– О чем вы хотели поговорить? Иэн совсем близко: мы стоим у одной и той же двери, прислонившись к противоположным косякам. Он прокашливается: – Если честно… – Миссис Уайт! – Голос доктора Блумберга заставляет меня вздрогнуть. – Хорошо, что вы здесь. Я хотел поговорить с вами о Вере. Давайте пройдем в комнату отдыха в конце коридора. Я давно этого ждала и все равно начинаю трястись. Я чувствую, что новость будет плохой. Врачи всегда предлагают родственникам пациента сесть, когда собираются сообщить нечто ужасное. Сейчас он скажет, что у Веры рак, что ей осталось жить три недели и что в этом виновата я. Если бы я была лучшей матерью, то заметила бы тревожные признаки: шишку за ухом или долго не заживающую болячку на коленке. – Мэрайя, – тихо говорит Иэн, – можно мне с вами? Он смотрит в спину доктору, шагающему по коридору, потом опять переводит взгляд на меня. Одним своим присутствием он ставит передо мной тысячу вопросов, задевая меня за живое и вместе с тем поддерживая меня, отчего ноги дрожат чуть меньше. Здоровье моей дочери его не касается, и, казалось бы, незачем посвящать его в детали, но он был рядом с Верой, когда все это случилось. Желание на кого-нибудь опереться берет во мне верх над здравым смыслом. – Да, – шепчу я как в тумане, и мы вместе идем по коридору. Иэн, сидя рядом со мной, вертит что-то в руках, но я не поворачиваюсь. Если он включает диктофон или готовит блокнот, мне ни к чему это видеть. Я предпочитаю смотреть прямо перед собой, тем более что доктор Блумберг явно затевает какие-то странные манипуляции: просит у Иэна ручку и достает из кармана нечто завернутое в полиэтилен. – Видите это пирожное? Я внимательно смотрю на слойку с вишневым джемом и творогом. Доктор насквозь, вместе с упаковкой, протыкает ее ручкой. – Вот так выглядит проникающая рана. Колотая. – Он возвращает Иэну испачканную ручку и указывает в центр пирожного. – Посмотрите: тесто разорвано, творог и джем перемешались, начинка вытекает. При проникающем ранении кисти руки тоже происходит разрыв и деформация ткани. Образовавшееся отверстие заполняется сгустками крови и частичками разорванной кожи. Чаще всего возникает гематома, нередко бывает повреждена кость. – Доктор Блумберг поднимает глаза на меня. – Раны вашей дочери выглядят совершенно иначе. – Может, они не сквозные? – предполагаю я. – Сквозные. Но при этом поразительно чистые. На рентгеновских снимках, которые лежат у меня в кабинете, видны идеально круглые маленькие дырочки в кости и ткани… но признаков травмы как таковой нет. Я совершенно растеряна: – Это хорошо? – Это необъяснимо, миссис Уайт. Как вы знаете, я целых два дня совещался с коллегами, и мы единодушно пришли к выводу: никакой предмет не мог войти в ладонь Веры с одной стороны и выйти с другой, не создав при этом серьезной травмы или хотя бы просто не порвав ткань. – Но у нее же кровь шла. И от этого она упала в обморок. – Я знаю, – говорит доктор Блумберг. – Однако кровотечение было гораздо слабее, чем при обычном ранении. От такой потери крови сознание не теряют. Раны вашей дочери ведут себя как колотые, но по визуальным признакам таковыми не являются. – Не понимаю… – Вы когда-нибудь читали о людях, которые получали черепно-мозговую травму, а потом начинали бегло говорить по-китайски или по-французски? – спрашивает меня доктор. – Человек разбивает голову о телеграфный столб и после этого по какой-то причине начинает понимать язык, которого раньше не понимал. Такое случается не каждый день, но все-таки случается. И с точки зрения медицины это очень трудно объяснить. – Он делает глубокий вдох. – Тщательно проанализировав ситуацию, мы с моими коллегами решили поставить вопрос о том, действительно ли Вера поранила руки, или же они просто начали кровоточить. Флетчер тихонько присвистывает: – Вы утверждаете, что у нее стигматы. – На данный момент я не могу поставить такой диагноз окончательно… – Стигматы? – переспрашиваю я, перебивая доктора. Он, явно смутившись, делает паузу, потом неуверенно говорит: – Как вы знаете, стигматами называют отверстия, повторяющие крестные раны Христа. Это, миссис Уайт, медицински необъяснимые случаи, когда у людей кровоточат кисти рук, ступни или бока, но признаков настоящей травмы нет. Иногда такие явления сопровождают религиозный экстаз. Отверстия могут появляться и исчезать, а могут кровоточить хронически. Почти всегда они бывают болезненными. История знает несколько случаев, когда врачи действительно ставили такой диагноз. – То есть вы хотите сказать, что моя дочь… Нет! Вера никогда не впадала в религиозный экстаз. И откуда у нее могут быть крестные раны, если она даже не знает, что такое распятие? Я съеживаюсь: – Эти исторические случаи… когда они были? – Несколько столетий назад, – признается доктор Блумберг. – А сейчас, – говорю я, – тысяча девятьсот девяносто девятый год. Такие вещи больше не происходят. Сейчас