На часах три. Надо купить фрукты для папы, потом поехать в больницу, оттуда в прачечную за бельем и еще сделать много другого — вон на столе список, там все записано. Она медленно вылезла из кресла. Книга, лежавшая на коленях, соскользнула на пол и захлопнулась. Подняв ее, Юлька решила погадать — задумать номер страницы и какую-нибудь строку сверху или снизу, а потом прочесть. Так они иногда делали на уроках литературы, гадали по хрестоматии. Гадали для смеха, но все равно бывало жутковато. — Сто восьмая страница, пятнадцатая строка снизу, — громко сказала Юлька и открыла книгу. Пятнадцатая строчка гласила: «Обслуживает покупателей». Что ж, все правильно… Глава вторая В магазин Юлька вошла не сразу. Походила рядом, потопталась возле витрин. За одним из широких окон во множестве красовались пустые винные бутылки, призванные, по-видимому, изображать изобилие данного рода продукции; в другом висел большой рисунок свиного окорока; в третьем были расставлены помятые и изрядно запыленные коробки с макаронами, лапшой, желудевым кофе. Четвертую витрину Юлька смотреть не стала, а вернулась к окороку. Окорок поразил ее картонной своей неаппетитностью. Он был почему-то коричневато-грязного цвета. Она оглянулась вправо-влево, хотела выяснить, удивляются ли и другие, наткнувшись взглядом на живописный шедевр, выставленный в витрине. Люди спешили мимо, лица их были сосредоточенны и замкнуты, они быстро входили или выходили из магазина, ни на чем постороннем не задерживая своего внимания. Торговый зал магазина, обрамленный с трех сторон массивными холодильными прилавками, показался Юльке темноватым и неуютным. Впечатление это усилилось, когда возле окна она увидела гору зеленых полиэтиленовых ящиков, заполненных порожней посудой. Юлька огляделась. Справа шла торговля молочными продуктами. На прилавке были выставлены пакеты молока и сливок, а также пол-литровая банка с засыпанной в нее на три четверти солью. Рядом стояла табличка: «Сметана 1 сорт. 1 руб. 50 коп.». Несоответствие надписи содержимому банки не смущало ни покупателей, ни продавцов. В центре зала, напротив входной двери, располагался гастрономический отдел. Очередь здесь стояла плотно, и Юлька ничего не сумела рассмотреть. В левой части зала продавали мясо. Высокий дядя в светло-голубом женском берете крутил перед самым носом пожилой покупательницы кусок свинины, словно предлагал не только со всех сторон осмотреть возможную покупку, но и обнюхать. За ухом продавца торчал остро заточенный карандаш. Юлька направилась было к нему, чтобы спросить, как ей пройти к директору магазина, когда у молочного прилавка послышался резкий и неприятный крик, что-то стеклянное коротко звякнуло и разбилось о кафельный пол. Все немедленно стали смотреть в ту сторону. Продавец мяса тоже устремил свой взгляд в сторону молочного отдела. Роста продавец был длинного и видел, наверное, больше других, потому что тут же и высказался с каким-то затаенным ехидством: — Клашка бунтует. От смехота! — Крутнув головой, он затем свирепо уставился на покупательницу: — Ты, мать, усадьбу, что ли, торгуешь с садом и прудом? До вечера будешь выбирать? Покупательница испуганно засуетилась, но взяла ли она кусок свинины, Юлька так и не узнала, поскольку прошла к молочному отделу. Там, очевидно, разыгрывалась какая-то драма. Надрывно и хрипло кричала продавщица — средних лет женщина с сухим, костистым лицом и горящими злобным страхом глазами. Она неистово отталкивала от весов руки коренастого, одетого в новенький свитер паренька, который пытался положить на них небольшой сверток. По всему прилавку была разлита сметана, а на полу валялись острые осколки разбитой банки, и пареньку приходилось неестественно изгибаться и балансировать, чтобы не испачкать свой свитер или не наступить на стекло. — Руки убери! Руки! Ишь нашелся! — захлебывалась в крике продавщица. — Много вас тут таких ходют! — Дайте мне положить масло на весы! Паренек старался сохранить достоинство, и это, вероятно, было нелегко, поскольку опасность перемазаться в сметане заставляла его принимать самые нелепые и комические позы. Но он не сдавался: — Вы не имеете права. Не мешайте! Вы за это ответите! — Грозиться вздумал! Право ему! Испуга-а-ались!.. Ты жене своей грози. Пьяный, да? Точно, пьяный! — И она снова отбрасывала от чашки весов протянутый сверток. — Что происходит? — спросил высокий мужчина в белоснежном, туго накрахмаленном халате. Подошел он сзади и теперь стоял рядом с Юлькой — темные, с сильной проседью волосы, четкая линия твердо сдвинутых губ, длинный розовый рубец на щеке, взгляд неприветливо-отчужденный, какой бывает у человека, которого оторвали от дел по поводу мелкому и досадному. — Что здесь происходит? — повторил вновь пришедший с некоторым раздражением. — А вот и Виктор Егорыч, — сладко пропела продавщица и в новом приступе остервенения стала тыкать пальцем в сторону паренька: — Пьяный он, пьяный! Паренек хотел было передать масло Виктору Егоровичу, но не успел. Совершенно неожиданно и очень быстро продавщица выдернула из его руки сверток, рванув при этом так, что паренек