— Что же ты им не сказал? Ведь они сейчас же прибегут — помогут. А пока они не знают, я буду к вам по утрам приходить — помогать тебе. Я посмотрел в окно, а потом сказал, что мы с мамой очень хорошо сами справляемся. Я не хотел, чтобы Соня видела папу. Не знаю, отчего мне не хочется никому папу показывать, то есть, конечно, знаю, только не могу сказать это словами. В общем, Соня, наверное, что-то сообразила. Спрашивает: — Ты не хочешь, чтобы я приходила к вам? Я промычал что-то. — Ладно, — говорит Соня, — тогда ты сам приходи, когда сможешь. Потом посмотрела на меня: — Помни: я твой друг, что бы ни случилось… — Помню, — сказал я и поскорей ушел. 19 января Только что приходили наши из школы. Вот я удивился, когда открыл дверь, а там стоят трое: Ольга Петровна, Паша Воронов и третий, маленький, я его даже не сразу признал, — Степан Гулин. Оказывается, мама позвонила Петру Кузьмичу предупредить, что я, может быть, несколько дней не приду в школу, и сказала ему причину. Петр Кузьмич, конечно, все сейчас же передал Ольге Петровне, а она вызвала к себе Пашу как самого доверенного и председателя совета отряда и предложила пойти к нам — навестить. — А уж я сам потащил к тебе Степана, — сказал Паша. Он был очень тихий и серьезный, да и Степа, видно, робел и стеснялся и все поглядывал на Пашу, как будто боялся сказать что-нибудь не так. — Наши уже все знают? — спросил я. — Нет, никто еще ничего не знает, а то все, наверное, примчались бы сюда, — сказал Паша. — Ты ведь знаешь наших: они чуть что — лезут со своей помощью и советами. Нет, я решил раньше сам прийти, узнать, что тебе нужно, а потом уж сговориться в отряде с ребятами. Ольга Петровна разговаривала с мамой, они не могли нас слышать. — Спасибо, ребята, только нам ничего не нужно. Мы сами хорошо справляемся, — сказал я. — И… вот что, ребята… Вы там, у нас, ничего не говорите пока… Ладно? Паша и Степа во все глаза смотрели на меня. Степан первый кивнул головой. — Правильно, — сказал он, — мы ничего не скажем. — Он еще раз посмотрел на меня и кивнул: — Я тоже про свою хромую ногу зря не болтаю. Неохота. — И… ребята, Ольгу Петровну попросите, чтоб не говорила. — Я даже весь вспотел, пока просил. — Ладно, попросим, — сказал Паша. Мы отошли к окну. — А правда, что твой папа так контужен, что никого не узнает? — спросил Паша. — Правда, — сказал я. Степан Гулин сжал кулак: — Ух, гады фашисты! Как бы я их уничтожил всех, до одного! — А правда… — опять начал было Паша. Но Степан перебил его: — Ну что ты заладил: «правда» да «правда»! Давай лучше покажем Андрюшке, что нам задали вчера и позавчера. И Паша Воронов, наш председатель, который сам всеми командует, послушался Степана, ничего не сказал и вынул учебники. Потом мы смотрели уроки, и Паша все объяснял: — Ты, Сазонов, ни о чем теперь не беспокойся, — сказал он: — мы со Степаном будем по очереди заходить к тебе и объяснять, что задано, что проходили. И вообще, можешь на нас надеяться. — Можешь положиться — не подведем, — сказал и Степан. Ольга Петровна поцеловала маму и подошла ко мне: — Андрюша, я предложила маме, пока вам трудно, чтоб ты не ходил в школу. Я буду сама приходить сюда и заниматься с тобой. Я стоял, как немой, не знал, что сказать. Но мне было очень хорошо. Меня выручила мама. — Большое, большое вам спасибо, Ольга Петровна, дорогая, — сказала она. — Но я хочу, чтоб он как можно скорей пошел в школу. Наверно, дня через два он придет, и пусть все будет, как обычно. Потом она подошла к ребятам и каждому крепко пожала руку. Степан и Паша ужасно покраснели, но я видел, что это им понравилось и мама им тоже понравилась. 