Глава 6. Неудачная торговля Утром я сначала выпил молока и съел манную кашу, которую мать сварила для меня, как для настоящего больного. Потом залез в кухонный шкафчик, добыл масло и хлеб, сходил в погреб и выудил из супа все мясо (разогревать суп с утра мне показалось неправильным), открыл банку рыбных консервов и все съел. После этого мир показался мне не таким уж мрачным, хотя по окнам неторопливо стучал мелкий, нудный дождь. Я сидел и раздумывал над своим положением. Отдать деньги матери нужно сегодня же. Это было ясно. Но где их взять? Занять? Не у кого. Продать что-нибудь?.. Я оглянулся и прикинул, что можно снести на базар из своего хозяйства. Решил продать щегла, старую клетку (новую продавать нельзя — заметит мать), коньки с ботинками, покрышку от волейбольного мяча, старые учебники и еще кое-какие мелочи. Тогда можно будет выпутаться из этого отчаянного положения. Я немедленно приступил к делу. Но, уже собрав все, подумал, что щегла продать будет нелегко: птичий базар в нашем городе бывает только по четвергам и воскресеньям. Значит, со щеглом придется подождать. Я пошел на базар. С неба сеял мелкий, уже совсем осенний дождь, под ногами хлюпала слякоть, и покупателей почти не было. Только старьевщики, нахохлившись под палатками и зонтами, сидели возле своего товара. Я побродил по базару и пошел в книжный магазин. Но учебники там не купили. Во-первых, они были грязные, а во-вторых, по этим предметам, оказывается, были выпущены новые. Пришлось вернуться на толкучку. Но ни ботинки с коньками, ни волейбольная покрышка, ни тем более старый радиоконденсатор переменной мощности, который я выменял когда-то у соседа еще на старой квартире, ни другая мелочь никому не требовалась. Я бродил как потерянный, заглядывая в глаза каждому прохожему, но это не помогало. Тогда я решил продать все сразу, оптом. Дадут, конечно, меньше, но все-таки хоть немного дадут. Как-никак, а ботинки с коньками — вещь дорогая. Мы с матерью уплатили за них почти сто рублей. Первый же старьевщик дал мне три рубля за покрышку и рубль за конденсатор, а ботинки с коньками не взял. — Может, они краденые, — проворчал он. Второй повертел мой товар и сказал, что такую ржавчину никто не купит. Конечно, никель с коньков кое-где слез, и действительно на этих местах выступила ржавчина. Но все-таки коньки были еще совсем хорошие. Мне опять не везло. Я уже решил было идти домой, как вдруг совсем сморщенный, попахивающий табаком и водкой старик взял мой товар, повертел, почмокал слюнявыми губами и сразу предложил: — Четвертная… Значит… значит, у меня могло быть почти тридцать рублей. Можно отдать матери сдачу и купить конопляного семени щеглу. Расплатиться с Сашей я все равно не смогу. Но что мне оставалось делать? И я кивнул головой. Старик вздохнул и полез в карман. В это время меня спросили: — Ты зачем продаешь коньки? А сам на чем будешь кататься? Я оглянулся. Рядом стояла самая обыкновенная женщина в самом обыкновенном темном пальто и зеленом платке. Только глаза у нее были очень строгие. — Они мне малы, — сказал я. — Вот и продаю. Но она почему-то не поверила и протянула руку к старику: — Нуте-ка, дайте сюда коньки! — А чтой-то я буду отдавать? — возмутился было старик. — Ты кто такая, командовать тут? — А я вам говорю: дайте сюда коньки, — очень спокойно сказала женщина. Возле нас стали собираться люди. И вдруг чей-то знакомый, визгливый голос закричал: — Нечего на него смотреть! Нужно в милицию вести! Я оглянулся и обмер. Возле меня стояла толстая кондукторша. Размахивая руками, она опять закричала: — Они из меня всю душу вытрясли! Безбилетники! Хулиганы! — Гражданка, успокойтесь! — поморщилась женщина в зеленом платке. — В данном случае дело не в мальчике. — Это как же не в мальчике?! Я уж сколько за ним слежу. Ходит, торгует, как спекулянт. А где он взял? Ясно — краденое! То без билета ездит, а то ворованным торгует! В милицию его сдать нужно! Тут начали кричать и другие, а я до того растерялся, что у меня даже в животе похолодело. Я хотел было бежать, но ноги как будто прилипли к месту. Кондукторша схватила меня за плечо: — Может, скажешь, не ездил без билета? Может, думаешь, я тебя забыла? Женщина в зеленом платке спокойно отстранила ее рукой и сказала мне: — Ну-ка, пойдем, поговорим… Я даже о