– А ведь кавалер… – Интересно, за что ему Георгия дали? – За то, что в тылу отирался, – спокойным голосом ответил им Дмитрий и сдвинул кепи на затылок. При этом он как-то незаметно поменял положение тела и переложил винтовку из рук в руку так, что насмешники сразу же почувствовали себя неуютно. – Эй, ты, что ли, Будищев? – спросил только что подошедший старший фейерверкер Приходько. – Я, – хмуро отозвался унтер и сделал попытку подняться, однако покачнулся и был вынужден опереться о дерево. – Видать намаялся, братец? – участливо спросил его артиллерист, обратив внимание на впалые щеки и красные воспаленные глаза. – Есть немного. – Ну, тогда пойдем, велено о тебе позаботиться. – Это правильно, а то так есть хочется, что и переночевать негде! – Пошли уж, шутник! Кормили солдат, разумеется, хуже, нежели офицеров, но хлеб был свежий, каша с мясом не подгорела. Так что Будищев уплетал поданную ему порцию за обе щеки, так, что за ушами трещало. – Хорошо устроились, – не то похвалил, не то укорил он артиллеристов, с сожалением отложив ложку. – Не жалуемся, – пожал плечами фейерверкер, – у вас хуже? – Да не то чтобы… хлеба свежего, наверное, месяц как не видали, горячего тоже не каждый день. В бане хрен знает сколько не были. Ну и турки, паскуды, то нападут, то просто стреляют, а так ничего – жить можно. – Эва как, – покачал головой Приходько, – ну турок не обещаю, а баня у нас есть. Кстати, сегодня топлена, так что если задержитесь… – Что значит «если»? Да я под копыта лягу, а пока в баню не попаду, никуда тронусь! – Поглядим… Если поел, то пошли. Тут их благородия собрались на наши картечницы поглазеть, а твой подпоручик отчего-то без тебя не желает смотреть. Велел позвать. Господа офицеры и впрямь, закончив с трапезой, отправились показывать гостю вооружение своей батареи. – Ну, вот извольте, скорострельное, 4,2-линейное орудие Гатлинга – Горлова, на облегченном лафете. Вес пятнадцать пудов. Боеприпасы – патроны к винтовке Бердана. Мешетич взял на себя труд лично ознакомить присланного к нему на батарею подпоручика Линдфорса и теперь чувствовал себя профессором перед проштрафившимся студентом. Его, правда, немного удивило то, что пехотинец позвал с собой унтера, но пока он не заострял на этом внимания. – Дозвольте, ваше благородие? – спросил Будищев и, не дожидаясь ответа, полез знакомиться с оружием. Чудо американской техники, усовершенствованное русскими оружейниками, выглядело внушительно. Стрельба производилась из вращающегося блока, состоящего из десяти стволов. Для вращения оного требовалось крутить увесистую рукоять, причем, в отличие от «Монтиньи», усилий следовало прилагать значительно больше. Патроны подавались из специального магазина под весом собственной тяжести. Для наводки по горизонтали и вертикали служили специальные винты, вращая которые можно было менять положение стволов в пространстве. – Ну, что скажешь? – тихонько спросил подошедший к нему Линдфорс. – Классная вещь, ваше благородие. Техника на грани фантастики! Вот только в конструкции гвоздя не хватает… – Какого еще гвоздя? – изумился подпоручик. – Забить в голову тому, кто ее в таком виде придумал! – Боюсь, это не так просто, – ухмыльнулся офицер, привыкший к словесным эскападам своего подчиненного. – С подобной картечницей вы бы тоже разобрались? – высокомерным тоном поинтересовался Мешетич. – А что с ней разбираться, ваше благородие? – вопросом на вопрос ответил Дмитрий. – Патроны подавать сюда. Вот эту ручку крутить, тогда стволы будут вращаться и по очереди стрелять. Если заряжающий не оплошает, то палить можно до морковкина заговенья. Вот только с механизмом наводки что-то делать надо… – Зачем? – удивился штабс-капитан. – Ну, это же не пушка, – пожал плечами Будищев. – Ну-ну, – хмыкнул Мешетич. – Какие еще будут предложения? – Подумать надо, но вот, к примеру, зарядные ящики с лафета точно надо убрать, чтобы наводить не мешали. – Да ты, братец, просто гений! – с издевкой в голосе заявил штабс-капитан, которого нахальный унтер стал уже не на шутку раздражать. – Так точно, ваше благородие, вундеркинд! Как