— Тот самый. Подпиленный. — А теперь смотри. Петренко размахнулся и швырнул его куда-то в темноту, за забор. Мы так и не дождались Сашиного отца и молча пошли по улице. Тускло горели фонари. С моря полз противный туман. Было холодно и промозгло. И вдруг из темноты появились четыре тени. Они медленно подвигались к нам. Я присмотрелся и крикнул: — Аля! Она подошла ко мне и молча заглянула в глаза. Мне показалось, что тот важный разговор, который мы так и не смогли начать, пожалуй, был не нужен. В эту минуту мне было просто хорошо. И даже дышалось легко и радостно. А тут подошли Нецветайло, Юра Грабин и Рудик Шабалин. Причем Рудик держался как будто в стороне. — Ну что? — Как? — А ничего, — сказал я как можно спокойней и даже сплюнул для убедительности. — Мы тут с Чесныком помогли кое в чем. И все. Ребята опешили. — А… а как же насчет пластинок? — растерянно спросил Юра. — Если отец узнает… — Не бойся, — усмехнулся я. — Неприятностей не будет. Мы с Сашей берем вину на себя. Нецветайло хмыкнул и слегка растерянно посмотрел на меня, но промолчал. Он не привык, что Чесныка называют по имени, и решил, что вину я разделил с ним, с Нецветайло. Но он не протестовал, не отказывался. Значит, он был настоящий товарищ. Но потом я вспомнил экскурсию, вспомнил, как он поднимал Луну, и разъяснил ему слегка ехидно: — Не бойся, Нецветайло! Ведь Петренко — Саша, а не Шура, как ты. Так вот мы с Петренко берем вину на себя. Сами играли, сами и будем рассчитываться. Ведь из вас никто не виноват в этом. — Ну, если вам так нравится, — обиделся Грабин, — то пожалуйста. Видно, и ему очень хотелось быть хоть немного виноватым, но из этого ничего не выходило. И он с неприязнью косился на Чесныка. — Вот что, ребята, — сказал я. — Нужно принять в нашу компанию Чесныка. Я не могу всего объяснить, но я ручаюсь за него. Ладно? — А все-таки, — запоздало спросил Шура, — что у вас там было? Мы рассмеялись, и Юрка не преминул съехидничать: — У вас с Алей была тайна? Была. Мы с Олегом молчали? Молчали. А теперь вы помолчите. А Чеснык?.. Что ж… Раз Олег ручается, примем. Мы подошли к тому переулку, на углу которого обычно расходились по домам. — Принять его нужно, — сказал Шура, и мы опять рассмеялись, а он обиделся и начал сопеть. — Ну, раз Нецветайло сказал, что нужно принять, — значит, ты, Чеснык, принят. Давай руку! — крикнула Луна. Мы честно пожали ему руку и уже собирались расходиться, как вдруг увидели мужчину. Он стоял совсем неподалеку и прислушивался к нашему разговору. Мы настороженно примолкли. Тогда этот мужчина подошел, и я узнал Сашиного отца. — Вот что, ребята: вы его не только в компанию примите, — попросил он, — вы ему и в занятиях подсобите. И я помогу. Сашка поежился, точно ему стало холодно. — Нет, верно, Саня. Помогу, я честно говорю. — Что ж, — за всех ответил Юра, — помочь — поможем. Нам очень не хотелось расходиться в этот вечер, но Сашин отец не отходил от нас, и мы стали прощаться. Дома я рассказал матери о милиции. Она долго молчала, вздыхала и, видно, переживала. Потом спросила: — Надеюсь, Олег, на этом все твои несчастья кончились? — Надеюсь, — не совсем уверенно ответил я и подумал: «Мало ли что может случиться в жизни…» И тут я вспомнил, что мама собиралась уволиться с работы и вернуться в наш старый гарнизон. И я подумал, что делать это сейчас не стоит. Ведь и там, на Востоке, как и на пароходе, — везде-везде нужны люди, которые умеют что-то делать, а не живут бесплатными пассажирами. А здесь, в моей новой школе, теперь можно кое-чему научиться. И вот когда я научусь, тогда поеду на Восток. На самый дальний. Тот самый, откуда восходит солнце. — Мам, — спросил я как можно невинней, — а ты с работы еще не уволилась? Она тревожно взглянула на меня: — Понимаешь, Олег, я не решилась подать заявление. Нет, я