– Сыграем всего три партии. – Ладно. – И я один буду иметь право назначать ставки. Сколько у тебя тут, на столе? – Восемь тысяч семьсот пиастров. – Во сколько ценишь свое имущество: дома, мебель, слуг… Словом, всё? – В такую же сумму. – Ты выставляешь себя что-то уж слишком богатым, – смеясь, заметил Медвежонок. – А ты, что ли, считал мое состояние? – грубо вскричал буканьер. – Это моя цена, и делу конец. В эту минуту капитан почувствовал, что кто-то слегка тронул его за плечо. Он оглянулся. За ним смиренно стояли, с отчаянием на лицах, несчастные пленники-испанцы. – Сжальтесь, сеньор! – прошептал в самое его ухо голос нежный и жалобный. – И в самом деле! – сказал капитан. – А этих людей во сколько ты ценишь? – И он указал на невольников. – В десять тысяч пиастров, ни одним реалом[4] меньше. Капитан заколебался. – Ради Святой Девы, сжальтесь, сеньор! – произнес тот же голос с выражением глубокой печали. – Итак, все вместе составляет сумму в двадцать семь тысяч четыреста пиастров, – заключил он. – Отлично умеешь считать, любезнейший, – посмеиваясь, сказал Пальник. – Цифра хорошая, не правда ли? – Очень хорошая. На первую игру я ставлю тринадцать тысяч семьсот пиастров. Ропот удивления пробежал по внимающей происходящему толпе. – Хорошо! Выкладывай деньги, – сказал буканьер со злой усмешкой. – При мне их нет, – хладнокровно возразил Медвежонок. – Тогда я отказываюсь, приятель. На слово я не играю. Капитан закусил губу, но не успел ничего ответить. – Я ручаюсь за него, – вступил Монбар, остановив свой орлиный взгляд на буканьере. Тот в смущении опустил глаза. – И я ручаюсь! – вскричал Дрейф. – Ей-богу! Все что имею, я с радостью отдам ему. – И я также, – прибавил Красавец Лоран, пробираясь в толпе к столу, за которым сидел Пальник. – Что скажешь на это? – спросил Медвежонок, пожимая протянутые ему руки. – Находишь ли ты эти ручательства достаточными? – Будем играть, сто чертей! И чтобы все было поскорей кончено! – Вот стакан, начинай. Буканьер молча взял стакан, минуту встряхивал его в лихорадочном волнении, и наконец кости с глухим стуком полетели на пол. – Удачно! – сказал Медвежонок. – Шесть и шесть – двенадцать, да пять – семнадцать. Теперь моя очередь. Он небрежно взял стакан, встряхнул его и опрокинул. – Вот тебе на! – вскричал он, смеясь. – По шестерке на каждой кости. Ты проиграл. – Проклятье! – вскричал буканьер, побледнев. – Счастье, видно, тебе изменило, – продолжал флибустьер. – Теперь – за вторую партию! Поручителей мне больше не нужно. Я ставлю свой выигрыш против того, что у тебя остается. Буканьер с силой встряхнул стакан и опрокинул его. – Ага! – вскричал он вдруг с торжествующим хохотом. – Удача еще не отвернулась от меня! Погляди-ка, приятель, на всех костях по четыре очка. – Бесспорно, это хорошо, – ответил Медвежонок, – но ведь может быть и лучше. Что ты скажешь об этом? – заключил он и перевернул стакан. На всех трех костях было по пяти очков. – Разорен! – вскричал буканьер, отирая холодный пот с лица. – Как видишь, – ответил Медвежонок, – ты разорился, но это не все. Разве ты забыл, что нам предстоит сыграть третью партию? – У меня ровно ничего не осталось! – Ошибаешься, у тебя есть еще то, что я хочу выиграть. – Что же? – Твоя жизнь! – вскричал капитан голосом, наводящим ужас. – Не воображаешь ли ты, что я вступил в эту смертельную игру из одного низкого наслаждения отнять золото, которое я презираю? Нет, нет, мне нужна твоя жизнь! Чтоб выиграть ее, я ставлю все твое состояние, которое теперь перешло ко мне, и свою жизнь в придачу. Кто проиграет, пустит себе пулю в лоб тут же, на месте, при всех. Дрожь ужаса пробежала, подобно электрическому току, по рядам Береговых братьев. – Это безумие, Медвежонок! – вскричал Монбар. – Брось, брось! – с живостью вмешались еще несколько флибустьеров. – Братья, – ответил Медвежонок с тихой улыбкой, – благодарю вас за участие, но я решился. Впрочем, будьте спокойны, я играю наверняка. Человек этот заранее осужден, он одержим страхом, и лишь остатки гордости поддерживают его силы. Я согласен, однако, дать ему последнюю возможность спасти свою жизнь: пусть он публично сознается в своих преступлениях и смиренно попросит у меня прощения. С этим условием я готов простить его. – Никогда! – вскричал буканьер в порыве неудержимого бешенства. – Твоя жизнь или моя – пусть будет так! Один из нас тут лишний и должен исчезнуть. Сыграем же эту партию, и будь ты проклят! Он бросил кости, отвернувшись. Крик ужаса раздался в толпе. На верхней грани каждой кости было по пяти очков. – Да, до победы рукой подать, – капитан равнодушно пожал плечами, собирая кости, – но не торопись торжествовать… Ты ближе к смерти, чем полагаешь. – Да бросай же, наконец! – вскричал буканьер задыхающимся голосом, в глазах его была смертная тоска. – Братья, – заговорил Медвежонок все с тем же хладнокровием, – это суд Божий. Чтоб доказать, что человек этот безвозвратно осужден Божественным правосудием, я не прикоснусь к стакану… Один из вас бросит кости вместо меня. – Не я! – вскричал Монбар. – Зачем испытывать терпение Всевышнего! – Ошибаешься, брат, напротив. Этим воочию будет доказано Его могущество и правосудие. Бери кости и бросай. – Клянусь честью, я не сделаю этого! – Прошу тебя, брат. Монбар колебался. – Да бросай же кости, или ты трусишь? – повторял безотчетно Пальник. Он сжался, точно тигр, готовый прыгнуть на добычу. Руки его судорожно вцепились в край стола, а взгляд был дик и неподвижен. Медвежонок почти насильно вложил стакан с игральными костями в руку Монбара. – Бросай, не бойся, – сказал он. – Да простит мне Господь! – пробормотал Монбар и, отвернувшись, бросил кости. В ту же минуту раздался пронзительный, нечеловеческий крик, чья-то рука внезапно дернула Медвежонка назад, грянул выстрел, и пуля со зловещим свистом засела в потолочной балке. Все это совершилось очень быстро, крик отделяло от выстрела всего лишь мгновение. Столь неожиданный поворот дела поверг флибустьеров в оцепенение. Когда они опомнились, то увидели буканьера уже поваленным на стол. Могучая рука Красавца Лорана удерживала Пальника, несмотря на его сопротивление. В судорожно сжатых пальцах буканьера все увидели дымящийся пистолет. На каждой из упавших костей оказалось по шести очков.