Отвесно падающий снег укрывает землю толстым саваном, и становится тихо, как в могиле. Пьетюр и Паудль поднимают Йоуна и с трудом пробираются к дому. Роуса придерживает его бессильно мотающуюся голову. На него сыплются колючие ледяные снежинки, и он дергается и стонет. – Тише, – шепчет Роуса, успокаивая его, как мечущегося в бреду ребенка. – Тише. Всю ночь напролет они поочередно сидят у его постели. Время от времени он постанывает. Снег заметает их следы, погребая под собой и протоптанную к хлеву тропинку, и замерзшие капли крови. Наутро лица у них землистого цвета. Кожа Йоуна блестит от пота, и дышит он часто и неглубоко. Роуса осматривает рану – красная и воспаленная. Йоун снова стонет, и из уголка его рта тянется ниточка слюны. Пьетюр утирает ее краешком рубахи. Такой будничный и полный любви жест – Роуса часто видела, как матери вытирают чумазые щеки своим детям. Заметив, что она смотрит на него, Пьетюр выгибает бровь и кривит губы. Не человек, а чудовище. Роуса сглатывает. – У Катрин есть дягиль. – У него же не кашель, Роуса. – Пьетюр глядит на нее исподлобья. – Травы Катрин ему не помогут. – Он не может оставаться в baðstofa. В кухне стоит тяжелый дух. Посмотри, какой дым. – Она указывает на закручивающиеся спиралью клубы – черное отражение снегопада за стеной. – И где тогда его уложить? – спрашивает Пьетюр. – На чердаке? – В запертой комнате? – Пьетюр качает головой. Паудль хмурится. – Что еще за чердак? И почему он заперт? – Он останется здесь, – говорит Пьетюр. Все тело Йоуна сотрясается в жестоком ознобе, и Роуса со вздохом подбрасывает в огонь торфа. Дым становится еще гуще. В воздухе кружат частицы сажи и пепла. Йоун заходится кашлем, подвывая от боли, и на его рубахе расплывается пятно винного цвета. Пьетюр бросается к нему и зажимает рану ладонью. Йоун морщится, снова кашляет от дыма и снова вскрикивает. Роуса не отрывает взгляда от лица Пьетюра. – Этот дым его убьет. Пьетюр на несколько мгновений закрывает глаза. – Нужно перенести его на чердак, но… Он будет в ярости. – Чего ты больше боишься – что он разозлится или что он умрет? Пьетюр разражается отрывистым смехом и пристально смотрит на нее. – А он-то считал, что женился на робкой мышке. Помоги мне его отнести. С трудом они поднимают Йоуна по лестнице, усаживают на порог, и он обмякает, как скошенная трава. Он дышит неровно, но крупные стежки Роусы не дают ране разойтись, и он похож на набивную куклу с зашитой дыркой на боку. Пьетюр достает из кармана ключ с той же небрежностью, с какой он мог бы вытащить из-за пояса нож. Роуса застывает с открытым ртом. Пьетюр поворачивается к ним с Паудлем. – Я затащу его туда. Роуса мотает головой. – Нет, ты должен… – Это ты должна спуститься вниз. – Но это мой дом. – Это дом Йоуна. Он твой муж, и он велел тебе не заходить на чердак. Паудль, слегка улыбаясь, подается вперед. – В чем дело, Пьетюр? Почему… – А ты лучше ни о чем не спрашивай. Так оно спокойней. Для всех. Паудль протягивает к нему руку. – Нет, погоди… – Так будет спокойней, – повторяет Пьетюр. – Поверь мне. Некоторых вещей лучше не знать. Паудль хочет возразить, но Роуса замечает, как напрягается Пьетюр. Ей вспоминаются Мунодарнес и человек, который осмелился вступить с ним в перепалку. Ей вспоминается нож, который Пьетюр приставил к его горлу. – Спустимся, Паудль, – тихо говорит она. Он не отвечает и продолжает сверлить Пьетюра суровым и мрачным взглядом. Роуса кладет руку ему на плечо. – Идем. Прошу тебя. Он коротко и скупо кивает, и они спускаются по лестнице. Пьетюр ждет. Оказавшись в baðstofa, они смотрят друг на друга и прислушиваются к звукам наверху: вот почти бесшумно распахивается дверь, смазанные петли не скрипят, вот раздается шуршание – Пьетюр волочит Йоуна по полу у них над головами. Паудль разводит руками. – Не понимаю. – Я тоже, – шепчет Роуса и прижимает палец к губам. Они вслушиваются в шарканье шагов, поскрипывание досок и приглушенный шепот. Эти звуки слишком сильно напоминают Роусе ее кошмары, и она с немалым трудом удерживается от того, чтобы не зажать уши ладонями. Наконец Пьетюр спускается. Он проходит мимо них в кухню, наливает воды в котелок, вешает его над hlóðir и поворачивается к Роусе. – Рану нужно промыть. У тебя должен быть мох. Где он? Он говорит так, будто ничего необычного не произошло, будто у них над головой нет таинственной запертой комнаты, будто он вовсе не угрожал им совсем недавно. На мгновение Роуса теряется, но потом передает ему горшочек с бледно-зелеными листьями, содержимое которого он опрокидывает в котелок. Она уже хочет напомнить ему, что у Катрин есть и мох, и другие травы, но он так сурово сжимает зубы, что она не решается заговорить. Весь остаток дня Пьетюр не дает Роусе и Паудлю остаться вдвоем. Всякий раз, взбираясь