– Его крики – хороший знак, Роуса. – Но этот запах! Будто тухлое мясо. Катрин кивает. – Тяжело видеть мучения любимого человека. Любимого? Об этом Роуса никогда не думала. Она обязана почитать мужа и повиноваться ему – так велит Библия. Она хочет быть ему хорошей женой, потому что от этого зависит и мамина, и ее собственная жизнь. Но любовь? Она разглядывает лицо Йоуна; она знает каждую его черточку, каждое выражение. Протянув руку, она касается его щеки, проводит пальцем по губам: уголки приподняты, и возле них залегли морщинки прошлых улыбок. Когда-то он был счастлив. Когда она поднимает глаза, в дверях стоит Паудль, жует сушеную рыбу и смотрит на нее. Она краснеет. Глаза его походят на темные пещеры, и он отворачивается и уходит. Она не пытается его остановить. Если прелюбодеяние совершил мужчина, его вздергивают на виселице или отрубают ему голову, а если женщина, ее бросают в озеро Тингведлира в завязанном мешке. В Библии сказано, что тот, кто вожделеет в сердце своем, уже прелюбодей. Пусть уходит, это к лучшему. На другой день, когда она готовит еду, Пьетюр зовет с чердака: – Роуса! Потом к нему присоединяется Паудль, и оба они кричат в исступлении: – Роуса! Роуса! Ложка со стуком падает на пол. Роуса стремглав взлетает по лестнице, понимая, что Йоун умер. Сердце ее так и падает – и тут же наступает облегчение. Она наконец-то сможет вернуться в Скаульхольт с Паудлем. Жизнь в Стиккисхоульмюре покажется ей страшным сном. Но в какое же чудовище она превратилась, что желает смерти собственному мужу? Собравшись с духом, Роуса входит в комнату. Йоун полусидит на тюфяке, и Пьетюр подносит кружку с отваром из мха к его губам. Они с Паудлем смотрят на него так, будто своими глазами наблюдают воскресение Лазаря. – Он хочет пить, – изумленно говорит Пьетюр. – Слава Господу! – Роуса подбегает к Йоуну, замирает на мгновение и обнимает его. – Йоун, elskan, я так… так рада. Колени ее дрожат. Она не решается посмотреть на Паудля. Йоун слабо улыбается. – Похоже, мне надо было чудом избежать смерти, чтобы ты стала примерной супругой. Будь Роуса дерзкой, как Катрин, она бы ответила, что на волосок от смерти и он был покладистым мужем. Она через силу улыбается. – Я сделала жаркое. Краем глаза она видит, как обмякают плечи Паудля и как он выходит вон. Она старается не думать о боли, отразившейся на его лице. – По мне как будто целое стадо лошадей проскакало, – говорит Йоун. – Тебе нужно отдохнуть, elskan. Поспи. – Ее так и тянет побежать вдогонку за Паудлем. Взять его за руку, прижаться к нему и сказать… Что она ему скажет? – Я и без того слишком долго спал. Поди сюда. – Йоун берет ее ладонь и целует. От его прикосновения по коже пробегает дрожь. В далеком темном углу расправляет крылья кречет. Услышав шуршание перьев, Йоун вздрагивает, оборачивается к Роусе и с силой сжимает ее руку. – Ты никому не расскажешь про птицу? Она молча качает головой. Его иссохшие пальцы стискивают ее ладонь еще сильней. – Кречеты ценятся дороже золота, Роуса. Если в селении узнают, что я держу у себя птицу на продажу, мне начнут завидовать, и это обернется бедой… Она сглатывает. – Селение замело. Сюда никто не приходил, кроме… – Роуса! – предостерегающе шипит Пьетюр. Она вздрагивает. Пьетюр ходит туда-сюда по комнате и грызет ноготь на большом пальце. Время от времени он останавливается, набирает в грудь воздуха, будто хочет что-то сказать, но продолжает ходить молча. – Постой спокойно, Пьетюр, – хрипло произносит Йоун. – Пол насквозь протрешь. – Нужно сказать Катрин, что ты очнулся, Йоун, – говорит Роуса. – Она будет очень рада. Пьетюр останавливается и одаривает ее свирепым взглядом. Йоун так и вскидывается, охнув от боли: – Катрин? Роуса переводит взгляд на Пьетюра. – Ты ему не сказал? – Катрин была здесь? – повторяет Йоун. – Благодаря ей… – начинает Пьетюр тихим голосом. – Катрин была здесь? На чердаке? – со злостью перебивает его Йоун. – Отвечай, дьявол тебя забери! – Лицо его побелело, и он сгибается пополам, прерывисто дыша. Роуса опускается подле него на колени. – Катрин хотела помочь тебе. – Она протягивает руку к щеке Йоуна, но не решается дотронуться до нее. – Она никому ничего не скажет. Птица, колыбелька, надписи на полу – что из этого могла видеть Катрин? – Ты ничего не знаешь, – задыхаясь, бормочет Йоун. – Ты не… – Я знаю, что она не станет распускать слухов, Йоун. – Роуса делает глубокий вдох, чтобы успокоиться, и смотрит ему в глаза. – Доверься ей, попробуй… – Замолчи, Роуса. Роуса сжимает колени, чтобы они перестали дрожать, и с трудом говорит: – Катрин не скажет Эйидлю ни слова, Йоун. Тебе нечего бояться. У Йоуна вырывается нечто среднее между кашлем и смешком. – Сам посуди, – продолжает Роуса. – Ты таял на глазах. Катрин спасла тебе жизнь. Так ведь, Пьетюр? Пьетюр смотрит на мягкое сияние окна, бледного, словно skyr, и подсвеченного с улицы снежным блеском. – Я не хотел, чтобы она здесь оставалась, – тихо говорит он, – но ты умирал. Роусе и в голову не приходило, что Пьетюр может бояться. Его голос звучит совсем по-мальчишески, как, наверное, звучал много лет назад, когда Йоун взял его к себе. Вид у него потерянный, лицо побелело. Когда он сглатывает, у него булькает в горле. Роуса заставляет себя взять исхудавшую ладонь Йоуна в свою. Кости его походят на иссушенные ветки, обтянутые пергаментной кожей с проступающими под ней голубыми веревками вен. – Пьетюр не виноват. Молчание длится три прерывистых вдоха. – Приведи ее ко мне, – свирепо говорит Йоун. Роуса поднимается. – Ты не сделаешь ей ничего худого? – Она переводит взгляд с Йоуна на Пьетюра. – Никто из вас ничего ей не сделает? Повисает долгое молчание. Наконец Пьетюр тихо отвечает: – Конечно, нет. Приведи ее. Однако оба они отводят глаза и переглядываются, словно безмолвно договариваясь о чем-то. – Хорошо. – Роусе трудно дышать. Быть может, у нее получится предупредить Катрин, что надо уносить ноги.