— Какой там сажей! В мастерских. — Гм… в мастерских… Но ведь нужно все-таки быть поосторожней. Мать сдавалась, и я уже совсем смело возразил: — Ну, как ты не понимаешь, мам! Ведь там тиски, станки, напильники и везде машинное масло. Металл, одним словом. Неужели ты думаешь, что только один я вымазался? Спроси у всех ребят. И они так же… Мать растерянно посмотрела на грязный подол светло-серой гимнастерки и озабоченно пожала плечами: — Ну… фартук какой-нибудь нужно иметь. Ведь в таком виде просто неприлично появляться в школе. — Почему — неприлично? — с гордостью спросил я. — Ведь все знают, что мы работаем в мастерских. А ты разве видела, чтобы рабочие, настоящие, с заводов, с работы ходили чистенькие? — Ну знаешь! Хороший рабочий и на заводе будет чистым и опрятным. Просто вы еще свинята… — Она на минуту задумалась. — Что-то я не все понимаю. Придется зайти в школу. Мне сразу же вспомнилось, как мы решили не говорить родителям о фартуках или комбинезонах, нужных для уроков труда… — Знаешь, мам, в школе уже думают. — Что же там думают? — А вот насчет наших гимнастерок. Фартуки, наверное, будут или комбинезоны. Нам скоро скажут. Мать только недоверчиво взглянула на меня. Она вообще никогда не критикует школу или учителей. Вот бабушка — так та сейчас же начала бы ругаться. В школе я рассказал об этом разговоре ребятам, и Шура Нецветайло поскреб в затылке: — Верно, ребята, придется шить фартуки. Комбинезоны — дороже, да и вырастем из них. Мы разошлись по партам очень огорченные: неужели и мы, как девчонки, будем носить фартучки? Смешно… На первой же переменке Надя Сердюкова все время шепталась с подружками, хитро посматривая на нас, а на второй — подошла к Грабину и молча протянула ему шелковую ленточку. Юрка выпучил глаза. — Бери, Юрочка, пока я добрая, — сказала Надя и добавила, обращаясь к ребятам: — А завтра все девчонки подарят мальчикам свои ленточки. От неожиданности мальчишки так растерялись, что даже кричать не стали. А Сердюкова ехидно пояснила: — Ведь вы же фартучки собираетесь носить? А к фартучкам нужны и ленточки. Девчонки начали хохотать и хлопать в ладоши: другого от них и ждать нечего. Оказывается, Сердюкова подслушала наш разговор и все разболтала. Ну конечно, мы бросились лупить девчонок. Они подняли отчаянный визг, но почему-то почти не отбивались. Сильнее всех пищала Луна, которою я честно дубасил по спине. Баловались мы всю перемену и еле успели усесться на места. Весь урок не могли без смеха смотреть на Юрку и на Сердюкову — они все время перебрасывались записочками. Перед самым концом урока их обоих выставили из класса. А когда началась перемена, появился Юрка. Он привязал к своему хохолку бантик, взял у Нади Сердюковой ее фартук и, подкатив длинные штанины форменных брюк, стал кривляться, показывая, как девчонки будут задаваться, когда и мальчишки наденут фартуки. Все, конечно, помирали со смеху, и девчонки стали колотить нас. А мы запищали так же, как пищали и они, но почему-то не давали им сдачи… На последней переменке ко мне подошла Луна и, хитро посмеиваясь, предложила: — Пойдем сегодня в мастерскую. — А тебе там нечего делать… — А вот и есть! Петр Семенович просил прийти. А вас? Я нехотя протянул: — И нас приглашал… Да я не знаю, как ребята… — А ты без ребят сам решать не умеешь? Я опешил, а Луна показала язык и убежала. Очень хотелось назло Альке прийти в мастерскую одному, но это было бы не по-товарищески. Мы посоветовались и все-таки решили сразу же после уроков пойти в мастерскую. — Знаешь, Олег, — сказал Юра, — давай нажмем как следует и расплатимся с Чесныком. — А может, деньгами… — точно предчувствуя несчастье, не очень уверенно ответил я. — Пластинками неудобно… — Чудак! Во-первых, деньги всегда могут пригодиться, а во-вторых, это ж отличная практика. Я не знаю, как вам, а мне нравится в мастерской. — Он помолчал и добавил: — И отец советует: «Работай! Я, говорит, со слесарей начинал и не вижу в этом ничего плохого». Мудрый папаша! Мы пришли в мастерскую и попросили у Петра Семеновича разрешения немного поработать. Он с подозрительной усмешкой спросил: — Кому это вы пластинки делаете? — Малышам, Петр Семенович, — не