Небо окрасилось в металлически-сизый цвет свежего синяка. Ледяной воздух вспарывает легкие. Роуса бредет к хлеву, и каждый ее выдох повисает облачком, остывает и медленно растворяется. Может, то же самое происходит с душой, думает она. Вдруг однажды и я исчезну, растаю, как лед в бурном ручье? Роуса отгоняет эту святотатственную мысль и всем телом налегает на дверь в хлев. Она заперта на засов. Все в мире ее мужа или закрыто, или на замке. Роуса с трудом стягивает рукавицы; онемевшие от холода пальцы скользкие от подтаявшего льда. Долго провозившись с засовом, она наконец отворяет дверь и юркает во влажную и тихую духоту хлева. Скот шумно толкается в темноте, овцы тревожно блеют, лошади фыркают. На балке в глубине теплится одинокая свечка, и на полу под ней съежилась Катрин. Роуса открывает было рот, но Катрин поднимает руку. – Молчи, послушай. Вот оно! Слыхала? – Глаза ее горят странным огнем, и она слишком крепко вцепляется в руку Роусы. Роуса вслушивается в постанывания снаружи, в завывания ветра и хруст снега. – Это просто ветер. Не бойся… – Я и не боюсь. Ты слыхала такое раньше? – Голос Катрин звучит как-то слишком весело. Улыбнувшись, она продолжает слишком поспешно: – Да, это наверняка ветер. И все-таки похоже на… – Она снова устремляет взгляд вдаль, склонив голову набок. Чтобы скрыть подступающий страх, Роуса выпаливает: – Йоун очнулся. – Паудль мне уже сказал. Это хорошо. – Но тут лицо ее мрачнеет. – Что стряслось? Ему хуже? Или он отказывается пить мои зелья? – Она криво ухмыляется. – Ведьмино пойло. – Он хотел бы… поговорить с тобой. Катрин приподнимает брови. – Он ужасно переполошился. – Роуса отцепляет приставший к стене клочок шерсти и мнет его в пальцах. Он грубый и маслянистый на ощупь. Она переводит взгляд на Катрин. – Он хочет знать, что ты видела на чердаке. – Да? – Катрин это, кажется, скорей развеселило, чем напугало. Роуса делает глубокий вдох. – Чердак прежде был заперт. И теперь Йоун думает, что ты станешь распускать слухи, и… и его обвинят в seiðr и казнят. – Он думает, что я собираюсь его на костер отправить? – хихикает Катрин. – Как ты можешь смеяться? Он в бешенстве! – Ох, Роуса, я была замужем и знаю, как успокоить разбушевавшегося мужчину. Я буду смиренна и тиха, как сама Пресвятая Дева. – Глаза ее блестят, и Роуса неуверенно улыбается в ответ. Катрин берет ее за руку, они выбираются в снежную мглу и бредут через огромные сугробы. Мир стал совсем крохотным – не видно ни холмов, ни неба, ни бескрайнего моря, и только они вдвоем – два крошечных островка тепла и жизни в этой мгле. Со всех сторон скалится, обнажая кривые зубы, незнакомая снежная пустыня. Когда они входят в дом, Пьетюр, напряженно подобравшись, сидит в baðstofa и обтачивает ножом край выброшенной на берег коряги. Вид его внушает страх: весь он точь-в-точь каменная глыба, выкорчеванная из земли и перенесенная в тепло дома, но по-прежнему хранящая в своем неостывшем нутре грозную память о вулканическом прошлом. Он поднимает глаза, и взгляд его перебегает с Роусы на Катрин. – Йоун хочет вышвырнуть тебя на мороз. – Ну, значит, он просто болван. Ведьм или топят, или сжигают, – говорит Катрин. – От снега толку мало, и раз уж ты меня предупредил, я еще и парочку одеял у вас прихвачу. А изнутри меня согревает адское пламя. Губы Пьетюра кривятся. – Я сказал ему, что ты слишком умна, чтобы трепать языком почем зря. – Я уже сто раз могла бы его погубить, давным-давно. Но предпочла молчать. – Так я и думал. Будь с ним помягче. Он еще