Виктора Егоровича оторвал телефонный звонок, и сейчас, положив трубку, он потрогал свой нос. Наверное, машинально. Он, конечно, не слышал, вернее, не уловил, о чем говорил низкорослый. А тот продолжал: — Под копирку, как есть! — И, сложив ладонь корытцем, шагнул к Юльке: — Проздравляю! — С чем ты ее тут проздравляешь? — нетерпеливо передразнил директор. — Что-то не пойму? — С тем, что она ваша, то есть директорская, дочь, а вы наш руководитель, то есть ее отец. Вот! Виктор Егорович засмеялся, потом встал и церемонно представил Юльку: — Юлия Константиновна Рогова. Зачислена ученицей продавца в гастрономический отдел. А это, — он обернулся к низкорослому, — Алексей Андреич, подсобный наш рабочий. Большой, понимаешь, физиономист! Алексей Андреевич с важностью поклонился. Директор протянул ему подписанные счета-фактуры. — Возьми вот, отдай экспедитору. — Премного вами благодарен! — сказал почему-то Алексей Андреевич и, понизив голос, добавил: — За простой машин поставщики, поди, снова намахают штраф. Три фургона прибыли разом, хоть застрелись! — Чего ж ты время теряешь? — возмутился директор. — Ну, и команда на мою голову! А Петро где? — Не вышел на работу по причинам неизвестным. И потому отсутствует. — Тьфу! Хоть сам на разгрузку становись. — Не положено, — строго заметил Алексей Андреевич. — В авторитете убыток будет. — А штраф платить магазину положено? Тут убытка не будет? Виктор Егорович направился к двери, поманив за собой подсобного рабочего. — Пошли! Про Юльку он как будто совершенно забыл. Она вышла из кабинета и, пройдя мимо каких-то бочек, очутилась рядом с большими черными платформенными весами. Тусклый свет лампочки, подвешенной под самый потолок, томил. Где-то совсем рядом с грохотом отворилась дверь, впустив в темноту коридора слепящий импульс летнего дня. Вошла женщина — коренастая, крепко сбитая, одетая в белый халат. Грубовато спросила: — Кто тут весами балуется? — Я не балуюсь, — сказала Юлька. — Просто стою. Вошедшая приблизилась к Юльке, пытаясь рассмотреть. — Новая ученица, что ли? — Она протянула руку. — Трошина Мария Степановна, заведующая молочным отделом. В мою, между прочим, секцию пойдешь работать. — Рогова Юля. — Юлька пожала жесткую, очень шершавую руку Марии Степановны. — Меня в гастрономический назначили. Так и в направлении торга написано. — Мало ли кто что напишет! А у меня работать некому, людей нет. Или, может, прикажешь отдел закрыть? — с вызовом и в повышенном тоне спросила Мария Степановна. — Молчишь? Разумеется, Юлька молчала. И не только потому, что не несла ответственности за подбор и расстановку кадров в магазине, но еще и по той причине, что работа в одном отделе с Клавой ее увлечь не могла. Однако, как оказалось, Мария Степановна и не ждала ответа на свой вопрос. — Выйдем! Яркий полдень заливал маленький дворик золотисто-голубым светом. После прохладного сумрака коридора добела раскаленный городской воздух казался плотным, он окутывал непроницаемо-прозрачно, как целлофан. Здесь, въехав задними колесами на тротуар, застыли с открытыми дверцами три продуктовых фургона. У одной из машин стояла Клава, она принимала круглые металлические кассеты с уложенными в них пакетами молока. Теперь не только нос, но и все ее лицо раскраснелось, распарилось, пряди потных волос прилипли ко лбу. Пробегая мимо Юльки и Марии Степановны с двумя кассетами в обнимку, Клава озорно крикнула: «Посторонись, зашибу!» — и, толкнув своей ношей дверь, скрылась в темной утробе магазина. Мария Степановна громко позвала директора. Он тут же высунулся из кузова второй машины. Вид у него был не лучше Клавиного — Виктор Егорович раскраснелся и тяжело дышал. Спрыгнув на асфальт, он принялся вынимать из машины ящики, набитые густо замазанными салом банками с говяжьей тушенкой. Мария Степановна ему что-то горячо доказывала, одновременно помогая разгружать привезенные продукты. Время от времени она показывала или посматривала на Юльку. Нетрудно было догадаться, что речь шла о ней. Водители всех трех машин стояли невдалеке со скучающим видом. Один из них, подпиравший плечом дерево, оттолкнулся от него, выплюнул изжеванную папиросу на асфальт. — Эй, завмаг! Сколько чухаться будете? Скоро там? Виктор Егорович обернулся. — Разгрузим, не горячись. — Ты в темпе давай, в темпе! — потребовал шофер, и двое других немедленно его поддержали жестикуляцией и руганью. Не обращая на них внимания, директор потянул к себе очередной ящик, тяжело крякнул, опуская на землю. — Бери ученицу, ладно, — сказал он Марии Степановне. — Что с тобой поделаешь? — И пошел объясняться с шоферами. Итак, Юлькина судьба была еще раз решена без всякого участия с ее стороны. Обстоятельства, которые помимо нее все еще продолжали возникать, увлекали смирившуюся Юльку неизвестно куда. — Поди-ка подсоби, — услышала Юлька Марию Степановну, но не сразу поняла, что та от нее хочет. — Как это? — спросила невпопад, в полном недоумении. — Ручками, — бросила Мария Степановна, сделав жест в сторону