коньках забыл — так меня напугала кондукторша: за проезд без билета всегда берут штраф, а у меня и так с деньгами получился настоящий провал. Но о коньках вспомнила женщина. Она все так же спокойно протянула руку к старику и повторила: — Нуте-ка, дайте сюда коньки. Старик выругался и отдал коньки. Мы пошли по базарной площади. Впереди показалось белое здание нашей школы. Я, представив себе, что будет, когда в школе обо всем узнают, сразу решил: бежать? Черт с ними, с коньками! Семь бед — один ответ. Но женщина схватила меня за руку и сжала ее: — Не-ет, не спеши! Раз решили поговорить — поговорим. — Нечего с ним говорить! — закричала подоспевшая кондукторша. — Веди его в милицию, там разберемся! Я рванулся изо всех сил, но из-за мясных рядов показался милиционер и направился к нам. Кондукторша бросилась к милиционеру, требуя, чтобы меня забрали. Но женщина в зеленом платке улыбнулась, милиционер взял под козырек и сказал кондукторше: — Гражданочка, вы не волнуйтесь. Все делается так, как надо. Кондукторша стала кричать, что она всех выведет на чистую воду, что здесь все заодно. Я уж не знаю, что еще она там кричала, потому что мы действительно подошли к милиции. Бежать уже было поздно. Я вздохнул и переступил порог. В детской комнате отделения милиции начался скучный разговор. Хорошо хоть то, что он проходил без свидетелей. Я врал самым беспощадным образом, потому что ни за что не хотел говорить своей фамилии, где учусь, где работает моя мать. Женщина посмотрела на меня острым, испытующим взглядом, и чем дольше она смотрела, тем яснее я понимал: я пропал. Никакого спасения нет, и теперь меня наверняка отправят в тюрьму или в колонию для малолетних преступников. Это было так страшно, что я опять стал врать и, чтобы мне поверили, плакать. Женщина вдруг встала и сняла пальто. Под ним оказался самый настоящий милицейский китель с серебряными офицерскими погонами старшего лейтенанта. Я во все глаза смотрел на них. Как раз такие серебряные погоны, с тремя маленькими звездочками, носил мой погибший отец. Он был старшим техником-лейтенантом и служил на одном дальневосточном аэродроме. Я смотрел на эти погоны и сразу все вспомнил. Даже то, что почти никогда не вспоминал, — и как плакала мать, и как хоронили отца и стреляли из винтовок вверх, и как над кладбищем летали самолеты и завывали от горя, и как южный ветер с корейской стороны последний раз пошевелил русые волосы на голове отца. Тогда, в те дни, я не понимал ничего, потому что был еще маленький. Но теперь, когда стал пионером, понял все. Мне стало так страшно, так я стал противен самому себе, что заплакал уже по-настоящему. В эту минуту я просто не мог видеть этих знакомых погон. Ведь отцовский китель до сих пор висит в шифоньере. И мама каждый месяц чистит и проветривает его… Женщина-милиционер смотрела, смотрела на меня, а потом не то что строго, а просто раздраженно сказала: — Да не реви ты, как девчонка! Смотреть неприятно. Я сразу замолк, вытер слезы и сжал зубы — будь что будет. А женщина сказала: — Я не хочу тебя убеждать или допрашивать. Но мне кажется, что с тобой стряслась какая-то беда. Ты подумай как следует, а я пойду по делам. Если решишь уйти — можешь взять свои коньки. Но если ты человек смелый… Ну, в общем, смотри сам. И она вышла. Так до сих пор я и не знаю, что же такое произошло, но только, когда она возвратилась — невысокая, с усталым лицом и строгими глазами, — я вдруг сразу рассказал почти все, что со мной случилось. Она выслушала и уточнила: — Значит, ты, Петренко, Марков и Шабалин удрали с уроков, без билетов проехали в трамвае, потом ловили бычков и Петренко от вас ушел. Куда же делись бычки? Я рассказал ей то, что говорил мне Чеснык. — Гринь и Чубуков… Так? А третьего ты не знаешь? — Нет. — Хорошо… Потом ты пошел на базар, купил, что нужно, и пришел в школу. Там стал играть и все проиграл. А с кем ты играл? Мне сразу показалось, что впутывать в собственное несчастье товарища нечестно. При чем здесь Чеснык? Ведь я же сам клянчил у него в долг, чтобы отыграться. При чем же он? — Знаете что… ведь это же неважно, с кем я играл. Важно, что я проиграл. Она улыбнулась и сказала: — Пожалуй, так. Ну-с, пойдем дальше… Ты продал конденсатор и покрышку, а коньки у тебя никто не хотел брать. Так? — Так.