ПО СУЩЕСТВУ ДЕЛА Тащ лейтенант символизировал собой борьбу долга и раздражения: — Я имею в виду драку около музыкальной школы. — По-моему, вы неверно квалифицируете это событие. Он нахмурился: — И как же я должен его квалифицировать? — А вы дайте мне бумагу, я сама опишу. Он хмыкнул и подвинул мне лист: — Ну, давай. — На имя кого? Под его диктовку (и саксофонические экзерсисы) я переписала шапку, в которой, между прочим, значилось не только 'Начальнику такого-то отдела с именем и званием, но и от кого — конечно же, от Дэвис Анджелы Франковны. Я продолжала гнуть свою линию. Дальше получился следующий текст: 'По существу событий 11 сентября 1985 года могу пояснить следующее. Выйдя из музыкальной школы, я была остановлена двумя неизвестными мне мужчинами, один из которых грубо схватил меня за руку и потребовал, чтобы я села с ними в машину. Было ли целью упомянутых мужчин совершение действий сексуального или членовредительского характера, мне неизвестно, однако они имели ярко выраженное грубо принудительное свойство.* Мой товарищ, видя это, прибег к мерам необходимой обороны, после чего мы уехали. Записано мной лично. 11.09.1985' И размашистая подпись:А. Дэвис. Patria o muerte!** *Да, коряво, и слова повторяются. Но я сочиняла без черновика и на ходу! **Патриа о муэрте! — Родина или смерть! Лозунг кубинской революции. Я подвинула ему листок: — Так нормально? Лейтенант пробежал глазами листок, потемнел лицом и как даст ладонью по столу (я аж подпрыгнула, честно): — Да что ты мне голову морочишь! Саксофон оборвал свои завывания, брякнул железный перекидной засов, и по коридору прозвучали лёгкие шаги. Вовка зашёл в кабинет и скучным голосом сказал: — Ещё раз на неё крикнешь, рапорт будешь писать из больнички. Где там ваши придурки со своей машиной? Достал меня сегодня этот хор идиотский, и вы тут ещё со своим цирком… — Это что за разговоры? Вы понимаете, где вы находитесь? Вова поморщился: — Слушай, лейтенант, вот чё ты меня бесишь? Вам надо было нас на беседу вытащить? Ну. Щас я начну снова девятилетку изображать, и хрен ты кому чё докажешь, что это всё тебе с пьяных глаз не приснилось. — А тех дяденек другой дяденька избил, который мимо проходил. И мы его не знаем, — честно-честно сказала я специальным детским голосом и для верности несколько раз поморгала глазами. В коридоре раздалось одинокое топанье, следом закричал и заругался сержант Батоев. Вестимо, тот пацан, об которого Вовка кровь вытер, побежал (но был остановлен бдительным сотрудником). Лейтенант смотрел на нас, откинувшись на спинку стула: — Есть же записи. — Это подделки, — равнодушно сказал Вова. — С видеоматериалами, конечно, будет сложнее, но не думаю, что их у вас много, если вообще есть. Несколько секунд висела пауза. Потом лейтенант встал и вышел. — Что думаешь? — спросила я. — Да ничего не думаю. Надоело мне притворяться. Ещё бы. Достало прям до печёнок. СПЕЦИАЛИСТ ПО ДЕТЯМ Где мы были, я не могу вам сказать. Серое здание. Задний рабочий двор без каких-либо обозначений на двери. Во дворе довольно много по советским меркам машин — пять или даже шесть. Около крайней, с задранным капотом, возился мужичок в замасленной робе, ещё трое в форме курили и давали ценные советы. Все четверо лениво мазнули по нам взглядами. Внутри, однако, имелся охранник, сурово потребовавший документы или (за неимением оных) хотя бы имена. — Так Анджела Дэвис, — отрекомендовалась я, — товарищ лейтенант не даст соврать. Так и записали нас: Анджела Дэвис и Анри Валуа. По ходу дела, это теперь наши подпольные клички. Хотя… — Нас теперь любой дурак найдёт, которому не лень, — проворчал Вова. — А особенно не дурак, — согласилась я. Нам показали всякие документы, удостоверения и прочие печати. Но дело было даже не в этом. Если бы какие-нибудь западные спецслужбы взялись представляться органами, они бы такой развесистой клюквы понавешали в стиле Шварценеггеровского милиционера и злых мужиков в ушанках с малиновыми околышами (хоть бы и летом), но никак не вот эту вахту, ремонт полудохлого бобика и рапорта́ в трёх экземплярах. Кабинет был серенький. Человек был серенький, в сереньком костюмчике. Да и всё вокруг было серенькое, унылое и одинаковое. Но, справедливости ради, немного поновее, чем в ментовке. Дядька, которого отправили к нам беседовать, был, видать, специалистом по работе с детьми. Лет тридцати пяти. Майор, наверное. Или по́дпол уже. Первым делом он попытался завязать с нами, тысызыть, контакт. Зубодробительно. Вова смотрел на него, сложив брови домиком. — Простите, вы читали наше дело? — Пусть эти вопросы вас не беспокоят… Я попробовала зайти с другой стороны: — А папку, которую предположительно ваши товарищи изъяли у меня из шкафа, вы хотя бы видели? — Ребята, есть круг вопросов, которые я не должен… — Послушайте, юноша… — начала я. — Тогда позовите того, кто читал, — перебил меня Вова, — иначе это бессмысленный фарс. Мужик помолчал. — Хорошо, я читал… — Тогда какого хрена? — Вовка навалился грудью на стол. — Ты мне во внуки годишься! «Дорогие ребята», бл***… Чё смотришь? На троллейбусе тебя пару кругов по городу провезти, чтоб ты уверился, что никто меня этому не учил? — Погоди, Вов, не разоряйся. У вас есть конкретные вопросы? Без «давайте жить дружно» и прочей фигни? Товарищ предположительно майор хмыкнул. Открыл папочку. — Что такое бэлээм? — Блэк лайф мэттер, — с ужасным немецким произношением выдал Вова. — «Чёрные жизни важны», — перевела я. — Движение, которое из борьбы за равноправие сделалось расистским обратного толка и послужило одним из спусковых крючков гражданской войны в США. — Как это — «обратного толка»? — не понял майор. — То и значит. Не все жизни важны, как вы могли заметить, а только чёрных. — А самыми ущербными членами общества становятся белые цисгендерные мрази, — добавил подробностей Вова.