решеток с молочными пакетами. — Или ты неженка? Замараться боишься? Нет, неженкой Юлька не была. Но разве ее обязанность таскать все эти решетки и жирные, перемазанные салом ящики? Ведь не грузчиком же она пришла сюда работать! Ей и без того хватает впечатлений. Да и стыдно перед окружающими, и тяжело, наверное, тоже, и платье можно испачкать — светло-серое, самое нарядное ее платье из дорогого джерси. Из груди вырвался короткий вздох, скорее даже стон. Неужели стон? Во всяком случае, ничего похожего из Юлькиной груди до сих пор не вырывалось. — Среднее образование не позволяет? — Чуть рыхлое, оплывшее лицо Марии Степановны не выражало ни насмешки, ни тем более злорадства, а лишь озабоченность и усталость. С трудом оторвав подошвы от асфальта, словно были они прилеплены к нему универсальным клеем «Суперцемент», Юлька двинулась к ящикам… Глава третья Вернувшись домой, Юлька первым делом забралась под душ. Плечи, спина, все тело было налито свинцом, сила земного тяготения вдруг многократно увеличилась. Вода дробно барабанила по резиновой шапочке, приятно стегала лицо, когда Юлька поднимала его кверху, быстрыми мягкими струями стекала вниз. Усталость и тяжесть постепенно уходили куда-то, исчезали. Чтобы ускорить этот процесс, Юлька резко завернула кран горячей воды и открыла на полную мощь кран холодной. Сразу перехватило дыхание. Но она заставила себя досчитать до ста, потом пять раз повторить «До Клавы мне нет никакого дела!», еще пять раз «До директора тоже!» и с визгом выскочила из-под душа. — Жизнь прекрасна! — доверительно сообщила Юлька своему отражению в зеркале. Фраза шофера пришлась кстати. Сунув ноги во вьетнамки и накинув халат, она присела у телефона и стала накручивать диск. Валерия сняла трубку тут же. Голос был низким и бархатистым. — Говорите! — Скажу! Всю правду скажу! Не вели казнить, вели миловать, матушка царица! — Юшка! Валерия рассмеялась, поцеловала воздух перед трубкой, и телефон донес до Юльки звук ее поцелуя. Юлька тоже поцеловала воздух. — Сегодня жду. Расскажешь все-все! — торопливо сказала Валерия и нажала на рычаг, не поинтересовавшись, сможет ли прийти Юлька. Это было в духе Валерии — ей никто, никогда и ни в чем не отказывал. Юлька еще немножко посидела на тахте и поболтала в воздухе ногами. Свобода и полная независимость, которые обрела Юлька на оставшуюся часть дня и вечер, воспринимались как легкий веселый праздник. Праздник существовал в самой Юльке, заставлял томительно замирать сердце в предвкушении ожидаемой и одновременно нежданной радости, неизвестно какой, непонятно с чем связанной, а значит, таинственной и потому еще более привлекательной. Юлька подумала о том, как мало все-таки человеку надо. Ну, отпустили пораньше домой из этого тягомотного, жуткого, страшного магазина — сразу после разгрузки; ну, хорошая погода; ну, встретится она с подругой. Что еще? Ну, погуляет, скажем, немного, съест две порции мороженого — больше не осилит. А дальше? Все это не повод для телячьей радости, которая ее разбирает. Впрочем… Юлька вспомнила, какое счастье обуревало класс, когда неожиданно срывался последний урок. Все радовались и веселились, хотя особых причин для ликования тоже, кажется, не было. Придя домой раньше обычного, она скучала. Однако заболей назавтра другой преподаватель — все повторялось. Юлька натянула свои любимые джинсы, надела батник — желтую трикотажную кофточку, напоминающую покроем мужскую рубашку, — который папа привез ей в прошлом году из Праги, низко на бедрах затянула широкий ремень. Всё, можно отправляться! Вот только захватить яблоки, ветчину, а также пирожки, испеченные соседкой Полиной Савельевной для папы, — прежде всего Юлька поедет к нему. Больница находилась недалеко, четыре остановки автобусом, ждать которого Юльке не пришлось — подъехал сразу. Устроившись с правой стороны у окна, она принялась внимательно читать вывески, мимо которых проезжала, и рассматривать прохожих. Это было особенно интересно, поскольку прохожие не знали, что Юлька на них смотрит. Правда, автобус двигался довольно быстро и, чтобы не потерять из виду очередного пешехода, Юльке приходилось крутиться на сиденье. Так продолжалось некоторое время, пока она не заметила, что на нее смотрят с не меньшим интересом, чем она на прохожих. Особенно пристально, не сводя дымчатых очков, разглядывал ее загорелый молодой человек, сидевший у передней кассы спиной по движению и лицом к Юльке. Рядом с ним лежала авоська, наполненная продуктами: сок манго, бутылка с ряженкой, еще какие-то свертки. «Вернулся с юга, — подумала Юлька. — Едет в больницу». Она снова стала смотреть в окно и о молодом человеке в дымчатых очках тут же забыла. Больница занимала весьма солидную территорию и была построена прямо в лесу. Ее корпуса белели сквозь ветвистые кроны высоких деревьев. Всю территорию окружал глухой бетонный забор, в котором невдалеке от автобусной остановки имелся проем, точнее, дыра, пробитая неизвестно кем и непонятно каким способом.