Он промолчал. Через пару минут в кабинет вошел мужчина с бородкой, одетый в темный костюм, с шапочкой на голове. Он был значительно младше Джулии. – Это священник Липт, – представил его офицер. Липт коротко глянул на женщину и спросил: – Знаете ли вы Маркуса? – Знаю, – сказала она. – Есть ли у вас вера? – Вы напрасно упорствуете, – вздохнула она. – Это касается только меня, так ведь? – Не так! – рассердился Липт. – Отвечайте. Джулия поднялась. – Мне нужно идти. Офицер преградил ей дорогу. – С этим подождем, – властно произнес священник. – Слышали ли вы его музыку? – Сказать вам честно? – Разумеется. – Она мне нравится, – ответила Джулия. – Часто она приятная. Но я не думаю, что это музыка вашего пророка. – Откуда же, по-вашему, она звучит? – Не знаю, – с отсутствующим видом сказала она. – Могу лишь добавить, что она красива. – Вот! А я знаю! – с жаром произнес священник. – Это музыка Маркуса. – Будь по-вашему, – пожала она плечами. Липт долго молчал, кусая концы своих усов. Казалось, его совсем не заботил случай с котом. Он злобно взглянул на Джулию и сказал: – Выходит, это правда. И вы не верите в него? – Нет. Вы знаете, что сделали дети? – Вы не верите! – закричал Липт как одержимый. – Но почему же тогда мы должны верить вашим словам? После этого она проснулась. Джулия взяла с полки книгу Брахура и легла на кровать. Старое, обшарпанное издание: «Мифология древности». Полистала желтые, слипшиеся от времени страницы, открыла главу «Животные» и стала искать то странное слово. «Львы, ягуары, леопарды и другие крупные кошки, какие обитают, к примеру, в Африке, мною замечены не были…» – Что такое Африка? – пробормотала она. Декарт сел рядом и улыбнулся. – Я люблю тебя, принцесса, – сказал он нежно. – Ты идиот, Декарт, – выпалила она с искренней злобой. – Ты никогда меня не понимал. Она отложила книгу и в упор на него посмотрела. – Напротив, – возразил Декарт. – Нас связывает наш сын, мы с тобой одно целое, два берега одной реки. – Ты всегда был с ним груб, – прошептала она. Послышался всхлип. – Я любил его больше всех на свете, о чем ты говоришь, Джулия? – Я пойду на Слияние, Декарт, – твердо сказала она. Он молчал, пронзенный ее отчаянием. С его руками происходило что-то неладное: пальцы нервно ощупывали то воротник, то манжеты серебристого одеяния. – Я устала от тебя. В таких случаях он обычно отшучивался. Но сегодня ему было не до смеха – его начинало трясти. – Не слушай рекламу, – тихо сказал он. «Она хочет стать слэпом – вот в чем беда». – Устала от твоих домыслов! – продолжала она. – Это безумие. Только и занимаешься Маркусом, а его… его попросту нет и никогда не было! Внутри него все заклокотало и вырвалось еле слышным, обиженным шипением: – Это не так. – Он весь затрясся. – Маркус существует, ты же знаешь. Джулия засмеялась, и этот смех оказался для него столь болезненным, будто ему в грудь вонзили и провернули нож. Нет, если рассудить, Джулия не глумилась над ним – в ней просто не осталось веры. – Сегодня я пройду процедуру, – сказала она. – По крайней мере, это может оказаться тем, чего я желаю, – смертью. У Декарта возникла утешающая мысль: да, надо спросить ее, может, она и согласится. – Пойдем к океану. Если тебе тяжело, нет ничего лучше, чем послушать музыку. Невинная прогулка. Он и не просит о чем-то большем. Можно обойтись и без молитв, даже без слов – лишь постоять на берегу, послушать волны да поглядеть на туманный горизонт. Раньше, много лет назад, они ходили на пляж каждые выходные – за дальние Смуглые скалы, где поменьше народа. Они кланялись Океану, танцевали под его мелодии, а после сидели на ковриках, ритуально взявшись за руки. В особенности Декарт любил минуты заката – молчание, музыка, духовная близость. – Это физика волн, Декарт, – ответила Джулия. – Обычная интерференция. Хоть и приятная на слух. Глупо ей поклоняться. Ее голос был холодным, как лезвие бритвы. Декарт тяжело вздохнул. Со стороны берега слышались нежные, щемящие переливы, смешанные с плеском волн. – Маркус коснулся вод, и океан запел, – так говорил Декарту отец, – чтобы Остров процветал. Это святые воды. Правда, гнетущая правда состояла в том, что Джулия окончательно отреклась от Создателя. Она, будто птица – несчастная, раненая птица, – падала из веры в полное, земное неверие. Она закрыла лицо ладонями, начала тереть глаза, а затем вновь глухо произнесла: – Как же я устала. Счастье Декарт представлял геометрической фигурой. Секрет, на его взгляд, состоял в прочности равностороннего треугольника Декарт – Джулия – Создатель. Теперь же, когда сломалось ребро между Джулией и Маркусом, все стремительно рушилось. – Меня съедает одиночество, – говорила Джулия, – я только рада раствориться в Массиве. Я хочу умереть. – Не поддавайся эмоциям, – сказал он. – Это взвешенное решение, Декарт. – Она смотрела на него с мольбой, глазами, полными слез. – Я устала… устала жить… повсюду ложь и однообразие. Я не знаю, каково это – стать слэпом. Да, возможно, это как смерть… Но так даже лучше – внутри меня пустота. Знаешь, мне показалось, что Слияние – это… Она несколько секунд подбирала точное слово, наконец добавила: – …это прекрасно. Может быть, это шаг в сторону истины. Если бы Декарта спросили, кого он любит больше – Джулию или Создателя, он бы так и не смог ответить, он бы что-то бубнил про разные виды любви и дрожал от страха потерять обоих. Он продолжал безумно любить жену, будто она – единственная женщина на Острове, нет! – единственная женщина, когда-либо существовавшая, включая древние, «доостровные» времена, упомянутые Брахуром и первыми людьми.