— Кого это — нас? — Ну меня, Грабина и Нецветайло. — Ага… А как насчет Петровой? Ты что, против нее? — Да нет, что вы… — покраснел я и отвернулся: — Просто она же… она же… девчонка. — Вот и дурак, брат! — сердито засопел Петр Семенович. — Эта девчонка вам всем сто очков вперед даст. Она у меня и так, можно сказать, заведующая инструментальной кладовой. Да еще и сверловщица отличная, вероятно, из нее выйдет… Мне было очень стыдно, и потому я протянул: — Так я не в том смысле… Мы же в слесари просимся… — А-а, — сразу поостыл Петр Семенович. — Ну об этом, брат, другие, постарше тебя, подумают. А в бригаду я вас возьму, но с уговором: чтобы учеба от этого не страдала. А то получите двойки, а списывать начнете на меня: «В мастерской работали, не успели уроков выучить!» — передразнил он кого-то. Я пошел в класс. Ребята сказали, что я правильно решил, записав их в ремонтную бригаду. Но тут пришла Аля и все испортила. — И что вы за слесаря? — засмеялась она. — На станках знаете какие огромные детали? Вы их не поднимете! Юра рассердился и чуть было не полез драться. А Нецветайло зашел сзади Альки, взял ее под локти и крикнул: — Держись! Луна взвизгнула, и Шура легко поднял ее в воздух. Она болтала ногами, краснела и кричала: — Ну, пусти же, пусти! Медведь какой! Нецветайло осторожно опустил ее на пол, и Аля посмотрела на него так, что у меня сразу испортилось настроение. Я повернулся и пошел на свое место. Тут вскоре прозвенел звонок. Два урока я старался не обращать внимания на Алю, а на третьем все обратили внимание на меня: пришла уборщица и сказала, что меня и Петренко вызывают к директору. — С портфелями! — добавила она. Еще ни разу никого не вызывали к директору с портфелями. Вначале я подумал, что меня и Чесныка просто переводят в другую школу. Но если бы это было так, то мать, наверное, уже об этом знала бы и мне бы досталось еще вчера. Потом я подумал, что нас вызывает Петр Семенович, чтобы ехать за станками. Но и это было маловероятным — ведь Чеснык не записывался в ремонтную бригаду. Я старался быть как можно спокойней и, только уже выходя из класса, посмотрел на встревоженных, молчаливых ребят и на Луну. Она подняла обе руки и сжала их, словно говоря: «Держись крепче!» И тут мне стало просто страшно. Может быть, она знает что-то такое, чего не знаю я? Как только я зашел в кабинет директора, мне сразу все стало понятно: в комнате сидел милиционер. Дмитрий Алексеевич сказал ему: — Ну вот Громов и Петренко. Я только очень прошу вас… — Он оборвал фразу и выразительно посмотрел на милиционера. Тот встал, оправил синюю шинель с красными кантами и улыбнулся: — Понятно. Не в первый раз… — Потом браво повернулся к нам: — Требуется ваша помощь, ребята. Давайте-ка съездим ненадолго в одно местечко. Я сразу решил, что нас обязательно повезут в тюрьму, и беспомощно посмотрел по сторонам. Рядом стоял Саша. Он так яростно дышал, что я услышал резкий запах чеснока. Но Саша все-таки был свой парень, а милиционер человек чужой, и я невольно подвинулся к Петренко: вдвоем было уже не так страшно. Однако он оттолкнул меня локтем и хрипло сказал: — Никуда я не поеду! Вы не имеете права. Я еще малолетний… — Вот как? — озабоченно протянул милиционер и перестал улыбаться. — Ты уже знаешь такие тонкости? Но на этот раз тебя только просят помочь, а это может сделать и малолетний. Ведь ты, кажется, пионер? — Нет! Я не пионер, — сказал Сашка. — И некому мне помогать… Я ничего не знаю. Чеснык действительно не пионер, потому что он старше нас и из пионерской организации выбыл, а в комсомол, если бы и захотел, его, наверное, не приняли бы. — Ну, если не знаешь, так там и скажешь. А мое дело маленькое, — заметил милиционер. — Мне приказали вас привезти. Вот я и приехал. — Не хочу! — закричал Сашка. — Я ничего такого не сделал! Я ничего не знаю! Дмитрий Алексеевич! Не разрешайте, чтобы меня увозили! Он со слезами бросился к директору. Дмитрий Алексеевич вышел из-за стола — большой, встревоженный и грустный. — Вот что, Петренко: ты уже не маленький и понимаешь — без дела милиция не ездит. А раз ты нужен, тебя где хочешь найдут. — Он помолчал и выразительно добавил: — Тем более, что ты-то, наверное, кое-что знаешь. Это во-первых; а