сложившейся ситуации, но ответа можно было ожидать не ранее чем через несколько часов. К тому же доносившийся от Аблаво шум канонады свидетельствовал, что там тоже жарко, так что помощи можно было и не дождаться, а того, что Тираспольский полк был послан для атаки османского фланга, Арнольди не знал из-за гибели гонца от Дризена. Генерал, целый день находившийся на передовой и все это время ободрявший солдат, тяжело вздохнул. Все, что можно было сделать в сложившихся условиях, он уже сделал, и то, что они держались до сих пор против врага, превосходящего их по меньшей мере вшестеро, было уже сродни чуду. Однако испытывать долготерпение Господне – грех! Тет-де-пон[68] придется оставить, а чтобы отступление не превратилось в разгром, надобно провести его в полном порядке. С этой мыслью он вызвал к себе Воеводича и стал диктовать ему приказ: – …для прикрытия нашего отступления выделить два батальона Бендерского полка под начальством полковника Назимова… держаться приказываю, пока последнее орудие не покинет позиции, и лишь после этого сниматься пехотным частям… Вы все поняли? – Так точно, ваше превосходительство, – козырнул в ответ штабс-капитан, но не тронулся с места, продолжая что-то рассматривать в турецких рядах. – Что вы там увидели? – нахмурился генерал и, взявшись за подзорную трубу, помнящую еще эскадры адмиралов Непира и Персиваля-Дешена[69], посмотрел вниз. – А… турецкий генерал… атаку готовит, подлец… и если мы не поторопимся, эта атака станет для нас последней! Не успел Арнольди договорить, как совсем рядом раздалось тарахтение картечницы. Престарелый генерал вздрогнул от неожиданности и, едва не уронив трубу, собирался уже разразиться бранью по адресу артиллеристов, начавших без команды стрельбу, но остановился донельзя удивленный странным поведением Воеводича. Генштабист, бывший по происхождению сербом, вдруг подпрыгнул и заорал: – Живели! Тако их, твое майку…[70] – и что-то еще, плохо поддающееся описанию. Приставив окуляр к глазу, изумленный Александр Иванович увидел, что лошадь, на спине которой только что гарцевал турецкий паша, вдруг взбесилась и скачет как безумная среди разбегающихся в разные стороны аскеров, а тело седока волочится за ним и бьется о землю. – Кес ке се?[71] – генерал от удивления перешел на французский и растерянно оглянулся. Так внезапно открывшая огонь митральеза наконец-то смолкла, густые клубы порохового дыма рассеялись, и стал виден устало прислонившийся к орудию Будищев. Вытерев рукавом лоб от пота, отчего его и без того чумазое лицо стало еще грязнее, он вопросительно взглянул на Линдфорса. Донельзя довольный подпоручик хоть и не прыгал от радости, но улыбался во все тридцать два зуба, будто выиграл в лотерею. Толпящиеся рядом артиллеристы тоже выражали бурный восторг, а вскоре к ним присоединились и сообразившие, в чем дело, пехотинцы. – Качать его, чёрта! – громко крикнул кто-то, и радостная толпа налетела на Дмитрия. Сил отбиваться или бежать не было, так что подбежавшие солдаты подхватили его на руки и принялись подкидывать, как будто он был чемпионом. После нескольких полетов уже начала кружиться голова, но они прекратились так же внезапно, как и начались. – Что здесь происходит? – внушительно спросил подошедший генерал. – Ваше превосходительство, – принялся докладывать подпоручик. – Младший унтер-офицер Будищев из митральезы турецкого генерала убил! – С такого расстояния? Однако! – Он лучший стрелок в нашем полку. – К кресту молодца!