— А я уже говорил. — Ничего. Говори при них. Как со стариком познакомился? С «поханом» — так вы его называли? — Так. А попал я просто… — Нет, подожди, — прервал следователь и приказал милиционеру: — Приведите папашу. Ему полезно послушать. Вскоре вместе с женщиной — старшим лейтенантом — вошел в комнату высокий, худощавый человек в стеганке. Он комкал в руках шапку-ушанку, исподлобья поглядывая по сторонам. Когда он увидел будто оцепеневшего Сашку, то выпрямился и, сглотнув слюну, угрожающе протянул: — Понятно… — Ну вот и хорошо, что понятно, товарищ Петренко, — усмехнулся следователь. — В школу вы не являетесь, детскую комнату милиции тоже не жалуете. Так что извините, но придется послушать наши разговоры. Может быть, хоть они на вас подействуют. — Следователь отвернулся от Петренко-старшего и обратился к Гриню: — Рассказывай. Гринь спокойно, но все-таки с некоторой долей злорадства начал говорить: — Еще в шестом классе я начал собирать приемник. Денег на детали не хватило. Мы вместе с моим дружком Чубуковым — он заболел, и потому его здесь нет — насобирали на чердаке всякой ерунды и потащили на базар. Попали к «похану», он нас и пригрел. «Я, говорит, понимаю. Сам молодым был. Тащите еще. Если на своем чердаке нет ничего, на соседний загляните. Все равно такое барахло никому не нужно. Вроде утильсырья». Мы вначале не решились, а потом заглянули. Принесли, а «похан» предложил зайти за деньгами вот к этой… — Гринь кивнул головой на женщину в помятом пальто. — У нее «малина» была. Вроде воровской квартиры. Пришли, а он нас вином угостил. Пообещались еще кое-чего принести. Принесли. Так постепенно и втянулись. То с девчонок шапочки срывали, то по чердакам лазили, то на море коньки у малышей отнимали. На большое идти боялись и учиться все-таки думали. Ну да учиться не пришлось, — ведь он, паразит, все время требовал вещей. А этот вот, — Гринь кивнул на широкоплечего парня в бобриковом пальто, — если мы отставали от компании, бил. Вот деваться и некуда было… Гринь еще долго рассказывал о своих похождениях, о проделках парней, которые сидели здесь же, в комнате. Рассказывал просто, без всякого страха и не хвалясь. Когда он вспомнил Чесныка, следователь перебил его: — Довольно. Садись. О себе Петренко сам расскажет. И как попал в эту компанию, и как деньги выигрывал на подпиленный пятак, и как пластинками торговал, и как краденое прятал… Все, все рассказывай. А не будешь говорить, я сам расскажу. Понял? Ну, когда ты с ним познакомился и как? — Я… я не помню, — начал было Саша, вздрагивая и тихонько всхлипывая. Но тут не выдержал его отец. Он хрипло крикнул: — Да говори же ты! — и скрипнул зубами, точно сдерживая боль. — Ой, папа! Вы только не сердитесь… Я… Ну, помните, когда к нам дядя Вася приходил, вы послали меня за водкой? Помните? — Это когда ты деньги потерял? Помню. — Я же тогда вам говорил, что не терял. Вот они! — Саша вдруг с ненавистью ткнул в сторону широкоплечего парня. — Они у меня отняли и еще избили. Вы мне не поверили тогда и выпороли меня. А потом я просил коньки купить. А вы сказали, что такому паразиту, как я, покупать не будете… Мне было странно слышать, как Чеснык называл своего отца, как чужого, на «вы». Да он и в самом деле смотрел на сына и разговаривал с ним, как чужой. — А мне хотелось. Все же катаются. А вот он, — Сашка опять ткнул пальцем в моего соседа, — дал мне коньки в долг… Следователь быстро спросил у парня: — У него брал? — и кивнул на старика. Мне казалось, что мой сосед промолчит, отвернется или скажет что-то необычайное, смелое. Но парень в