шарлатанов, которые уверяют, что у них раны как у Христа, наверняка выводят на чистую воду: делают им рентген и разные анализы… – Я поворачиваюсь к Иэну Флетчеру. – Ведь так? Но теперь он молчит. – Покажите мне ее руки! – требую я. Кивнув, врач встает и направляется в нашу палату. Я – за ним. – Милая, – бодро говорю я Вере, – доктор хочет тебя осмотреть. – А потом меня отпустят домой? – Там видно будет. Стоя рядом с доктором Блумбергом, я наблюдаю за тем, как он снимает многослойные повязки. Их меняют каждый день, но после сцены в приемном покое медперсонал старается, чтобы Вера не видела своих ран. Осторожно размотав бинты пинцетом, доктор включает лампу на прикроватной тумбочке и пересаживается. Теперь его спина заслоняет от Веры ее собственные руки. Наконец он полностью освобождает правую ладонь от повязок, и я вижу отверстие. Маленькое, всего несколько миллиметров в диаметре, но оно есть. Вокруг синяк. В стороны расходятся лучи засохшей крови. Вера шевелит пальчиками, и на долю секунды внутри раны показывается тоненькая, как иголка, косточка. Но свежая кровь не течет. Доктор Блумберг ощупывает края отверстия. Вера морщится, начинает ерзать и в какой-то момент подается в сторону настолько, что видит свою руку. Поднимает ее и смотрит в дырочку, сквозь которую с противоположной стороны проходит свет. Мы все перестаем дышать. Через несколько секунд раздается Верин крик. Доктор Блумберг нажимает на кнопку вызова медсестры. Иэн Флетчер и мама вдвоем держат Веру. – Милая моя, – говорю я успокаивающим голосом, – все хорошо. Доктор тебе поможет. – Мамочка, у меня в руке дырка! – кричит она. Медсестра вбегает с пластиковым подносом, на котором лежит шприц. Доктор Блумберг крепко хватает Веру и вонзает иглу ей в плечо. Она еще несколько секунд сопротивляется, а потом обмякает. – Мне жаль, что так получилось, – бормочет доктор. – Думаю, девочке лучше оставаться у нас. Я считаю, к ней нужно пригласить консультанта-психиатра. – По-вашему, она сошла с ума? – Я истерически повышаю голос. – Вы же видите ее руки! Она ничего не выдумывает! – Я не сказал, что она сошла с ума. Просто мозг – очень мощный орган. Он точно так же, как и вирус, может заставить организм заболеть. А я, честно говоря, сталкиваюсь с подобной ситуацией впервые. Я не знаю, возможно ли, чтобы кровотечение было вызвано самовнушением. Слезы наворачиваются мне на глаза. – Ей семь лет! Зачем бы она стала внушать себе такое? Я сажусь рядом с Верой и глажу ее светловолосую головку. Сон разгладил черты лица, между приоткрытыми губками надувается пузырь. Я слышу, как доктор за моей спиной тихо разговаривает с мамой, потом слышу, как дверь дважды открывается и закрывается. Маленькие девочки мечтают о том, чтобы быть принцессами и ездить на собственном пони. О бальных платьях и украшениях. А ни в коем случае не о том, чтобы иметь кровоточащие раны, как у Иисуса. Моего виска мягко касается голос Иэна Флетчера: – Однажды я брал интервью у монахини-кармелитки. Ей было семьдесят шесть лет, в монастыре она жила с одиннадцати. Настоятельница утверждала, что эту женщину, сестру Мэри Амелию, Господь благословил стигматами. – Я медленно поворачиваюсь, чтобы посмотреть Иэну в глаза, а он продолжает: – Все считали это чудом, пока я не заметил вязальный крючок, который сестра носила в подгибе своего одеяния. Оказалось, грань между религиозным экстазом и религиозным безумием очень тонка. Вы думаете, что она делает это сама. Произносить это вслух мне не приходится. Иэн сам прочитывает мою мысль. – Ее руки, руки той монахини, выглядели совсем не так, как Верины. – Что вы хотите этим сказать? Иэн пожимает плечами: – Что ее руки выглядели по-другому. Только и всего. Аллен Макманус считает, что заключил в целом выгодную сделку: за пиццу с пепперони и шесть банок пива Хенри, молодой компьютерщик, подрабатывающий в газете «Бостон глоб», добудет закрытую информацию о семье Уайт. – Почему так долго? – спрашивает Аллен, двумя пальцами отбрасывая в сторону потные спортивные штаны, чтобы сесть на край кровати Хенри. – У меня модем старый. Притормози. Но Аллену трудно притормозить. Чем больше он узнаёт, тем больше нервничает. Ему вспоминаются цитаты из Апокалипсиса и рассказы о мучениях грешников в аду, которыми сестра Таломена устрашала его в пятом классе. Аллен много лет не исповедовался и не причащался. Церковь прочно ассоциируется у него с тупостью монахинь, преподававших в школе, где он учился. И все-таки католицизм въедается в человека глубоко, и сейчас эта девочка заставила Аллена забеспокоиться: а вдруг, отвернувшись от Бога, он совершил ошибку? Сколько раз нужно прочесть «Отче наш» и молитву Деве Марии, чтобы искупить этот грех? Наконец информация загрузилась. Хенри тычет пальцем в экран: – Оплата покупок кредитной картой. Карта оформлена на мамашу. Аллен смотрит: продукты, детская одежда. Ничего интересного.