Моцарт, только он с шести лет музыку сочинял, а я вот стрелять научился. – Не думаю, что нам разрешат вносить подобные изменения в конструкцию, – поспешил вмешаться в начинавший накаляться разговор Линдфорс. – Мое дело предложить, – развел руками Будищев. – Простите, – с иронией в голосе спросил Мешетич, когда они закончили осмотр и остались наедине, – этот унтер ваш молочный брат? – Нет, – улыбнулся тот в ответ. – Но тогда отчего вы позволяете ему держаться подобным образом? – Видите ли, господин штабс-капитан, – тщательно выбирая слова, начал подпоручик, которого задел высокомерный тон «фазана»[62], - когда ежедневно видишь противника на расстоянии несколько ближе, чем в пару вёрст, некоторые положения устава уже не кажутся столь уж важными. – Я вас понял, господин подпоручик, – ледяным тоном ответил Мешетич, прекрасно уловивший намек, и, резко развернувшись, пошел прочь. Впрочем, командир батареи оказался не единственным, кто обратил внимание на поведение Будищева. За ужином разговор вновь коснулся его, однако Линдфорс на этот раз оказался готов к нему. – А что, любезный Иван Иванович, – процедил через губу фон Розен, – в пехоте все унтера так вольно чувствуют себя в присутствии офицеров? – Ну что вы, барон, – с невинным видом отвечал ему подпоручик, – наш Будищев в некотором роде полковая достопримечательность, если можно так выразиться – анфан терибль[63]. – Что вы говорите? – Да, господа, видели бы вы, как он с цесаревичем во время награждения разговаривал! Наш полковник едва чувств не лишился, как гимназистка, узнавшая о беременности, а ему хоть бы хны! – И что же его императорское высочество? – Посмеялся! – И только? – Ну, что вы! Приказал не забыть его внести и в следующий список награждений. – Невероятно! – Отнюдь, господа. Будищев в своем роде человек необыкновенный. Вообразите, незадолго до дела у Езерджи он вместе с еще одним солдатом притащил пленного, притом, что несколько команд казаков, посланных с той же задачей, возвратились ни с чем. В самом бою он метким выстрелом сначала ссадил турецкого генерала с седла, а потом, когда тот вздумал отстреливаться и уже направил свой револьвер на полковника Тинькова, еще одним обезоружил его. – Так вот как пленили Азиза-пашу, – пробасил Ганецкий. – Ну что же, нижнему чину, взявшему такой трофей, можно простить некоторые вольности. Шутка ли, первый пленный генерал в кампании! – Этот унтер так хорошо стреляет? – заинтересовался рассказом Самойлович. – Не просто хорошо, а я бы сказал – превосходно! Если бы природа в той же степени одарила его талантом играть на скрипке, все давно забыли бы о Паганини. – Мы уже поняли это, – холодно отозвался Мешетич, – а также что именно он сумел понять принцип действия трофейной картечницы и с успехом применить ее в бою. – Но откуда у простого солдата такие таланты? – покачал головой Ганецкий. – Бывает, придет такой сиволапый на службу… Семь потов сойдет, пока научишь его пушку от лафета отличать… или он не из крестьян? – А вот это еще одна загадочная история, господа. – Иван Иванович, вы нас интригуете! Расскажите, будьте любезны, раз уж начали. – Извольте. Наш герой некоторым образом незаконнорожденный кого-то из графов Блудовых. Где его воспитывали – неизвестно, но вот образование ему дали недурное, хотя и своеобразное. – Что вы говорите?! – Именно так, господа, как-то он на моих глазах починил на военном катере гальваническую машину или что-то в этом роде. – Однако! Интересно, а кто же из Блудовых является счастливым отцом такого дарования, уж не наш ли посланник в Брюсселе? – Решительно невозможно, господа, – вмешался Мешетич, – граф Андрей Дмитрич довольно давно служит за границей и, если и бывал последние лет двадцать в России, то не далее Певческого моста[64]. – Вот тут, господа, по совести говоря, не знаю. Однако же прежний командир роты, из которой Будищев перевелся в охотники, – штабс-капитан Гаупт нисколько не сомневался в его происхождении, равно как и служившие там же вольноопределяющиеся. – Владимир Васильевич Гаупт? – уточнил Мешетич. – Именно так, а вы знакомы? – Немного.