бобриковом пальто вдруг заморгал и угодливо ответил: — Ну у кого ж еще? У него. И старик почему-то не рассердился, а только хмыкнул и стал похожим на того беспомощного, вызывающего жалость старика, который приходил к нам домой. Почему все это случилось, я вначале не понимал, потому что меня все время била мелкая дрожь. Но не дрожь страха или растерянности, а дрожь нетерпения. Словно я ждал чего-то необыкновенного и готовился стать его участником. И я сразу понял: милиции все известно. Даже то, о чем давным-давно забыли и старик и парень или чему не придавали значения. Этот следователь держал в своих руках все нити, и сопротивляться ему, скрывать что-нибудь было совершенно бесполезно. Просто ненужный расход сил. — Я хотел отдавать ему деньги понемногу, а он говорил… — Сашка вдруг скрипнул зубами: — А он требовал все сразу. А я сразу не мог, потому что они обыгрывали меня. Как принесу немного денег, так они говорят: «Что ты за парень, если играть не умеешь!» И учили, как играть. И обыгрывали. А долг у меня становился все больше и больше… Саша честно, с каким-то странным надрывом начал рассказывать, как он стал самым настоящим рабом этой шайки, как иногда хотел вырваться из нее и не мог — боялся. — И жаловаться было некому, потому что отец тоже бил. И мне просто некуда было деться… — Вот так-то, товарищ Петренко, — грустно сказал следователь Сашиному отцу и спросил у Чесныка: — А почему не рассказал о пластинках? Кому ты их продавал? — Я как-то сказал ему, — Саша ткнул рукой в моего соседа, — что мы в школе начали делать пластинки. А он и говорит: «Подожди. Я узнаю, что к чему». И куда-то ушел, а когда вернулся, приказал: «Покупай у ребят и передавай старику». Я так и сделал. — А сам-то на этой операции что-нибудь заработал? — спросил следователь. — У них заработаешь!.. — злобно сказал Чеснык. — Ну вот, сами видите, товарищ Петренко, как падал ваш сын. Сашин отец молчал. На скулах у него ходили желваки и кулаки были сжаты. Следователь добавил все так же грустно: — А вы даже не пытались его поддержать. Только подталкивали. Было тихо. Следователь, который теперь казался мне очень высоким, сильным и даже не лысым, вызвал по телефону конвой, и, когда в комнату вошли милиционеры, он резко приказал им: — Увести по камерам! — Потом помедлил и добавил: — Мальчишек и Гриня оставить… И вы посидите, товарищ Петренко. Старик на прощание бросил Гриню: — Раскололся, стукач! — Пошел ты!.. Я раньше говорил — надоело мне это. И всё! — Когда же тебе надоело, Гринь? — спросил следователь. — А вот после того, как мы у того — Громова — деньги отобрали. Понимаете, он один против троих стоял и не струсил. Мне это понравилось, и я все время думал: «Почему он не боится, а мы все время живем как загнанные? Всегда чего-то боимся, всегда трусим, что вот поймают, вот засыплемся…» Я и во второй раз пошел его встретить, чтобы проверить, как он. Так ведь не только он не струсил, а даже та девчонка, что с ними была, драться приготовилась. Чубуков — вы сами знаете, гражданин следователь, — еще раньше от нас оторвался, и напрасно вы его задержали. А я с того времени стал задумываться. Противны они мне стали… — Вот и главное, что противны. Вы сами подумайте, ребята: один вот такой гнилой, насквозь гнилой старикашка развратил немало молодежи. А почему? А потому, что жалели его: старенький, бедненький, жить ему нужно — вот и подторговывает. — Следователь схватил папки. — А вот дела этого старенького и бедненького. В Иванове на рынке «Барашек» лавку имел. В двадцатых годах сидел. В тридцатых был осужден за