– Это не торговая сделка, Эйидль. И Пьетюр не датский купец, его не прельстишь парой локтей полотна или бараньей вырезкой. Отправь на поиски кого-нибудь из его друзей. – У него нет друзей. Сельчане его ненавидят, а он ненавидит их. Прошу тебя, Йоун. Эйидль умолял и торговался. Он даже пообещал, что станет всячески превозносить меня на альтинге. Мол, если собравшиеся услышат, что он, Эйидль, считает меня мудрым и опытным bóndi, я смогу получить в свое владение новые земли на полуострове Снайфедльснес. – Быть может, Йоун, тебе позволят торговать и на севере тоже. Я кивнул. – Говоришь ты убедительно, но я ведь не могу притащить его силком. К тому же я слыхал, что вы с ним в последнее время… не слишком-то ладите. Эйидль скривил губы. – Я пытался перевоспитать его, пытался спасти. Им владеет дьявол. Но только Биргит теперь тоскует по нему. Он отвел глаза, но я успел увидеть, что в них на миг мелькнуло нечто похожее на боль. Похоже было, что исчезновение мальчика и впрямь стало для него ударом. Я вздохнул. – Что ж, попробую. Выследить Пьетюра оказалось делом нетрудным: слухи о смуглом исландце-дикаре привели меня на северное побережье. Укладывая на дно лодки камни, чтобы ее не унесло в море, я вдруг заметил Пьетюра, бегущего вдоль берега. За то время, что я не видал его, он вырос, но, по-видимому, жил впроголодь и так исхудал, что походил на тонконогого, чересчур быстро вытянувшегося жеребенка. И тут я увидел, что следом за ним с криками и хохотом бегут двое дюжих мужчин. Поначалу я решил, что это игра, но лицо Пьетюра окаменело, глаза расширились. Таких глаз я больше ни у кого не видел – темная медь в обрамлении длинных черных ресниц. Однако в эти мгновения они были полны ужаса. – Стойте! – закричал я, загораживая путь его преследователям. – Оставьте мальчишку в покое. Он напуган, это и дураку понятно. – Кого это ты назвал дураком? – осклабился один из мужчин. – Отрежь-ка его дерзкий язык, – прорычал второй и положил руку на пояс. Я тоже положил руку на пояс, на рукоятку ножа. – Погоди! – воскликнул первый, вытянув перед собой руки. – Ты Йоун Эйрихссон из Стиккисхоульмюра. Он слегка покачивался, и было видно, что он пьян. Я коротко кивнул. – Он самый. Незнакомец повернулся к своему приятелю. – Йоун привозит в наши края мясо и зерно, а вдобавок еще и дерево и сукно из Дании. – Он икнул. – Брось нож, Болли. Болли сердито хмыкнул и опустил руки. – Улепетнет же, – проворчал он, кивая в сторону убегающего Пьетюра. – Что он натворил? – спросил я. – Он совсем еще мальчишка. – Он не здешний. Даже собственных родителей не знает. Тут всем известно, что этот паршивец – найденыш, – буркнул Болли. – Он сын Эйидля и Биргит из Стиккисхоульмюра. – Эйидля? – Он сплюнул. – Тем хуже. – Нельзя же бить мальчишку за преступления его пабби. – А мы его и не бьем, – фыркнул первый из мужчин. – Мы его даже накормим. – Помолчи, Торольф! – одернул его Болли. – Нет уж, Болли, – отозвался тот с лукавой улыбкой. – У Йоуна есть хлеб – вон там, в лодке. – Он сощурил глаза. – Поделись с нами, и я тебе тоже кое-что дам. – Торольф, – простонал Болли. – Тихо ты! – И Торольф повернулся ко мне, расплываясь в улыбке. – Йоун хоть и строит из себя святошу, но он такой же человек, как и все. – Он склонился ко мне, нетвердо держась на ногах. – Говорят, он еще и холост. – И что? – Ты уже несколько недель провел в море? – Это ты к чему? – Ты до сих пор не взял себе жены, Йоун, и люди уже начинают поговаривать о тебе. Я был так потрясен, что отступил на шаг. – Не бойся. Мы ни единой