— Но помилуйте! — воскликнул директор. — Лифт установлен с соблюдением всех технических требований. Принят надзором. — Слепым надзором, — сказал старик. — И глухим. — Мы ж его неделя как пустили. Вздохнули все! Ведь на горбу приходилось ящики и мешки из подвала таскать. А у нас большинство женщины, не хватает подсобных рабочих. — Не мое дело, — сказал старик. — Не выключу! — отрезал директор. — Ни за что! — Выключишь, — пообещал старик. — Как миленький! Опираясь на свою палку, он поднялся, чтобы идти. Юльке показалось, что пенсионер остался доволен результатами разговора. И было странно: разве может человек испытать удовольствие, когда ему отказали в просьбе? До конца продумать необычное поведение старика Юлька не успела. Как только тот вышел, директор обратился к ней: — Что у вас, девушка? Юлька подала направление, которое получила в отделе кадров торга от морщинистого Ивана Филипповича. Виктор Егорович прочел бумажку и немного повертел ее в руках, как бы любуясь. — Отличччно! — протянул он, упирая на букву «ч». — Комсомолка? Юлька кивнула, добавив: — По направлению райкома. — Прекрасно! — продолжал радоваться директор. — Очень хорошо! То, что нужно! Он достал из сейфа небольшую картонную карточку, расчерченную на графы, и предложил Юльке сесть за краешек его стола, чтобы эту карточку заполнить. Требовалось написать о себе самые общие сведения. Юлька принялась за работу. — Ну как? — обратился директор к Клаве и молодому человеку. — Поостыли? Юлька решила, что директор хитрый дядька. Старика он выслушал первым, очевидно, не только из уважения к сединам. Надо было этим двум дать время, чтобы успокоились, пришли в себя после скандала. — Поостыли, — засмеялся парень. — Протрезвел, значит. — Клава зло покосилась на своего врага. Директор на нее прикрикнул и спросил паренька, что же все-таки случилось? Оказалось, парень пришел в магазин купить масло и сметану — велела жена. Получив от продавщицы свои покупки, он захотел пошутить и, накрыв одной рукой банку со сметаной, а другой кусок масла, отчетливо и строго сказал: — Контрольная закупка! Вмиг банка была перевернута и треснулась об пол, сметана разлилась по прилавку. Остальное директор видел своими глазами. — Значит, пошутить хотели, — задумчиво сказал директор. — Вроде. — Паренек беспечно пожал плечами. — Настроение было хорошее. — Ты что скажешь? — Виктор Егорович обратился к Клаве. — Врет он все! — Клава отняла от носа скомканный в кулаке мокрый платок, быстро заговорила: — Не опрокидывала я банки, сам ее сшиб, сам! Все врет! Выпимши он был — любой и каждый вам подтвердить может. Хорошо, к весам не допустила, не то и их бы двинул. — Ерунда это, — сказал парень. — На междугородных я работаю. Шофер. Час, как из рейса. Там, пожалуй, выпьешь. — Ох-хо-хо, ангел с крылышками — хоть стой, хоть падай! Знаем вас, шоферню! — Клава, прекрати! — резко сказал директор и затем, обращаясь к парню, продолжил другим тоном: — Клавдию Ивановну Глушкову мы строго накажем. Выговор ей объявим за грубое и нетактичное обращение с покупателем. Оставьте адрес, копию приказа вам вышлем. — Да ладно, я крови не жажду. Вы мне сметаны в какую-нибудь банку налейте. А то от жены влетит. — Вы уж на нас зла-то не держите, — попросил директор. — И адресок все ж таки надо бы записать. Он протянул парню шариковый карандаш, тот что-то написал на бумажке. — Иди, Клава, отпусти товарищу масло и сметану. Клава вышла, недовольно бурча под нос, который от многочисленных соприкосновений с платком принял пунцовый оттенок. — Счастливой вам торговли! — Парень снова улыбался. — Жизнь прекрасна! Сразу за парнем ушел и директор, сказав Юльке, что через минуту будет. Рассеянным взглядом она скользнула по стенам кабинета. На них были вывешены социалистические обязательства магазина, какие-то непонятные графики, красовалась косо пришпиленная стенная газета с тремя небольшими заметками. Газета называлась «За советскую торговлю», и выпустили ее еще к 1 Мая. Но Юлька не стала читать газету и обязательства, что непременно бы сделала в другое время, хотя бы из природного любопытства, — она напряженно думала. Директор не появлялся уже минут пятнадцать. Где-то совсем близко, наверное за стеной, включили подъемник. Он стал