Нахлынувшие воспоминания привели его в смятение, давили знакомой тяжестью. Однажды они сидели на ковриках у океана, когда на берегу появился Омнус, бывший океанолог, физик-одиночка. Его точка зрения была довольно популярна на острове. Декарт его заочно ненавидел. Тот полагал, что теории Маркуса и Брахура – принципиально не опровергаемые гипотезы, они не фальсифицируемы, а значит, это роднит их со сказками. Омнус шел по пляжу и наблюдал за маркусовцами, склоненными в молитве. – Это ж как надо боготворить обычную физику, – улыбался он, – чтобы вставать перед ней на четвереньки. – Это пение океана, – сказала одна из женщин. – Не перестаю удивляться, как многоступенчатые интерференции вызывают в ваших мозгах столь яркие эмоциональные реакции. – Вам стóит уйти с пляжа, – отозвалась другая женщина. Отряхнув песок, она поднялась и с гневом взглянула на Омнуса. – Считать эту разноголосицу пением столь же нелепо, как и полагать, что вы все единственные, уникальные в своем роде, а не клоны определенных архетипов. Все это не казалось бы столь убедительным, прочитай это Джулия где-нибудь в трактате, однако она была рядом и все слышала. Декарт в смятении наблюдал, как она догнала уходящего Омнуса и засыпала его вопросами. В тот день в ней что-то неуловимо сдвинулось. Будто из нижнего яруса пирамиды вынули один кирпичик. Ведь как еще объяснить ее упорное стремление к саморазрушению, желание сбежать от реальности? – Ненавижу и тебя, и Создателя, – призналась она в тот вечер. Тут воспоминание оборвалось, и все потонуло в гнетущем кошмаре. Смерть сына. Темное небо. Угрызения совести. Кажется, именно в те дни небо изменило свой цвет. Оно стало серым за одну ночь, неожиданно для всех, и это объяснили болезнью колбочек в сетчатке глаза. С тех пор синее небо стало ассоциироваться у Декарта со счастьем, с теми временами, когда все было в порядке, а Арти жив. И пока он шептал Джулии о любви, ее чувства стремительно угасали, будто рушились по экспоненте. – Я живу с чужим человеком, – говорила она. – Я не знаю тебя. Так же быстро умирала ее вера. – Ты говоришь дикие вещи, Джулия, – отвечал он. Они редко обсуждали эти темы. И только сейчас Декарт понял, насколько все было серьезно, – он понял, что все эти годы Джулия страдала от внутренней боли, которую научилась талантливо прятать. И в этом была виновата даже не смерть сына, нет, – в мучениях Джулии был виноват он сам. Эту вину он ощущал многие годы – она тяготила его, но об источнике, ее эпицентре, он не совсем догадывался. Он подошел к раковине, включил горячую воду и опустил в нее руки. Излюбленная привычка. Дрожь медленно утихала, пальцы краснели и разбухали. Ему хотелось забрать жену и уехать куда-нибудь в другой мир, подальше отсюда. Но куда, Декарт? Он стоял в ванной, словно пойманный в западню, и равнодушно разглядывал свои скрюченные пальцы. «Все это испытание, Декарт, надо держаться», – говорил он себе. Он вновь подумал, что стóит услышать голос Создателя, и все мигом встанет на свои места. Через громадную пропасть протянется мостик к берегу, где его ждут. Он открыл шкафчик и, отодвинув заднюю стенку, вытащил из тайника деньги и маленький плазменный пистолет. Перед ним замаячил огонек надежды. «Да, должен быть выход, – пробормотал он. – Еще немного – и все окончится миром. Создатель подскажет мне способ. Все это спектакль, меня проверяют». В голове вновь послышались голоса – ему показалось, что кто-то даже хихикнул. И вдруг вполне определенно раздалось: – Создатель там, наверху, смеется над тобой. Декарт вернулся в спальню и с горечью взглянул на спящую жену. Она так мило откинула в сторону руку. Волосы, как солнечные лучи, рассыпались по подушке. Сердце его болезненно сжалось, что-то заскребло в груди. Он вытащил пистолет, повертел его в руках, погладил холодный титан, затем спрятал обратно в карман. Он мог бы избавить от Массива их обоих. Он мог бы сделать так, что они никогда бы не стали фиолетовоглазыми. Он сел на постель, погладил Джулию по голове и попытался ее поцеловать. – Я люблю тебя, – прошептал он. Он никак не ожидал, что она вырвется из его объятий и ответит ему коротким ядовитым смешком, какого он раньше никогда от нее не слышал. Ужас темной пеленой окутал ему сознание. Декарт резко вскочил и выбежал прочь из спальни. Выходя, он на мгновение обернулся и, подавив в горле спазм, захлопнул за собой дверь. Щелкнул блокировкой – на панели управления вспыхнул красный огонек. – Прости меня, – сказал он на бегу. «Соберись с силами, Декарт». Он бежал, проглатывая душившие его слезы. И только спустя километр перешел на шаг, тяжело дыша и до боли сжимая кулаки. VI На одной из улиц из тумана прямо на него вынырнул автокар. Метнувшись в сторону, он едва не задел Декарта. Все, что он успел заметить, – номер «603ЛЕВ» и алые блики фар. «О Элеонора, святая заступница», – прошептал он. – Будьте осторожней! – крикнул кто-то. Он обернулся. Мимо шла девушка. Маленькая, шустрая, лицо как яблочко. – О чем вы? – Он с тревогой изучал ее голубые глаза. – Ну, автокар, – рассмеялась она. – Да-да, спасибо. «Опять «лев». Редкое слово из мифов первых людей. Второй или даже третий раз за день». Такое бывает. Характерно. Вдруг возникает какое-нибудь слово и начинает повсюду встречаться тебе на пути. Ты его слышишь от друзей, натыкаешься на него в книге, ловишь краем уха в разговоре прохожих, а потом оно тебе снится. «Нельзя быть столь мнительным, Декарт». – По волнам гуляет белая чайка, – пропел ему кто-то в ухо, но он не обратил внимания. Из мглы выплыли два фиолетовых огонька и двинулись ему навстречу. Это была оболочка юноши – худая, прямая, с всклокоченными, сальными волосами. – Здравствуй, Декарт, – прозвучал низкий, уже знакомый голос Массива. Декарт глянул замутненным взглядом, и дыхание его оборвалось, застряв где-то в окаменевшей гортани. – Ты боишься, – мягко сказал слэп. Его лицо подергивалось, постоянно меняя выражение. – Мои зубы стучат от холода, не от страха. – Декарт в упор смотрел на оболочку. Он не шевелился, будто весь мир заледенел и сковал его. – Ты ненавидишь самого себя. Еще никогда Декарт не видел это сияние столь ярким – фиолетовый был ослепительным, почти белым. Сознавая, что все это не снится ему, он подошел к слэпу ближе. Его мучил один вопрос, и теперь любопытство разгорелось еще сильнее. – Верите ли вы в Создателя? – спросил он. Голос оболочки сменился на легкий, подвижный тенор. Видимо, у руля оказалось не коллективное сознание, «мы», а кто-то один. – Любопытный момент, Декарт. Когда спорят два человека – верующий и атеист, не жди ничего хорошего. Сколь бы один ни убеждал другого, насколько это прекрасно – верить в Создателя, тот лишь посмеется, а то и отвесит злую шутку.