— Изменить хотя бы это. Не драться тогда с Алисой, например. Люцифера хмыкнула: — Не становиться императрицей. Не воспитывать Ноя. Не растить херувимов Евы. Саму Еву не спасать. Не приходить за тобой в тюрьму. Не сбегать из Имагинэм Дэи. Не воевать с тобой. Не… что угодно не, — прошептала она и криво улыбнулась. — Что угодно «не», — повторила за ней Химари и погладила по холодному плечу. — Ты как будто меня не знаешь. Химари кивнула: — Я не могла не спросить. — Сохрани плащ у себя или детям своим отдай. А я не хочу ничего менять — я ни о чем не жалею. Даже сейчас. Химари обняла ее, прижав головой к груди, и поцеловала в жидкие седые волосы. — Как скажешь, моя императрица, — и, помолчав, добавила. — Убить тебя? Люция качнула головой: — Я сдаюсь. Пусть этот бой будет мною проигран. Но я проиграю его сама. — Как скажешь, моя императрица, — Химари крепко обняла ее, больше не боясь потревожить раны. — Я буду помнить тебя всю оставшуюся жизнь. — А я — вас с Хайме, — императрица пошарила рукой по одеялу, и Верховный шисаи положил свою ладонь поверх нее. *** Кошки ушли, и Раун остался со своей императрицей один. Она лежала в крыльях и смотрела на синее небо в распахнутом окне. Ей больше никогда не удастся полетать. На табуретке возле кровати стояла оставленная Химари миска — с лекарствами и бинтами. На тумбочке — двое часов с сердцами самых близких ей людей. У стены — меч и арбалет, которые она никогда больше не возьмет в руки. На манекенах — императорское платье и тренировочная форма, которые она никогда больше не наденет. Не хватало только императорской диадемы, но с тех пор, как Люцифера отказалась от трона в пользу следующих херувимов, а Раун стал регентом Каина, диадема покоилась на троне. — Ты жалеешь меня, Раун? — спросила Люцифера. — Что вы, нет! — встрепенулся ворон. Она криво улыбнулась, будто не поверила: — Запомни, мой дорогой фактотум, жалеем мы лишь тех, кого считаем слабее себя. — Я не считаю вас слабее, моя госпожа! Он и правда не считал. И, пожалуй, не думал ее жалеть. Он даже не мог поверить словам Хайме, что тот останется на пару дней в императорском городе, чтобы похоронить императрицу как Верховный шисаи. Это невозможно. Люцифере такая ерунда просто нипочем. Она снова встанет на ноги, возьмет меч и побежит к своим Охотницам и Ангелам на тренировку, а потом будет улюлюкать с херувимами, обучая их чем-то важному, а потом выслушает своих вассалов, а потом… В глубине души он знал, что этого не случится, но не верил. Она даже не выглядела умирающей. Да, седая и немного бледная. Да, ее кожа стала тоньше и сильнее испещрена морщинами. Но и он постарел. Он был даже немного старше нее, и, разменяв шестой десяток, чувствовал себя еще способным прожить как минимум лет пять. Должно быть, она — тоже. — Это все так несправедливо, — Люцифера урывками вздохнула. Раун согласно кивнул: — Лион и Алиса умерли раньше вас, Ева с вами так и не встретилась, Нойко сбежал, а вы так упали — это и впрямь нес… — Нет, — прервала его Люция и криво усмехнулась. — Как раз таки это кажется мне весьма справедливым. — Но что тогда? — Раун подошел ближе и убрал с табурета миски на комод у стены. — Я прожила долгую жизнь, Раун. Две за одну, — Люцифера печально улыбнулась. — Моя жизнь была наполнена войной, безумием и горем. Я убивала. И тех, кого заставляла война, и ради личной мести. Виновных и безвинных. Случайных… Слепо. Из мести. Из обиды. Из страха. Они умирали, а я — жила. Предавала, мстила, лгала. И продолжала жить. А что я получила взамен?! Раун не нашелся, что ответить, и неловко повел крылом, присаживаясь на табурет рядом. — Взамен я получила трон, — усмехнулась императрица. — И тех, кто меня, такую, все равно любил. Если это и есть справедливость, то я ничего в ней не понимаю… Раун вздохнул и посмотрел в окно, где по синему-синему небу плыли розовые в лучах приближающегося заката облака. Хотелось сказать, что Люцифера сделала много хорошего — выиграла войну, прекратила работу Имагинэм Деи, привнесла свет образования в каждый уголок империи, и много-много чего еще. Раун даже открыл было рот, чтобы начать озвучивать целый список в своей голове, как Люцифера продолжила. — Я всегда искренне любила мир вокруг меня, принимала его, как есть. Лишь потому, что другого у меня нет, лишь потому, что иначе сошла бы