урчать, подвывать и чем-то довольно громко лязгать, однако и это не помешало Юльке предаваться размышлениям, пытаться осмыслить столкновение, происшедшее между пареньком и продавщицей там, в торговом зале. Сопоставляя факты, Юлька неоспоримо для себя признала, что Клава обвесила покупателя, то есть присвоила себе чужое, совершила — пусть в небольших размерах — то, что принято называть несмываемо позорными словами — воровство, кража. Куда Юлька попала?! По спине у нее проползли мурашки. И как быть с Клавой? Разве сможет Юлька спокойно работать рядом, зная о Клаве это? «Но может, и задумываться не стоит? — продолжала Юлька свои невеселые рассуждения. — Ведь уйду я отсюда, все равно уйду при первом удобном случае!» Вернулся директор и, молча сев за стол, стал подписывать бумаги, на каждой из которых было напечатано жирным шрифтом «СЧЕТ-ФАКТУРА» и типографским способом оттиснут многозначный номер. Окончив это занятие, он посмотрел на Юльку. — Чего загрустила? — Предупреждая Юлькины возможные возражения, поспешил добавить: — Не отказывайся, вижу! Надо было говорить о Клаве, нельзя не сказать. И Юлька начала говорить, стараясь не глядеть на директора, потому что стыдилась за продавщицу, стыдилась ее поступка, и стыд этот был по-особому неприятен и жгуч. — Скажите, Виктор Егорович, Клава обманула того парня, шофера? Обвесила его, да? Директор поднялся из-за своего стола, прошелся по комнате туда-сюда, снова уселся. — Переживаешь? Юлька промолчала. — Переживаешь, точно. Больше, правда, за себя. Юлька и тут ничего не ответила. Неловкость, которую она испытывала за продавщицу, почти неуловимо связывалась с беспокойством за собственное душевное равновесие, поскольку Юлька и представить себе не могла, как же это бок о бок работать с человеком заведомо нечестным. — Это хорошо, что за себя переживаешь, — уверенно сказал директор. — Нам, понимаешь, крепкая моральная атмосфера нужна. Как бы это поясней? В общем, здоровый нравственный климат. — А он здесь нездоровый? — Вопрос не отличался тактичностью, и Юлька мысленно себя ругнула. — Здоровый — нездоровый, кто его знает! — откровенно признался директор. — Я в магазине месяц всего. По профессии инженер-строитель, в торге им и работал. Правда, экономические курсы еще закончил, без отрыва. Вот руководство меня сюда и сосватало. Не хотел, да пришлось на старости лет менять специальность. — И отказаться было нельзя? — заинтересовалась Юлька. — Почему нельзя отказаться? — удивился директор. — Отказаться всегда можно. То есть было, конечно, можно. Сейчас-то уж нет. Он посмотрел на Юльку, словно оценивая, стоит ли ему, человеку, разменявшему, как говорится, пятьдесят, пускаться в откровенности с зеленой девчонкой. Сказал, не вдаваясь в подробности: — Видишь ли, в магазине в этом три директора за малый срок сменились. Так получилось. Теперь вот меня назначили. Дело, понимаешь, страдает. Разве откажешься? «А где гарантия, что четвертый будет подходящим, если три не подошли?» — подумала Юлька. Она продолжала подогревать свою настороженность. — Насчет Клавы ты подожди выводы делать, — посоветовал директор. — Вы ведь, молодежь, как — раз-раз, и готово: либо черное, либо белое. Никаких промежутков. — Клава специально масло в лоток бросила, чтобы его не взвесили. Я же видела. — И я видел, — сказал директор. — Что с того? А она, Клава, другое видит. Контрольные чуть не каждый день берут. Кто только ими не занимается! И ОБХСС, и торговая инспекция, и общественность. Нервы знаешь какие нужны? Веревки! Тут с перепугу не то наворотишь. Директорские доводы Юльку не убедили. Говорил он еще, что Клава — женщина одинокая, двое детей. И что здоровье у нее шалит. Только какое это отношение имело к самому поступку? Да никакого. В общем, вел себя директор странно. Тут в кабинет вкатился низкорослый человечек, одетый в синий замусоленный халат. Он было начал что-то нудить вполголоса директору, но, увидев Юльку, замолк и уставился на нее светлыми, белесо-прозрачными, как зимнее небо, глазами. — Застрелиться можно! — сообщил он радостным тоном, который никак не отвечал мрачному смыслу высказывания. — Что ли, дочка, Виктор Егорыч? Похожа вроде. Носик вроде папин, ай? Гляди-ка, красавицу сладил! — Какой носик?