во-вторых, будь мужчиной! Настоящим! Ты меня понимаешь? Чеснык съежился и сразу перестал плакать. Он, пошатываясь, прошел мимо, и я слышал, как он шептал: — Теперь я пропал… Совсем пропал… Мы втроем вышли из школы. У калитки стояла милицейская машина — синяя, с красной полосой посредине. Петренко оглянулся на милиционера и спросил почти с надеждой: — На этой поедем? — А ты думал — на «черном вороне»? — тоже спросил милиционер. И Саша кивнул головой. Мне очень хотелось сесть с ним рядом — все-таки он кое-что понимал в том, что с нами происходит, но хитрый милиционер посадил меня вперед, с шофером, а сам сел с Сашкой сзади. Приехали мы в то самое отделение, в котором я уже был когда-то. Встретила нас знакомая женщина — старший лейтенант. Она озабоченно, но не сердито поздоровалась с нами, и меня сразу же повели наверх, а Чеснык остался с женщиной. Мы шли по коридорам, в которых пахло краской, дезинфекцией и еще чем-то. Перед дверью с белой надписью на синем фоне «Следователь» милиционер остановился, расправил шинель и, прикрывая рот ладонью, почтительно кашлянул, а потом постучал в дверь, и мы вошли в комнату. Перед нами за письменным столом сидел пожилой, толстенький и лысенький милицейский офицер. На столе лежали бумаги, какие-то разноцветные папки, белел чернильный прибор, а сбоку горбилась газета. Я почему-то старался не дышать и смотрел только на пожилого милиционера. Он спросил: — Громов? Олег? Я не мог говорить. Должно быть, от жажды язык распух, просто не поворачивался, и я только кивнул. Следователь внимательно посмотрел на меня и улыбнулся: — Что? В горле пересохло, и поджилки небось трясутся? Я опять кивнул и даже не удивился его проницательности. Мне показалось, что сзади меня кто-то есть, но обернуться и посмотреть не мог — тело было как каменное. А он сказал: — Ну что ж, это бывает. Выпей-ка водицы и держись молодцом. Пока я пил, сзади кто-то осторожно кашлянул. Я вздрогнул, но потом решил, что это кашляет милиционер. — Ну вот, Олег Громов, — сказал следователь. — Учреждение у нас ты знаешь какое. И мы тебя и просим и предупреждаем: говори только правду. Просим потому, что этим ты нам поможешь, а предупреждаем затем, чтобы ты случайно — из-за страха или из злого умысла… ты не качай головой, и такие бывают — и себе и другим не повредил. Понял? От тебя требуется одна только правда — какая бы она ни была, хоть самая страшная или самая печальная. Вот так. Понял? Я снова кивнул. — Хорошо. Теперь обернись и скажи: кого из этих людей ты знаешь? Я с большим трудом обернулся. Оказывается, у стены, у двери, через которую я вошел в комнату, на стульях сидело человек восемь. Ближе всех к двери — парень в лыжном костюме и грязной стеганке, потом молодая, но какая-то помятая женщина в синем пальто, еще какие-то парни, старик… Тот самый старик спекулянт, который покупал у меня коньки с ботинками и приходил ко мне домой! Он, не моргая, смотрел на меня. Его глаза теперь не слезились. Они были сухими и жесткими, и возле них лежали прямые ровные морщинки. Рядом с ним сидел еще один стриженный наголо широкоплечий парень в хорошем пальто из бобрика с каракулевым воротником. На скулах парня перекатывались желваки, и выглядел он очень злым. Парень этот сразу показался мне знакомым. Но вспомнить, кто он, я не смог, потому что все время смотрел на старика и вспоминал слова матери: «Ах, Алька! Не знаю, чему вас в пионерском отряде учат? Такую дрянь жалеть! На мальчишках деньги зарабатывает». Теперь я знал, что буду говорить только правду. И я сказал следователю: — Я знаю этого старика. — Хорошо! — кивнул следователь. — Как и когда ты с ним познакомился? Я рассказал все как было. Старик вдруг безразлично бросил: — Врет он… Должно быть, украсть у меня что-нибудь хотел, а я ему уши надрал. Вот он теперь и плетет. — Вы думаете? — спросил у него следователь, но не дождался ответа и обратился ко мне: — А кроме базара, ты с ним нигде не встречался? Теперь мне предстояло признаться в собственной лжи, в своем слабоволии. Но я уже не хотел отступать и рассказал о том, что было у нас дома. Следователь стал потирать лысину совсем как Петр Семенович, а потом спросил у старика: — Вы подтверждаете сказанное Громовым?