не струсила. Ты меня пойми правильно. Тут дело совсем в другом. Ведь в гарнизоне люди не просто живут — они трудятся. Они охраняют нашу границу. А что мы с тобой будем там делать? Мне страшно понравилось, что мама говорит со мной, как со взрослым, и говорит почти то же самое, о чем я только что думал, — значит, я не такой уж маленький. — Ты не улыбайся, Олег, — краснея, попросила мать. — Нет, мам, ты не думай. Просто… просто я тоже так думаю. Давай мы решим так: вот я подрасту еще немного, подучусь, а тогда мы поедем. И необязательно в тот самый гарнизон. Она вдруг схватила меня за голову, прижала и зашептала: — Алик, Алик, как ты быстро взрослеешь, мой мальчик! Я не вырывался и даже не сердился, что она опять назвала меня Аликом. — Но, мам, мы правильно решили? А? Ты скажи — правильно? — Да, мы решили правильно. — Она помолчала и сквозь слезы повторила: — Мы решили… Мы!.. Я ничего не сказал и немного обиделся: что было странного в моих словах? Да, мы решили. Не она отдельно, и не я отдельно. А вместе. Вдвоем. Ведь и в самом деле я не такой уж маленький. Глава 29. Первый заказ Ранним воскресным утром мы собрались в слесарных мастерских. Старшеклассники и человек двадцать родителей приготовили прочные помосты и катки, погрузили их на машины, присланные с завода, и уехали за станками. С последней машиной уезжал Петр Семенович. Он подозвал Алю: — Вот что, Петрова, остаешься со своей командой. Будешь старшей. Никого посторонних в мастерскую не пускать. Решения принимайте самостоятельно. Мы, пятеро шестиклассников — Рудик Шабалин, Шура Нецветайло, Саша Петренко, Юра Грабин и я — выслушали это приказание без особого воодушевления. Все-таки было обидно, что нас не взяли на завод. Но Петр Семенович сказал прямо: — Народу и без вас много, только под ногами болтаться будете. А чтобы вам не было скучно — вот вам чертежик. Разберитесь, как нужно делать лапки, чтобы коньки держались на резиновых подошвах. Он уехал, а мы остались. В мастерскую заходить не хотелось, и мы начали рассматривать чертеж. Ничего особенного в предложении Петра Семеновича не было. Просто два куска кожи или резины приклепываются по бокам конёчной ступни с таким расчетом, чтобы охватить ботинок с двух сторон. Сверху эти приклепанные куски закрепляются или шнуровкой, или специальным винтовым барашком. Рисунок сбоку чертежа показывал, что ботинок будет зажат надежно и, значит, коньки не станут ёрзать. — Это мы сделаем, — весело заверил Грабин, — запросто! — Не говори гоп, пока не перескочишь, — серьезно сказала Луна. И оттого, что она сказала это как-то солидно, чертеж сразу показался не таким уж интересным. Я посмотрел на необыкновенно пустынный, кажущийся огромным, школьный двор и удивился — весь он светился первым легким и пушистым снегом. В небе перегорала заря, и снег казался то голубоватым, то вспыхивал розовым огнем. Деревья, провода, кусты у забора были покрыты толстым мохнатым инеем, который тоже горел то голубым, то розовым огнем. Дышалось легко, и только с непривычки слегка покалывало веки. — Что ж… — вздохнула Луна, — пойдемте в мастерскую. — Подождите, — сказал Нецветайло. — Я, кажется, первый раз вижу такое утро. Мы затихли. И вдруг за флигелем послышался скрип снега под чьими-то ногами. Я подумал, что это идет кто-нибудь из проспавших старшеклассников, но из-за угла показался Женя Марков. Он внимательно следил за своими ботинками, стараясь не смотреть на нас. Мы тоже сделали вид, что не замечаем его. Но Женька подошел прямо к нам и, ни к кому, собственно, не обращаясь, сообщил: — Ребята, нам угольники нужны… — Кому это — нам? — осведомилась Алька. — Ну… нам. Юннатам. Мы клетки для кроликов делаем в столярной мастерской… И потом еще парниковые рамы. Так вот Альфред Петрович послал меня… к Громову. «Пусть, говорит, сделает».