живой душе не расскажем. Только помоги нам поймать его. Мы ему пообещаем твоего хлеба. Втроем оно легче будет: двое держат, ну а третий к нему пристраивается. Я так и разинул рот. – Вы… Я… – Позже нас отблагодаришь. Никто не узнает. Тут неподалеку есть расщелина, туда и сбросим труп, когда покончим с ним. Я сделал еще один шаг назад, тряся головой. – Я bóndi! Это должно было прозвучать как угроза, но Торольф меня не понял. – Только не прикидывайся воплощением целомудрия. Оно ничуть не грешнее, чем помогать себе рукой, и уж всяко лучше, чем подхватить дурную болезнь от какой-нибудь крестьянской девки. Оба они засмеялись. В это мгновение я мог перерезать им горло. Я выхватил нож. – А ну прочь от меня, мерзавцы! Дьявольские отродья! Нож мой едва не задел физиономию Болли. Оба они пустились наутек. Я остался стоять на месте, весь дрожа, и воображение рисовало мне картины издевательств этих негодяев над Пьетюром. Я искал его весь день и продолжал искать с наступлением темноты. Мои поиски увенчались успехом, только когда сгустились сумерки и солнце уже опустилось за горизонт. Сперва я услыхал какие-то звуки и только потом заметил его. Кряхтение, вскрик и долгий протяжный стон. Я догадывался, что именно увижу, и все же это ужасающее зрелище потрясло меня. Они отрезали Пьетюру путь к отступлению, загнав его в глубокую расселину между высокими, нависающими скалами. Он, по-видимому, пытался спрятаться от них в маленьком ущелье, но оказался в ловушке, и там-то они его и настигли. Болли выкрутил ему руки и держал у его горла нож, а Торольф толкался в него сзади. Я окаменел от ужаса. Торольф коротко вскрикнул и, тяжело дыша, навалился на Пьетюра сверху. Оба негодяя захохотали. Пьетюр же лежал, будто мертвый, и глаза его были пусты. Болли занял место своего подельника, развязал веревку на штанах и поплевал на ладонь. Взвыв, я бросился на них и вонзил нож в бедро Торольфа. Он взвизгнул и скрючился, обхватив раненую ногу. Болли завопил, отскочил назад и принялся нашаривать собственное оружие, но медлительность его погубила. Я с размаху всадил в него нож, и крики его сменились захлебывающимся поскуливанием. – Ты его зарезал! – Торольф, шатаясь, доковылял до своего лежащего на земле подельника, который, хватая воздух ртом, держался за горло. Между его пальцев, пузырясь, струилась кровь. Моя же кровь стыла в жилах. Стоны Болли мало-помалу слабели. Я шагнул к плачущему от страха Торольфу, который шарил пальцами по земле, нащупывая камень. – Я тебе голову размозжу! – заревел он. Из раны на ноге струилась кровь. Я резко остановился. Он так ослабел, что перерезать ему горло и бросить его истекать кровью было бы совсем нетрудно. Я занес нож, но тут же, дрожа, уронил руку и опустился на землю рядом с ним. – Если не сдохнешь, – прорычал я, – не смей никому рассказывать о том, что я сделал. Тебе все равно никто не поверит. Я пущу слух о том, что ты содомит и что ты прикончил Болли у меня на глазах. Проваливай отсюда. Торольф молча кивнул и, прерывисто дыша, попытался отползти от меня. Мне случалось видеть, как истекают кровью до смерти раненные животные. Запугивать его сильней уже не имело смысла. Я подошел к Пьетюру, который смотрел на меня расширенными немигающими глазами, и хотел было помочь ему подняться, но он зарычал и клацнул зубами, как хищник. Я отшатнулся. Быть может, в нем и впрямь больше звериного, нежели человеческого. Я осторожно протянул к нему руку и пробормотал: «Тише, тише», как будто успокаивая одичавшего пса. Пьетюр пристально разглядывал меня.