сморгнул Юрка. — А главное, просто интересно поработать. — Ну-ну! Когда мы разделись и вошли в мастерскую, там уже оказались Чеснык и Рудик Шабалин. Они тоже трудились над пластинками. Но наша троица сделала вид, что эти мастера нам незнакомы. В тот вечер, опять разделив работу по операциям, мы сделали уже по две пары пластинок и отдали их Чесныку. Теперь мы были с ним в расчете. Потом помогли Але и еще какой-то девочке из седьмого класса вычистить второй сверлильный станок и все вместе пошли домой. Первый раз за долгое время низкие серые тучи разошлись, и в светлом небе повисла необыкновенно чистая и потому очень яркая, полная луна. Лужицы подернулись первыми, необычно ранними ледяными иголками и тонко позванивали под ногами. Дышалось необыкновенно легко, и все было так красиво, что мы еще долго не могли разойтись по домам, а всё бродили и бродили по освещенным улицам, болтали всякую чепуху, а когда устали — начали мечтать. Я сказал, что обязательно буду авиаконструктором. Юра собирался стать кораблестроителем. Шуру, оказывается, интересовала металлургия. И только одна Луна сказала, что после школы она будет просто работать. — Почему? — удивился Юра. — А учиться? — Видишь ли, Юра, — очень серьезно ответила Аля, — у нас нет отца, и маме будет трудно воспитывать троих. Я ведь самая старшая. — Ну и что же, что нет отца? — удивился Юрка. — Вон у Олега тоже нет отца, а он собирается учиться. — У Олега отца нет совсем по-другому… — помрачнела Аля, и, как мы ни старались узнать, в чем у нее дело, она упрямо молчала, а потом вдруг сказала: — Вообще, конечно, и я буду учиться. Но только, наверное, на вечернем. А днем работать. — Вот чудачка! — вставил Шура. — А мы, думаешь, тоже обязательно сразу после школы пойдем в институты? Важно то, кем ты хочешь быть. — Конечно! — воскликнул Юра. — Важно стремиться к чему-нибудь. А как этого добиться — потом будет ясно. Нам же еще почти пять лет учиться! И мы задумались. Подумать только — пять лет! Но, признаться, я над этим думал очень недолго — жалел Алю. Видно, не сладко ей живется. Да, жизнь гораздо сложнее, чем иногда кажется. Понятно, что я ничего не сказал ей об этом, но, когда мы расстались, пожалел. Нужно было сказать ей, что у нее есть верный и надежный друг, который всегда, в самую трудную минуту, ей поможет. И пусть она не волнуется, а только учится… А я… Я еще долго ходил по залитым луной улицам — странно тихим, светлым и как будто ненастоящим — и мечтал, мечтал… Только на пороге своего дома я подумал, что мне наверняка достанется, и по привычке стал было придумывать причину для оправдания, но потом сказал сам себе: «А вот не буду врать! Скажу все, как было». Мать сидела за столом с шитьем в руках и подозрительно спросила, где я был и хочу ли есть. — Работал в мастерской, потом вчетвером просто бродили по улицам — очень хорошая погода и хотелось поговорить… А есть я очень хочу. Мать уже не подозрительно, а озабоченно посмотрела на меня, потом улыбнулась: — Погода и в самом деле отличная. Только ты, пожалуйста, когда задерживаешься, забеги домой и предупреди. А то ведь я волнуюсь. Глаза у нее блестели как-то так, что мне вспомнилась Аля. Стало удивительно хорошо и в то же время как будто грустно. Сам не знаю, как это получилось, но я подошел к матери сзади, обнял ее и поцеловал. Мать чуть откинулась, прижалась ко мне спиной и больше не шевелилась. Не знаю, сколько времени мы молчали, но потом мать встала и повернулась ко мне лицом. Я мельком взглянул на нее. Глаза у нее были красные, а ресницы слиплись от слез. — Что с тобой, мам? — испугался я. Она ни с того ни с сего обхватила меня и давай целовать и приговаривать: — Ты ничего не понимаешь, Олежка, ничего! Иногда ты мне кажешься уже взрослым, а иногда совсем ребенком… Терпеть не могу этих нежностей! Ребеночек… Я вывернулся из-под ее руки и спросил, что она шьет. — Это старый отцовский комбинезон. Думала, что он никому не пригодится… А вот, оказывается, нужен сыну. У нее на глазах опять навернулись слезы, но она почему-то засмеялась и стала собирать на стол. А я молчал и ничего не понимал — еще никогда в жизни со мной не творилось такого… совершенно непонятного.