с ума. А он как будто ответил мне взаимностью. — Может в этом и есть справедливость? — Мне хочется думать, что нет, мой дорогой фактотум. Но, кажется, ты прав, — болезненно улыбнулась она. — Я была хорошим воином и плохой матерью. Но я была самой собой, старалась быть по крайней мере. — На это нужна сила духа, — усмехнулся Раун. — Вы очень много сделали. — Значит, можно и умереть, — хмыкнула она, сжимая в кулаках насквозь мокрые простыни. Раун, помолчав, все же осмелился спросить: — Неужели вам не страшно умирать? Она качнула головой и закрыла глаза: — Когда ты живешь, смерти нет. Когда приходит время смерти — тебя уже нет. Зачем мне бояться того, что никогда со мной не встретится? «Зачем» — так просто… Просто иная постановка вопроса, и все меняется… Просто другой взгляд, о котором даже не задумываешься. — И правда, зачем, — улыбнулся Раун и положил свою руку поверх ее. Она крепко ее сжала в своей. Действительно крепко. Будто это не она лежала переломанная так, что больше не могла ходить и летать. Будто не ее мучила лихорадка и дикие боли. Просто закрой глаза, слушай голос — все такой же сильный, хоть и немного тихий, и будто она все та же. Его железная императрица, дикая гарпия и мудрая лебедь. Она потеряла почти всех, кто был ей по-настоящему дорог. И все равно осталась собой. Раун хотел бы также. Однажды, предвидев свою смерть, просто уйти… Рука, стискивающая его ладонь, обмякла. Раун вытащил нож для вскрытия писем и приставил крохотное лезвие к ее губам, ловя дыхание. Но его не было. Больше не вздымалась от дыхания грудь, и не билось сердце. Смерть пришла, а Люциферы уже не было. *** Раун еще раз проверил все пуговицы, крючки и запонки на белоснежной форме. Она казалась какой-то чужеродной. Но белый — цвет смерти. Раун не знал, почему. — Если вам потребуется помощь, только кивните нам, — Семиазас поправлял точно такую же форму, что была на Рауне. Молодой херувим толкнул локтем брата, и тот согласно кивнул. — Да, господин регент, мы с радостью вам поможем, ведь это наш долг, — Кайно коснулся пальцами императорской диадемы на голове и широко улыбнулся. Мовницы и служанки вышли из комнаты императрицы, оставив дверь открытой. На пустой кровати лежала Люцифера. В белом тонком платье, босая, с собранными в прическу волосами и, кажется, даже накрашена. У мертвых не бывает таких румяных щек и алых губ. Все четыре крыла были связаны лентами, чтобы не раскрывались. Раун подошел ближе и, спрятав императрицу в крылья, как в кокон, взял на руки. Невесомую. Медленно перевел взгляд на ее лицо и сложенные на животе руки. До чего хрупким было тело, тонким, болезненным. Она умерла — и как будто в теле погасили пламя, питавшее его, и оно превратилось в то, кем на самом деле уже стало. Слабую старуху, вобравшую в свою судьбу столько горя, боли и страданий, что она даже была… счастлива. — Каин, Семиазас, — позвал Раун, прижимая тело Люциферы к себе. — Думаю, я справлюсь, она очень легкая. И молодые херувимы, так похожие друг на друга, кивнули и встали за его спиной. Оставалось только донести Люциферу до храма и положить ее тело на алтарь перед Верховным шисаи. И Раун медленно пошел, считая про себя шаги — лишь бы не думать. Он шел по пустым коридорам замка, по лестницам, площади. Мимо восстановленного золотого купола — будто солнца, мимо садов с лиловыми розами и яблонями. Он вошел в храм Самсавеила и замер на пороге. Внутри не было свободного места, каждый уголок был занят. Высокие своды множили шепот и тихие всхлипы. И длинная тропа сквозь сидящих вела к алтарю — огромной плите из лилового кристалла. Верховный шисаи читал молитвы, обращаясь к богу, покинувшему свой Райский сад, ему вторила шисаи Химари, готовя нож и золотые часы, уже наполовину полные. Раун донес тело Люциферы до алтаря и аккуратно, будто боясь разбудить, уложил. Поправил руки и крылья, укрыл ноги длинным полом платья. И попятился вместе с херувимами. Он не слушал, как молился Верховный шисаи, он не слышал его речей. Он только смотрел, оцепенев. И вроде сотни раз видел, но почему-то сейчас это казалось чем-то совершенно иным. Хайме склонился над Люциферой и занес ритуальный нож над ее солнечным сплетением. Вот сейчас он коснется ее, и она встрепенется, спрыгнет с алтаря, отберет у императора меч и будет выяснять, почему Хайме ее ранил.