пошатнулся. — Глядите, на ногах не стоит! — закричала продавщица, указывая на парня. Под собственный крик — Юлька на это обратила внимание случайно — продавщица сноровисто и ловко развернула масло и отбросила бумажку в сторону. «Зачем?» — недоуменно подумала Юлька. Хлоп — и кусочек оказался в эмалированном белом лотке среди других подобных ему кусочков, рядом с большим светло-желтым кубом, от которого и был, наверное, отрезан. Паренек непроизвольно потянулся за маслом, когда бросала его в лоток продавщица, словно думал поймать его на лету, и тут же наступил на осколки банки, валявшиеся на полу. Осколки хрустнули, брызги сметаны из-под ноги парня рванулись в стороны. Молчавшие до того наблюдатели разом пришли в невероятное возбуждение и заговорили все одновременно, так что понять, к кому или к чему относятся их возмущенные реплики, не представлялось возможным. Продавщица продолжала шуметь, отругивался парень, невдалеке жалобно жужжал кассовый аппарат, грохотали входные двери. Страшнейшая эта какофония рассмешила Юльку. Происходившее смахивало на заранее отрепетированное комедийное представление. Виктор Егорович приказал продавщице: — Пройдите, Клава, ко мне! — Затем он представился пареньку: — Дорофеев, директор магазина. Прошу вас в кабинет. Сказав появившейся в белом халате женщине, чтобы встала на место Клавы, он обратился к покупателям: — Спокойно, товарищи! Ничего не случилось. «Ничего себе — ничего не случилось!» — подумала Юлька. Директор двинулся через торговый зал и, приподняв доску, прошел за прилавок, а потом внутрь магазина. За ним потянулся паренек, за пареньком пошла Юлька. Ей ведь требовалось обратиться к Дорофееву — так было написано в направлении. Стараясь не отрываться от паренька и миновав очень темный извилистый коридорчик, она, наконец, оказалась в директорском кабинете, ничем не примечательной крохотной комнатке с окном, забранным решеткой. Кроме директора, прошедшего сразу за потрепанный, дешевый письменный стол, в кабинете оказались плачущая Клава, все тот же парень, она, Юлька, и неведомо откуда возникший седой, осанистый старик. К нему первому и обратился директор: — Вы, товарищ, ко мне? — Подожду. — Старик милостиво помахал рукой. — Мне не к спеху. Разбирайтесь со своими делами. Сказав это тоном величайшего одолжения, старик плотно уселся на стул, упер в пол свою палку, приготовившись, как видно, оставаться здесь долго. — Да нет, — возразил директор, — говорите, с чем пришли. Старость все-таки… — Не радость! — с непонятным Юльке удовольствием подхватил старик. — Да-а, мало радостей в старости, а вы и последние норовите отнять. Вот ведь как! — Что отнять? — Виктор Егорович недоуменно вскинул брови. — Покой. Заслуженный, так сказать, отдых. — Пользуйтесь на здоровье. Мы-то тут при чем? — А при том самом! Ты попробуй воспользуйся. — Старик неожиданно перешел на «ты». — Попробуй, когда тебе каждый миг в самое ухо жу-жу-жу, гу-гу-гу, дык-дык-дык! Произнося свои «жу-жу-жу», старик громко, им в такт колотил об пол тяжелой палкой. С каждым стуком он входил все в больший гнев, распалялся. — Толком можете объяснить? — поморщился директор. Его, наверное, раздражал этот стук. — То-о-олком? — картинно изумился старик и хряпнул палкой изо всех сил. — Это ты, ты объясни, когда свое безобразие закончишь?! — Зря, папаша, расстраиваетесь, — подал вдруг голос паренек. — Жизнь прекрасна! — А ты, молодой человек, не встревай! — Старик обжег взглядом своего нечаянного оппонента. — Вот если бы тебя так — каждый день по голове кувалдой, а потом сверлом, а потом рашпилем, а? — Плохо, конечно, — согласился парень. — То-то! А я пенсионер местного значения, — гордо сказал старик. — Чувствуете? Тут старик со множеством деталей и подробностей стал перечислять свои заслуги перед государством, властно покрикивая на директора, если тот пытался его прервать, чтобы выяснить суть дела. Старик уже рассказал, как он воевал в гражданскую войну, как сражался на фронтах Великой Отечественной, как восстанавливал, а потом развивал народное хозяйство, и Юлька было решила, что все, скоро конец, когда он неожиданно перешел к Декабрьскому вооруженному восстанию 1905 года. — Хоть мне в ту пору трех лет не сравнялось, — неторопливо поведал старик, — однако… — Ну и память у вас, папаша! — удивился паренек. — Не отшибли пока. — Пенсионер кивнул на директора. — Не успели. Но стараются. — И продолжил рассказ. Звонил телефон, в дверь поминутно всовывались разные головы и спрашивали: «Можно?» — но, наткнувшись на взгляд директора, быстро исчезали. Было ясно: старик парализовал работу директора, остановить его можно было только грубостью или резкостью, но Виктор Егорович, видимо, не хотел прибегать к подобного рода сильным средствам, и это Юльке понравилось. Старик, наконец, устал от собственных рассказов, умолк — на минуту, тяжело вздохнул и потребовал от директора, чтобы в магазине перестали пользоваться грузовым лифтом. Жил пенсионер в квартире, расположенной над магазином, когда же включали лифт, с помощью которого подавали товары из подвала в отделы, мотор шумел и был слышен в квартире старика.