слаб. Она кивает, обменивается с ним понимающими взглядами и поднимается по лестнице на чердак. Роуса хочет последовать за ней, но Пьетюр качает головой. Она пытается протиснуться мимо него. – Это мой дом. Он обхватывает ее запястье, почти не сжимая, но она чувствует, какая сила таится в его пальцах. – Я не даю тебе пройти, чтобы ты не тратила сил зря, – говорит Пьетюр. – Можешь подняться к нему, если хочешь, но он все равно выставит тебя вон. Роуса вырывается и потирает запястье в том месте, где он дотронулся до нее. – Я не заразен, – смеется он. – В нечисть не превратишься. Вдруг наверху начинается громкая перебранка, а затем раздается поскрипывание досок, вскрик и грохот. Роуса и Пьетюр бегут к лестнице. Роуса взбирается на чердак первой. Йоун лежит на полу, а Катрин склонилась над ним. Поначалу Роуса думает, что Катрин ударила его, но затем понимает, что он силится подняться на ноги, а она не дает ему это сделать. Оба они напряженно всматриваются в темный угол чердака, где сидит птица, стоит колыбелька и пол процарапан руническими надписями. Лица у них хмурые, осунувшиеся. – Он хотел встать и упал, – объясняет Катрин с деланой веселостью в голосе. – Но вроде бы остался цел. Давай же, Йоун. – Она наклоняется, подхватывает его и что-то шепчет ему на ухо. Вид у нее свирепый, и Роуса ждет, что Йоун прикрикнет на нее, но он кивает. – Зачем ты встал? – недовольно спрашивает Пьетюр. – Рана могла опять открыться. Катрин, помогая постанывающему от боли Йоуну улечься обратно на тюфяк, отвечает: – Он сказал, что хочет попробовать свои силы. Я его предупреждала, но ему же, как всегда, лучше знать. В голосе Катрин мешаются враждебные и опасливые нотки; она словно готовится дать отпор дикому зверю и, за напускным яростным напором пытается скрыть свой страх, пронизывающий все ее естество. Однако в лице Йоуна нет враждебности; оно бледно, как свечной жир. Шея и грудь его блестят от пота, и он глотает воздух с усилием, явно превозмогая боль. Роуса с изумлением замечает, что он и сам выглядит напуганным. В темноте у нее за спиной снова и снова бьет крыльями кречет; он пытается взлететь с насеста, но привязь всякий раз тянет его обратно. – Успокой его, Пьетюр, – с трудом говорит Йоун. – Не то он запутается и сломает крыло. Катрин не выказывает ни малейшего удивления, когда свеча Пьетюра вырывает из мрака очертания птицы и колыбельки. Пьетюр осторожно приближается к кречету, хватает его прежде, чем тот успевает взлететь, и сажает обратно на насест. Птица застывает на жердочке, раскрыв клюв и слегка растопырив крылья. Ее поза выражает крайнее беспокойство. Роуса слышала, как мужчины говорили, будто кречетам во время охоты помогает не только зрение, но и слух: они способны расслышать бешеное биение кроличьего сердечка. Должно быть, целый хор колотящихся сердец сбивает птицу с толку. Когда Йоун успокаивается и дыхание его выравнивается, все трое возвращаются в baðstofa. Катрин хватает Роусу за руку и притягивает к себе, чтобы Пьетюр не расслышал. – Эти руны, – шепчет она. – Ты можешь их прочесть? Роуса качает головой. – Это древняя магия. – Глаза Катрин широко распахнуты. – Обман и рассечение сердца. – То есть… – Убийство. Кто-то хотел навлечь на тех, кто живет в этом доме, болезнь и смерть. Роусе становится холодно. – Но кто…? – Их не было здесь до того… – До того, как появилась Анна? – До того, как Йоун запер чердак на замок. – Но кто же…? Катрин смотрит на нее тяжелым взглядом. – Это руны болезни и смерти. И Анна… Я не могу не думать, что…