– Где моя жена? – спросил Декарт и покосился на треугольную дверь. – Она ушла? – Спуститесь в холл. Джулия стояла у окна и, сгорбившись, будто прилипнув к подоконнику, что-то высматривала. Вдали блестел океан. Он утих и стал гладкий, мертвенно ровный, как стекло. Он был уверен, что Джулия, внешне равнодушная, пытается скрыть восторг. Ему это совсем не нравилось. Не этой реакции он ожидал. – Какое отвратительное чувство! – сказал он. Она промолчала. Декарт дрожал, по его лицу катились бусинки пота. Глаза были красными, воспаленными и мокрыми от слез. Он весь источал беспокойство, сильное, безотчетное волнение. – Что ты об этом думаешь? – спросил он выжидающе. – Теперь ты довольна? Они остановились в узком переулке. – Маркус бы гордился тобой, – ответила она. – Меня будто прочитали! – сказал он брезгливо. – Как книгу. Она резко вскинула ладонь и жестом остановила его: – Не впадай в мелодраму, Декарт. Он застыл, краска негодования медленно сползала с его щек. – Слияние, – сказала Джулия, – помещает тебя в бриллиант восприятия – тысячи граней сверкают перед тобой, переливаясь светом и красками. – Идем домой, – ответил он хмуро. С минуту они шли в молчании, наконец, будто бы в утешение, она предложила: – Я приготовлю ужин, – и улыбнулась уголками губ. – Может, ты чего-нибудь хочешь? – Мне нужно к океану, – отрезал он. – Хорошо, буду ждать тебя дома. Недалеко от набережной он увидел мужчину, замершего в нелепой позе. Это была старая оболочка, принадлежавшая брахуровцу Аскрену. Декарт был мало знаком с ним. Толстая, обросшая жиром, она стояла, наклонившись вперед, и разглядывала – почти в упор – бетонную стену соты. Руки ее повисли как плети, безвольно и грузно. Декарт заглянул ей в лицо и увидел, что маленькие глазки, в обрамлении пухлых щек, пылают фиолетовым пламенем. Так ярко и неестественно, что казалось, будто это лампы. Эта статичная, пугающая поза лучше любых слов доказывала абсурдность Слияния. Слэп не двигался больше минуты. Видимо, ядро Массива было настолько далеко от этого безучастного тела (при взгляде на которое ползли неприятные мурашки), что его оставили, точно куклу. В последнее время Декарт все чаще замечал подобное поведение слэпов – они вели себя, будто роботы с дистанционным управлением. Толстяк резко повернул голову и впился взглядом в Декарта. Это было настолько неожиданно, и Декарт не сразу понял, что отшатнулся от слэпа, но потом все-таки заставил себя подойти к нему вплотную. «Они хотят завлечь меня». Толстяк моргнул. Уголки губ потянулись вверх и подперли щеки. Лицо застыло. – Если хотите найти Создателя, милости просим, – раздался глубокий баритон. На губе слэпа повисла слюна. Подхваченная порывом ветра, она вытянулась в длинную нить. «Это уже не сон». Декарта накрыла волна жути. Они пытаются заманить и его! Парализованный, он не сводил взгляда с удаляющегося толстяка, не до конца понимая, померещились ли ему эти слова или же слэп в самом деле произнес их. – Я не отдам ее вам! – закричал он вдогонку. Туман застил ему глаза. – Вы не получите ни ее, ни меня! Не получите. Удивительно, но со стороны Массива Декарт не почувствовал ожидаемой враждебности – она была лишь с его стороны. Сработал эффект лестницы – нужные слова пришли к нему слишком поздно. «А может, все островитяне – сумасшедшие, и мы лишь углубляем сумасшествие друг друга? Возможно, – решил он, – это наше проклятие. Создатель проклял нас за уныние. Уже пол-острова – больше десяти тысяч человек – стали слэпами». На глаза попалось граффити: «Ты уникален!», ниже – черный крест, перечеркивающий слово «Слияние». Он чувствовал, что все сказанное Массивом является, по сути, коварным обманом. Остров наполнял убийственный фиолетовый, он плел вокруг Декарта матовую сеть, загоняя его в угол. Вдруг он будто услышал чей-то голос. Но, может быть, ему просто послышалось? – Верить в Создателя – значит верить в людей, – сказал этот голос. «Уязвим! Вот что страшно». По пути он отворачивался от прохожих, а придя на берег, стоял и впитывал музыку хмурого, пасмурного океана, и губы его шептали молитву. Перед ним обрушивалась на гальку свинцовая пена прибоя. Он старался не глядеть на отвратительную полосу пестрого мусора, которую выплюнул на берег океан. «Сначала был океан, одинокий и величественный, – вспомнил он строчку из заветов Маркуса. – В нем была Сила, а в ней – Жизнь. Волны, седые громады, – ранимы». – О Элеонора, святая заступница, – взмолился Декарт, окунаясь в свой внутренний океан. – Когда же это закончится? По дороге домой он зашел в бар. Внутри пахло дымом и чем-то кислым, перебродившим. Посетителей было немного, но все они громко спорили. С опаской оглядываясь, Декарт подошел к высокому, вращающемуся табурету. – Голубого спирта, – сказал он. Он вспомнил, как пил его после смерти сына. Тогда это здорово помогало. Должно помочь и теперь. – Могу предложить фирменный коктейль, – сказал бармен, на ходу протирая тряпкой титановую поверхность стойки. Его лицо покрывала сеть мелких красных капилляров. Из-под нависших бровей зеленели глаза. – Спирта, – повторил Декарт. Он скользнул взглядом по бармену и уставился в панорамное окно. По улице неслись вытянутые автокары. На крайних в ряду табуретах, облокотившись о стойку, сидела молодая пара. Декарт скрестил руки на груди и коротко на них взглянул. «Не слэпы, – мелькнула успокаивающая мысль. – Не похоже». – Я не пойду, – с ожесточением сказала девушка. – Даже не уговаривай. – Мир меняется, – ответил парень, одним глотком осушив стакан. – Этот сраный мир уже давно другой. Что-то звякнуло. Отвернувшись от окна, Декарт пристально рассматривал свою порцию спирта. В стакане кружились крошечные голубые завихрения. Он наблюдал за ними, пока они все не растворились. Затем достал из кармана черную таблетку, сунул ее в рот и запил спиртом. В желудке разлился огонь, веки устало дрогнули. – Всеобщая апатия! – воскликнул один из спорщиков. В его глазах смешались восторг и ужас. – Поэтому оно так популярно, Терх. Декарт узнал его. Это был историк Карз, известный брахуровец. Многие годы он работал над своим многотомным трудом «Первые». Второй спорщик оторвался от стакана и сказал: – Возможно, это единственный выход для отчаявшихся, потерявших мотивацию. Тысячи желают вырваться из своей черепной коробки, увидеть мир глазами других, примкнуть к коллективному сознанию. – Согласна, – донесся женский голос из угла бара. – Я слышала, это опыт, открывающий двери к всеобщей любви. «Так говорила и Джулия», – подумал Декарт, проглотив последние капли спирта. Ему стало и смешно, и горько одновременно. – Откуда ты можешь это знать? – с иронией спросил Карз. – Судишь по одежке? Или по их глазам? Женщина хмыкнула и пожала плечами. – У них имеются и высшие цели, – сказала она. – Их цель не экспансия, а глобальное счастье. – Чувство единения, – продолжал второй. Он потягивал коктейль, и его кадык резво дергался. – Подобное могли отдаленно познать лишь фанаты диффербола или примитивной игры в футбол, о которой писали первые. «Уже все обсуждают эту мерзость», – мелькнула у Декарта мысль.