по лестнице, он зовет Паудля с собой и велит ему подождать у двери, пока он обрабатывает рану Йоуна. Роуса же должна оставаться в кухне. Когда Пьетюр на чердаке, Роуса прислушивается к звукам наверху: она слышит шепот, но не может различить голоса. На краткий миг она воображает, что там и в самом деле заперта Анна, что она была на чердаке все это время. Что тогда станется с Роусой? Что будет с ненужной второй женой, когда объявится первая? Ближе к вечеру Пьетюр снова спускается с чердака. – Нужно задать корм скоту, – коротко говорит он Паудлю. – Ты пойдешь со мной. Роуса, как вернемся, дашь нам поесть. Она смотрит на собственные руки и несколько раз кивает. Паудль со вздохом поднимается. Краем глаза Роуса наблюдает за тем, как оба они заворачиваются сразу в несколько плащей и одеял. При каждом движении Пьетюра ключи в его кармане позвякивают, пока наконец этот звук не перестает быть слышен под слоями одежды. Пьетюр отворяет дверь, и в дом врывается метель. Ветер хлещет Роусу по лицу с такой силой, будто ее ударили кулаком, и от ледяного воздуха перехватывает дыхание. За те несколько секунд, которые требуются мужчинам, чтобы выйти и захлопнуть за собой дверь, она успевает так продрогнуть, что ее начинает трясти. Она съеживается у hlóðir и, отсчитав шестьдесят ударов сердца, спешит к лестнице. Дверь наверху выглядит так же, как и всегда, и, конечно, заперта. Пьетюр не настолько неосмотрителен. Прижавшись к ней ухом, Роуса слышит тяжелое дыхание Йоуна – и больше ни звука. Она ждет, не раздастся ли за дверью шепот или шаги, но нет, ничего. Роуса вздыхает и спускается в baðstofa. Она направляется было обратно в кухню, чтобы снова прижаться к теплому hlóðir, но вдруг ее внимание привлекает что-то лежащее на полу. В соломе что-то посверкивает. Она подбирает эту вещицу, и на мгновение ей кажется, что уже теперь-то она окончательно лишилась рассудка, потому что… Нет, это решительно невозможно. И все же… Это ключи. Роуса сжимает их в кулаке и закрывает глаза. Она не может позволить себе надеяться. Однако все-таки возвращается и, по очереди хватаясь за ступеньки, взбирается наверх, и вставляет один из ключей в замочную скважину, и он подходит – подходит! – и она поворачивает его, и толкает дверь, и весь дом наблюдает за ней, и она задерживает дыхание, и дверь распахивается, и холод чердака окутывает Роусу зловонным, животным смрадом. Роуса мешкает: перед ней разверзлась черная пустота, в которой раздается частое дыхание Йоуна. Невозможно избавиться от ощущения, что он смотрит прямо на нее. Она медленно, словно во сне, с гулко бьющимся сердцем идет сквозь мрак, вытянув перед собой руки. Йоун лежит у стены, прижимая ладони к тому самому месту, куда его ударила рогом овца. Кожа его кажется восковой, он дышит учащенно и уже не выглядит таким могучим, как прежде: мускулистые руки и ноги не видны под одеялом, сон смягчил его черты, и в лице появилось что-то детское. Роуса садится подле него. Пошевелившись, он стонет, и Роуса вскакивает, готовясь пуститься наутек, если он очнется. Однако, хоть веки его и трепещут, глаза остаются закрытыми. Вместо этого он приоткрывает рот, как будто пытается что-то сказать. Он кашляет, и Роуса замечает, что язык у него шершавый и губы потрескались. Она поспешно окунает уголок одеяла в отвар из мха и дает ему. Он начинает сосать ткань, как младенец. Снова и снова Роуса опускает одеяло в отвар, снова и снова он послушно открывает рот, но глаза по-прежнему закрыты. Она медленно протягивает руку и убирает волосы с его лба. Наконец дыхание его выравнивается и становится глубже. Губы смыкаются. Роуса ставит кувшин на пол и утирает собственное лицо. Щеки ее мокры от слез, которых она даже не замечала. Она нетвердо поднимается на ноги и озирается. Она ожидала увидеть старые бочки или спутанные и перетершиеся рыболовные снасти. Однако здесь только тюфяк, на котором лежит Йоун, маленький столик да ночной горшок. На чердаке пусто и чисто, будто все эти вещи специально принесли сюда для кого-то. Роуса вглядывается во мрак в поисках знака, который выдал бы чужое присутствие, – хоть какого-нибудь знака. Чердак занимает все пространство под крышей дома, и Роуса не может разглядеть отсюда противоположную стену. А вдруг там ее поджидает Анна? А вдруг призрак, draugur, распластался по стене и наблюдает за ней прямо сейчас? Роуса делает глубокий вдох и медленно идет вперед. Ее шаги эхом отдаются в темноте, и где-то впереди вдруг раздается шепот. Роуса застывает посреди длинной комнаты. Обернувшись, она видит, что светлый прямоугольник двери остался далеко-далеко: пока она будет бежать к выходу, кто-нибудь может наброситься на нее сзади и сомкнуть руки на ее шее. Она дотрагивается до собственного беззащитного горла. Под пальцами трепещет пульс.