20 января Вот уже неделю папа живет с нами, и я начинаю совсем привыкать к нему. Мне сейчас даже странно, чего это я так испугался, когда он приехал. С мамой хуже, она совсем извелась: спит плохо, я слышу, как она встает по ночам, подходит к папе и слушает, как он дышит. Ест она так мало, что я на нее вчера даже заворчал: «Сама, говорю, всякие важные слова мне говорила, а за собой не смотришь! Зеленая совсем стала! Ешь, пожалуйста, как следует!» Она, как маленькая, послушалась и стала кушать. Утром сегодня мы с ней написали письмо в папину часть. Написали про то, что капитан Сазонов не погиб, как они там думали, а только сильно ранен и контужен и теперь вернулся к своей семье. Мама описала подробно, в каком состоянии находится папа, хотя мне очень не хотелось, чтоб его товарищи в части знали, что он инвалид. Но когда я сказал об этом маме, она вдруг ужасно на меня рассердилась и сказала, что мы можем только гордиться папиными ранами и увечьями, потому что папа получил их, когда защищал нас и нашу Родину. — Я заметила, что ты даже Соню и ребят к нам теперь не пускаешь. Неужели это потому, что ты стесняешься своего отца? — спросила она. Меня точно кипятком облили. Как?! Я стыжусь папы?! Что она говорит? Как она может так думать?! Я стоял перед мамой и не мог говорить. Потом взял у нее перо и приписал: «Дорогие товарищи офицеры, приезжайте к нам, навестите моего папу. Сейчас он еще совсем больной инвалид, но мы думаем его вылечить, и я очень горжусь моим отцом, что он не пожалел себя в бою и так храбро сражался за весь наш народ». Папин полк сейчас находится где-то на Западе. Я подписался и поставил на конверте номер полевой почты. И когда я опустил конверт в ящик, мне сразу стало легко и хорошо. 28 января Теперь мне редко можно писать, потому что я все время занят. Даже уроки стало трудно готовить, уж не то что гулять или там к Зингерам, или на каток пойти, как раньше. Я опять хожу в школу. Ребята в школе, которые не знают, в чем дело, даже удивляются. «Ты, Андрюшка, — говорят, — наверное, атомную энергию разлагаешь после школы?» Смеются, конечно. А как я могу уйти на каток, если папе нужно приготовить обед? И я знаю, что он меня ждет. Да, да, ждет! Здесь, в тетради, я могу открыть эту тайну. Пока я никому не открывал ее, даже маме. Так вот: папа меня узнал. Я в этом совсем, ну, совсем, накрепко уверен. Лицо у него, правда, такое же неподвижное, и глаза тоже, и говорить он, конечно, не может, но когда утром я подхожу к нему здороваться, а вечером возвращаюсь из школы, он теперь поворачивает ко мне голову и быстро-быстро бормочет. И ему приятно, когда я его целую или глажу по голове. Честное слово, я это не выдумываю, только я еще боюсь говорить маме, потому что — а вдруг это мне только кажется? Я теперь уже знаю, когда папа доволен, а когда нет. Когда хочет курить или ему холодно. Я не могу объяснить, почему я это знаю, но я уже так привык к папе, что он для меня вовсе не немой. Даже мама не может его понимать так хорошо, как я. Она меня иногда зовет: — Андрюша, поди сюда, спроси папу, чего он хочет. Я что-то не понимаю… И я прихожу и сразу говорю, что надо папе: носовой платок, или ночные туфли, или папиросу. Доктора сказали, что физически папа совсем здоров, есть надежда, что вернется сознание, и если пройдет контузия, то, может быть, он сможет опять слышать и говорить. Они обещали заказать папе протезы для рук и выписали ему специальное питание. Вообще доктора были очень славные, особенно один, который сказал, что папа непременно поправится. 30 января В школе только Паша и Степа Гулин, а из учителей Ольга Петровна да наш директор Петр Кузьмич знают, что случилось у нас дома. Степа с Пашей ничего никому не сказали, а Ольга Петровна, наверное, сказала что-нибудь другим учителям, потому что с некоторых пор я замечаю, что все они смотрят на меня как-то особенно ласково. Перед тем, как вызвать, непременно спрашивают: