Познание может иметь любой характер. Например, гастрономический — маленькие провинциальные городки проводят ежегодные праздники-ярмарки, посвященные региональным специалитетам — prodotti tipici: меду, каштанам, колбасе, сырам, винограду, яблокам, белым грибам и чему угодно. Есть специальные праздники пирогов, паштетов, лепешек и даже оладий. Называются такие праздники — «sagra», от латинского «sacrum» (сакральный); впрочем, и слово «festa» (праздник) оттуда же — от латинского «festum»: ежегодный священный праздник. Кстати, «Весна священная» Стравинского по-французски называлась «Le Sacre du printemps», то есть буквально — «Священный обряд весны», и по-итальянски приводит всё к той же сагре — «Sagra della primavera». Именно такие праздники — sagra — в Италии мне нравятся больше всего. Приедешь в какой-нибудь малюсенький городок, обойдешь его весь за полчаса, распробуешь продукт, в честь которого устроен праздник, во всех видах, посмотришь на костюмированное шествие, а потом усядешься за длинный деревянный стол вместе с местными жителями — и ешь, пей, веселись, сдвигай деревянные кружки в такт незнакомой песне. Evviva la sagra! Есть во всём этом какой-то очень простой и глубокий смысл: праздник как заслуженный отдых после долгой работы. Щедрость подлинного веселья, которого хватает на всех — и даже на случайных гостей. Провинциальным гостеприимством можно насладиться в полной мере, даже будучи за рулем, — итальянская дорожная служба, к счастью, относится вполне снисходительно к паре стаканов вина, выпитых за обедом. В первую очередь потому, что это вино сопровождает еду, а не наоборот, и, конечно же, потому, что обильная итальянская еда действительно нуждается в том, чтобы ее запивали — и запивали именно вином. Формально допустимые нормы содержания алкоголя в крови в Италии такие же, как и везде, но, чтобы не отбирать права у половины страны, водителей на предмет количества выпитого проверяют крайне редко. По крайней мере, я ни разу еще не слышала «я не могу, я за рулем». Но, по-моему, это правильно. Итальянское винопитие не имеет ничего общего с алкоголизмом. Я много раз видела итальянцев «слегка навеселе», но ни разу не наблюдала итальянца, который не может встать на ноги, потому что он пьян. Обсуждая северные народы, сами итальянцы иногда добавляют вполголоса: «они пьют, чтобы напиться», — и цокают языками. Что же касается знаменитых итальянских городов, куда я так стремилась поначалу, то к таким поездкам я со временем остыла. Итальянское экскурсионное движение, увы, совпадает по времени с общемировым экскурсионным движением. Каждую секунду, проведенную во Флоренции, любой путешественник запечатлевается как минимум на десятке фотоснимков, на которых его никому не нужное лицо, вместе с сотней других лиц, останется жить в веках (или сколько лет жизни нужно отводить современной цифровой фотографии?) — в Японии, Америке, Австралии, Исландии или Китае. Толпа, похожая на первомайскую демонстрацию в большом промышленном городе, меня настораживает, как и любые другие проявления массового энтузиазма, даже если эти люди охвачены возвышенной жаждой прекрасного. Наш друг Валерио, родившийся и выросший во Флоренции, судя по всему, примерно так же думает — хоть ему и не приходилось никогда участвовать в первомайских демонстрациях. Из своего легендарного города он сбежал в средневековую деревушку Поппьяно. Сидит себе у камина долгими зимними вечерами, листает Данте, а если одолеет жажда прекрасного, идет со стаканом в сад — любоваться знаменитым тосканским пейзажем в оригинале. И каждый раз, еле выбравшись из флорентийской туристической толпы, я валюсь в садовое кресло рядом с ним и думаю: а может, он не так уж и не прав? Тем более что на полке у камина у него стоят прекрасные альбомы с репродукциями из галереи Уффици — только здесь, в тиши у камелька, и получается рассмотреть как следует всё то, что было невозможно разглядеть в толпе. Венеция — другое дело. Благодаря своей двойной транспортной системе она позволяет настойчивому путешественнику подобраться ближе к своей сути. Ходьба по туристическим маршрутам там так же малоприятна, как во Флоренции или в Риме. Но если залучить в гиды коренного венецианца с собственной лодочкой — вы увидите совсем другой город. Венецию действительно нужно смотреть с воды, не спеша переплывая из канала в канал, с острова на остров, высаживаясь где бог на душу положит, чтобы отдохнуть, сидя на парапете, съесть мороженое или искупаться в лагуне. Бутафорские гондолы с горластыми гондольерами для этой цели подходят плохо: хотя бы потому, что шакалы-таксисты из Шереметьево — просто дети по сравнению с венецианскими гондольерами. Кроме того, в кафе и ресторанах Венеции действует тройная шкала цен — для иностранцев, для итальянцев и для венецианцев. С иностранцев сдирают три шкуры. Итальянцам, родившимся за пределами Венеции, дают почувствовать при помощи цен, что разумнее им было бы сидеть у себя дома; а своему брату-венецианцу отпускают всё самое лучшее по номинальной стоимости. Наш друг, возивший нас на своей лодочке по самым интересным местам, заходя в любое заведение, первым делом громко здоровался на венецианском диалекте, хозяин отвечал, пару минут они беседовали о чем-то нам совершенно непонятном, а потом хозяин снисходил к нам и советовал — уже на итальянском, — что́ съесть и что́ выпить самого свежего и самого вкусного. При оплате счета оставалось только удивляться, как сильно знание языка может отражаться на кошельке. Наш друг, слегка поморщившись, свозил нас — по нашей просьбе — на площадь святого Марка, подождал, пока Петька распугает всех голубей, и грустно сказал, что прямо здесь, за углом, он родился и вырос, и… можно мы уже теперь куда-нибудь еще поедем? «Куда-нибудь еще» было просто восхитительным — и лагуна, и остров Бурано, где наш друг жил в маленьком белёном домике, и остров Мурано, где производят знаменитое венецианское стекло, да и сама Венеция, где всё, что мы раньше мельком видели из недр марширующей толпы, предстало совсем в другом измерении. В другом измерении я вдруг увидела и саму жизнь в городе, где нет и не может быть машин. Что делать, когда от усталости валишься с ног и только и мечтаешь, что поймать такси и быстрее добраться домой? Гондолу нанимать? Если не жалко ста евро, то можно, конечно. А как переезжать из одной квартиры в другую? А как… Тысячи вопросов крутились у меня в голове, когда я случайно увидела здание городской больницы с огромным причалом вместо подъезда и десятком катеров (sic!) скорой помощи. Неужели всё и вся надо перевозить по воде? Даже больных с острым приступом аппендицита? — Не понимаю, чему ты удивляешься, — холодно сказал наш друг. — А как же еще больных перевозить, если не на катерах? Действительно, как же еще? Наверное, в Венеции нам просто повезло — ведь мы там были не совсем туристами: Сандро работал в Венеции больше месяца, а мы приехали его проведать и заодно посмотреть на праздник «Redentore». Любопытный, кстати, праздник — не банальный День Города, а почти что второй акт пушкинского «Пира во время чумы»: каждое лето в третье воскресенье июля празднуется избавление города от чумы 1575–1577 гг., которая унесла больше трети жителей города. И пока Патриарх Венеции (таков, в силу исторических причин, официальный титул венецианского кардинала) благословляет праздник и приносит благодарности за спасение у Церкви Спасителя-Реденторе (маленький Петя называл церковь и праздник «Re Dentone» — «Зубастый король»), — венецианцы не спеша расставляют ви́на и закуски, а потом несколько часов подряд пьют и танцуют на набережной острова Джудекка, освещаемые свечами, фонариками и праздничным салютом. Многие выпивают и танцуют прямо в лодках. А отдельные счастливчики могут поставить стол прямо на набережной (согласно специальной разметке) и смотреть на салют со всем комфортом. Сандро был приглашен своими венецианскими коллегами разделить с ними стол в двадцати метрах от ступенек Церкви Реденторе, что, как я понимаю, очень круто. Когда Пете надоели разговоры про театр, мы с ним пошли прогуляться по набережным. Туристы уже спешили обратно в свои гостиницы и штурмовали понтонный мост, специально наведенный для праздника через канал Джудекка, — а мы шли и шли сначала по острову вдоль канала, потом вышли к лагуне, и всё время по дороге видели ровные ряды разномастных столов и стульев, гирлянды огней, свечки в стеклянных стаканчиках и итальянцев — таких, какими они, наверное, были до того, как туристический бизнес принял размах природной катастрофы: веселых, пьющих вино, поющих песни, танцующих вместе с детьми на каменной мостовой, обнимающих смеющихся женщин в широких юбках… Не знаю, что́ я из этого увидела на самом деле, а что́ мне только привиделось. Но это как раз было не важно; важно то, что после этого праздника совсем несложно было поверить, что кроме Венеции сувенирной, Венеции бутафорской, Венеции туристической, — есть Венеция настоящая, и мы уже примерно знали, с какой стороны к ней можно подступиться. Сандро часто говорит, что меня подводят мои ожидания и предвкушения. Наверное, это правда; я сама не люблю оказываться в положении, когда нужно оправдывать чьи-то ожидания. Но можно ли ехать впервые в Рим, Венецию или Флоренцию — и начинать знакомство с ними с чистого листа, без ожиданий и предвкушений? Я бы и рада, только откуда взять этот чистый лист, если он давно уже вдоль и поперек исписан? Впрочем, с одним городом мне в этом смысле повезло. В Турин мы собрались очень неожиданно. Вышли однажды из дома, не могли решить, в какую сторону идти гулять, пошли на вокзал — и уже через два часа гуляли по Турину. Я аккуратно несла свой огромный живот с Машей внутри, Сандро вел и подталкивал Петьку, поминутно отлепляя его то от витрин, то от канализационных решеток, мы фотографировались втроем в кабинках мгновенных фотографий, требовали соленых огурцов в самом элегантном кафе и мало думали о культуре. Сандро рассказывал о театрах, в которых он работал, Петя рассказывал о занимавших его тогда сверхновых и черных дырах, я ничего не рассказывала, а просто наслаждалась (нашему папе редко удается выкроить целый свободный день), — словом, шли мы куда глаза глядят и болтали по дороге. И только через несколько часов я осознала, что город, по которому мы гуляем, меня буквально околдовывает своим спокойным величием. — Странный город, — подумала я вслух, — похож на покинутую имперскую столицу. — Так он и был имперской столицей, — удивился моему невежеству Сандро. И прочитал нам лекцию об итальянском Рисорджименто. Было мне ужасно стыдно. Жить в Генуе, откуда Гарибальди отправился на Сицилию со своей знаменитой Тысячей, раскрашивать красные гарибальдийские рубашки в Петькиных домашних заданиях, — а в Турине не сложить два плюс два… Как я могла не запомнить, что первой столицей объединенной Италии был именно Турин! А я без единой мысли ходила по незнакомому городу — как плохой актер в новых декорациях… В оправдание себе могу лишь сказать, что вся нежность моих нынешних отношений с Турином (куда я теперь приезжаю достаточно часто) никак не мешает почтительному благоговению. А мое невежество, кажется, Турин мне простил — ибо ни в одном другом городе Италии я не чувствую себя так хорошо, как в нем. Если не считать Генуи, конечно. Мальчики в Италии и мальчики вообще. Два главных правила обращения с мужчинами Наши итальянские друзья стали обзаводиться детьми. — Раньше они выставляли грудь в декольте для мужчин, а сейчас выставляют грудь для детей, — говорит мне на ухо Сандро, наблюдая, как его давние подруги кормят младенцев грудью прямо за столиком в кафе. Мы сидим всё на тех же маленьких площадях, со всех сторон окруженных разноцветными домами, всё в тех же местах, где все встречаются со всеми. На нас всё так же нежно дышит бриз, легко пролетая по узким генуэзским переулкам. Девушки меньше всего обеспокоены своим декольте, они заняты другой проблемой: еще в детстве им казалось, что их братьев баловали, а сами они росли как трава в поле. Теперь у них еще и мужья, избалованные мамами, — ох! А главное, эти мужья всё время их со своими мамами сравнивают. — Ага, — говорит Сандро, наклоняясь к моему уху, — зато ты посмотри, что они делают сами, когда рожают мальчиков. Смотрю. Наш Петька — единственный мальчик из класса, кто сам носит свой портфель. У остальных мамы немедленно отбирают рюкзак и тащат вместе со своими сумками. Мальчики идут рядом налегке. Я поднимаю брови, но молчу. — Ох, — жалуется мама Петиного одноклассника, — даже не знаю, что делать. У бабушки болит спина, теперь она не сможет забирать внука из школы. — Что такое с вашей бабушкой? Не может ходить? — Да нет, слава богу, ходит, всё нормально. Просто ей больно поднимать тяжелое. А из школы сама знаешь, как дети выходят: рюкзак, сменка. Бабушка не может такое носить. — Тю, — говорю я, — разве же это проблема? Пусть Джорджо сам носит свой рюкзак. Он мальчик крепкий. Взгляд мамы крепкого мальчика Джорджо на некоторое время расфокусируется — как у рыбки Дори, когда у нее обнуляется память. — Просто ужас. Безвыходная ситуация. Хоть с работы уходи. Раньше в таких ситуациях я думала, что я просто плохо выразила свою мысль по-итальянски. Не донесла. Объясняла снова. Но повторялось всё то же самое: расфокусированный взгляд и возврат к тому, с чего начали. Очевидно, решения, которые я предлагала, не были решениями. К счастью, в мои задачи входит воспитание только своих детей, но никак не чужих и тем более не их родителей. Если они считают, что для того, чтобы их чадо само не носило свой рюкзак, им надо уйти с работы, — я же не буду им мешать, правильно? Я вполне довольна тем, что наша хрупкая бабушка Энрика даже не пытается отбирать у Петьки портфель; она улыбается ему, он вкладывает свою ладошку в ее красивую, твердую руку и следит, чтобы ее никто не толкнул. — У тебя такие же красивые руки, как у моей мамы, — твердит мне Сандро. Вранье, конечно, — но приятно. Я не против сравнения с его мамой. Если наша нонна вырастила мне на радость такого умного и хорошего Сандро, то пусть она приложит свою легкую руку и к Петькиному воспитанию. Петька приучил меня к мысли, что мальчишки на самом деле никогда окончательно не взрослеют, а если и взрослеют, то нам самим становится с ними скучновато. Что бы мы делали без мальчишек, способных расхохотаться над случайным ляпсусом в твоей гневной и справедливой речи об их хулиганстве и раздолбайстве?.. Постепенно привыкая к жизни с мальчиками, я сформулировала два главных правила. Правило первое: «Я молодец?». В любой ситуации, даже если вы стоите на одной ноге, пытаясь застегнуть замок сумочки подбородком, правой рукой подносите к уху зазвонивший телефон, левой рукой держите взбесившийся от ветра зонтик, а коленкой поддерживаете сумку с продуктами, на вопрос «Я молодец?» надо обязательно ответить: «Да, милый, ты замечательный молодец, я всё-всё видела, как ты ловко прыгнул через лужу и даже почти совсем не обрызгал полицейского (простите-пожалуйста-это-он-не-специально), ты прыгаешь совершенно замечательно!» Правило второе: «О, бедный мой хороший!». В любой ситуации, даже если у вас температура 39 и вы рулите в час пик по Садовому кольцу, и правая ступня реагирует на включение и выключение стоп-сигналов впереди стоящей машины уже без участия вашей головы, а эта мелкая бестия, пожирая перед ужином невесть где подобранную шоколадную конфету, прикусила себе язык, и ноет: «А-а-а! Как мне больно и плохо и что это за жизнь такая!» — единственный правильный ответ — это: «О, бедный мой хороший!». Внимание! Неправильные ответы ведут к дисквалификации на долгий срок: вам это будут припоминать, дуться, обижаться, попрекать отсутствием любви и интереса, и, вполне вероятно, даже отправятся искать себе другую маму. Urbi et orbi[19]. Веселый ветер трамонтана и демонстрация под красными флагами Правы, ах, как правы были великие романисты, предваряя всякую сцену развернутым описанием природы. Хоть и язвил великий Бунин, говоря, что длинные описания нужны русскому читателю, чтобы спокойно заснуть — раз уж он книжку берет в руки в постели как снотворное, но куда же от них денешься, если без этих самых описаний природы некоторые события начисто теряют свой смысл… вечор, ты помнишь, вьюга злилась… и кто из нас тогда не сидел печальный? Итальянцы климатозависимы более других. Обыкновенный серенький денек повергает их в депрессию, а три дождливых дня подряд — в национальный траур. Солнце, понятно, не воспринимается как редкое и долгожданное счастье — это некая данность, на которую все честные итальянцы имеют право от рождения, и они очень обижаются, если их лишают положенного хотя бы ненадолго.