спекуляцию. Вышел. Во время оккупации в Ростове на рынке лавку имел. Теперь сюда перебрался. И вот смотрите, до чего подл: торговал, обманывал, краденое сбывал, на мальчишках деньги зарабатывал, а пенсию получить не постеснялся — получил! Справок много приберег. Даже тот факт, когда лавку держал, обернул так, будто сам у себя в приказчиках служил. Нашлись в Иванове такие добрые дяди — прислали ему справочку. Получается, всю жизнь трудился человек и заслужил отдых. Попробуй придерись к нему — пенсионер! А этот пенсионер скольким мальчишкам судьбу испортил! Вот возьмем тебя, Гринь. Есть в тебе кое-что хорошее. Отец на фронте за Родину погиб. Не хочется мне отдавать тебя под суд. Но и так твое дело оставлять нельзя. В общем, подумаю еще… — Он и в самом деле замолк, как будто задумался, а потом решительно сказал: — Вот что, Гринь. Пиши-ка ты мне расписку о невыезде. У тебя уже паспорт есть — человек ты взрослый. И помни, что знаем мы многое. Походи на воле, подумай. Пиши. Гринь смотрел на следователя широко открытыми глазами, а тот протягивал ему бланк: — Ну, пиши, пиши! Хочу верить, что будешь еще человеком. А подведешь — и мне беда, и тебе не легче. Гринь быстро облизал пошерхнувшие губы и выдохнул: — Что ж… спасибо. Я уже подумал… Пока Гринь писал что-то на бланке, следователь вздохнул и обратился ко мне. — А тебе большое спасибо! — Он вдруг протянул мне руку и, пожимая, сказал: — Спасибо за то, что в детской комнате не струсил, а сказал правду. Это помогло нам надежней нащупать всю шайку — за стариком мы давно следили, а вот всех его подручных не знали. Спасибо за то, что сегодня честно сказал. И даже тогда не испугался, когда сел рядом с преступниками. Вот за все это спасибо. И вот еще что: язык за зубами держать умеешь? — Да, — ответил я. — Так вот, в школе никому — самым лучшим друзьям — не говори, что тут слышал и видел. Спросят — просто отвечай: вызывали по делу. И все… Товарищ Петренко, сына вы можете взять, но под расписку. Пишите. Растерянный и злой Сашин отец сел против Гриня. К нему подошла женщина — старший лейтенант — и предупредила: — Смотрите, Петренко! Если узнаем, что бьете сына, — плохо будет! Так и запомните. Сашин отец оторвался от бумаги, покраснел, побледнел и пробормотал: — Честное слово, не будет этого! Ему, кажется, было труднее всех, потому что всех как будто прощали, а его, наоборот, наказывали. Потом вчетвером мы вышли на улицу. Гринь сразу побежал к трамваю. Сашин отец остановился и долго не мог прикурить. Мы тоже остановились, чтобы подождать его. Чеснык вздохнул и положил руку мне на плечо. — Олег, ты только не думай… не думай, что тот пятак был твой. — А я и не думаю, — пожал я плечами. Ведь когда мы играли, я действительно видел, что чесныковский пятак был только похож на мой. — Нет, честное слово, Олег! Я когда «сухари» тебе завязывал, он выскочил из твоего кармана и сразу покатился в море. — Да шут с ним, с пятаком! Не в нем дело. — Нет, в нем! — сурово сказал Сашка. — Ведь я знал, что он у тебя счастливый, и раньше не играл. А когда увидел, что он пропал, решил обыграть. Понял? И ты можешь меня стукнуть — я даже мизинчиком не шевельну. — За свой пятак я не стукну — ты в этом не очень виноват. А вот за подпиленный… — Ладно, бей! — Чеснык сделал шаг в сторону, заложил руки за спину и вытянул вперед шею. — Бей! Почему-то стало смешно — я еще никогда не видел, чтобы люди сами напрашивались на наказание. — Да брось ты, Сашка! Зачем бить? Ведь все уже прошло. Он стоял и ждал, потом тряхнул головой, достал из кармана свой пятак и показал его мне: — Тот?