– Наступление!.. Какое, к черту, наступление, я вынужден затыкать ударными дивизиями то одну дыру, то другую!.. Казаки ненадёжны, не желают далеко уходить от дома, несколько дезертиров мы уже расстреляли. В пехоте наблюдается известное шатание и упадок духа после «некоторых успехов» белых. Сплошной фронт мне удалось восстановить только самыми жёсткими мерами, отводом слишком вырвавшихся вперёд частей, чтобы они не повторили судьбу Южармии. Пытаемся удержаться на Донце, но «беляки» его уже форсировали. Идут по правому берегу Айдара вдоль железной дороги, при поддержке бронепоездов. Их разъезды уже в Денежниково, это считаные вёрсты до Старобельска. А мы завязли в центре, у Славянска и южнее. На нашем правом фланге дела не лучше. Там всё упёрлось в Днепр. Елисаветинск – их база, там бывший царь и вся царская камарилья. Екатеринослав тоже их и хорошо укреплён; слава Богу, что наступать ещё и там у «беляков» сил нет, да и гетманцы из-за Днепра их покусывают. – Какова же будет задача моей дивизии, товарищ комфронта? – Ваша дивизия, товарищ Жадов, составит мой резерв. Я так понимаю, вы привезли с собой питерский батальон особого назначения? Верный, твёрдый, не испытывающий сомнений? – Так точно. – А остальные части? – Харьковские рабочие полки. – Это хорошо, что рабочие. Мужики из сёл сражаться не желают, так и норовят расползтись по норам, – усы Сиверса аж передёрнулись от отвращения. – Мы ж им землю дали! И волю! – искренне возмутился Жадов. – Вот они и норовят в эту землю вцепиться. А сражаться за них пусть рабочие сражаются. Объясняешь этим увальням, что сейчас «беляки» придут, землю отберут – начинают плести, мол, у меня кум под Мелитополем, земля вся крестьянская… – Откуда они могут знать, как там у «кума» под Мелитополем? – негромко осведомилась Ирина Ивановна. – Они ж далеко не все грамотные, да и почта едва ли доставляет письма через фронт. – Вы удивитесь, товарищ Шульц, но связь есть. Туда-сюда через фронт шастают людишки, как есть шастают. Даже поезда ходят, вот до недавнего времени из Харькова в Елисаветинск ходили. Пока я не запретил безобразие это. – Словно и нет никакой войны… – Именно. Из Москвы до Киева добираются, до Одессы. В Крыму целый оркестр «бывших» собрался. И сеют у нас панику через засланцев своих, ведут агитацию, ведут умно, ничего не скажешь, – мол, без царя не стоять России, царь землю и волю даёт, да по закону, и чтобы свобода торговли, и всё такое прочее. Да и деньги у них, сволочей, водятся – золотишко-то вывезти успели, проклятые. В мариупольский порт, разведка доносит, корабли заходят, с товарами, со снаряжением… – Где же закупают? – Да где могут! Старая-то Европа, она на самом деле за нас. Им, видать, царь-государь надоел хуже горькой редьки. Потому, как сообщают, оружие приходит из Италии, из Испании… этим вообще всё равно, кому продавать, лишь бы платили. Но это всё, товарищи, высокие материи, а нам пока что надо фронт удержать. Поэтому разворачивайте дивизию здесь, в Изюме. Будете моей «пожарной командой». «Беляки» хорошо используют железные дороги, держат резервы на узловых станциях, быстро перебрасывают куда нужно; вот и нам не худо бы поучиться… Уточнив и выяснив всё, что требовалось, комиссар с Ириной Ивановной уже направились было к дверям, но тут Сиверс произнёс им вслед негромко: – А директивку-то о расказачивании мы в действие приведём, ох, приведём… не понравится нагаечникам она, ох, не понравится, да!.. Ирина Ивановна обернулась было, но комиссар с неожиданной решимостью ухватил её за локоть. – Директивы, само собой, надо исполнять. – Не сомневаюсь, что ваша дивизия примет в этом самое деятельное участие, – усмехнулся Сиверс. Ирина Ивановна зажмурилась. Маленький уездный Изюм, городок на восемнадцать тысяч жителей, живший тихо и незаметно, теперь кипел. По железной дороге с севера шли эшелон за эшелоном; Рудольф Сиверс железной рукой наводил порядок в красных частях, не останавливаясь перед расстрелом «трусов и паникёров». Прибывали подкрепления уже и из самой Москвы: рабочие полки с заводов Первопрестольной, из других мест, не исключая и саму столицу. К востоку от линии фронта, в области Войска Донского, красные войска занимали станицу за станицей; казаки настроены были в общем благожелательно или, во всяком случае, нейтрально. На самом фронте белые безуспешно попытались взять Старобельск, но туда была своевременно переброшена 44-я дивизия, штурм захлебнулся, а при попытке конницы Улагая обойти город с востока на неё, в свою очередь, навалились два казачьих полка. «Низовские» и «верховые» затеяли переговоры и митинги, без обиняков заявив офицерам, что, дескать, сами разберутся. Улагаю ничего не осталось, как отойти к главным силам. Обе стороны пытались обойти фланги друг друга, растянутый фронт белых на западе, подле Екатеринослава, так и манил нанести там рассекающий удар, и Сиверс решил рискнуть. 41-я, 42-я и 12-я дивизии были, елико возможно, пополнены, скрытно посажены в эшелоны и двинуты к Лозовой. Десять тысяч штыков и сабель, почти сотня орудий, полдюжины бронепоездов были серьёзной силой. Разведка доносила, что фронт там у «беляков» с разрывами, занимают они только крупные сёла, никаких сплошных траншей с окопами, как в Донбассе, нет и в помине. Под утро, пока ещё не истала январская ночь, красные перешли в наступление – без выстрелов, ориентируясь по разведённым в тылу большим кострам: если направление атаки оставалось правильным, костры створились, сливаясь в один. Красная конница обтекала спящие сёла, не встречая никакого сопротивления. Никто по ним не стрелял, и командиры прорывавшихся дивизий осмелели. Двумя колоннами они двигались прямо на юг, кавалерия прошла полтора десятка вёрст, обогнав пехоту. Головы обеих колонн слились на просторном, обширном открытом поле. Зимний рассвет наступал медленно, словно нехотя, но настрой у сотен людей в сёдлах был приподнятым – наступление шло успешно, без потерь, противник явно не то что «захвачен врасплох», а попросту не подозревает о происходящем. Впереди маячили крыши очередного села, тёмного и безмолвного. Судя по картам, такие же сёла располагались справа и слева, все эти бесчисленные Михайловки, Николаевки или Степановки, но их ещё скрывал рассветный сумрак. А потом заговорила артиллерия. Над головами поневоле сбившейся в кучу конницы лопнули шрапнели, куда более мощные фугасные снаряды взметнули к небесам столбы дыма, земля и снег встали на дыбы. Артиллерия била с закрытых позиций, по заранее пристрелянным координатам, и не было вблизи батарей, чтобы лихим наскоком ворваться на них, порубив орудийную прислугу. Часть красной конницы, однако, не поддалась панике, а сделала единственно правильное – атаковала, бросилась наступать, уходя из-под шрапнели вперёд, а не назад. И тут оказалось, что окопы с траншеями у белых таки вырыты. И заняты пехотой. И пулемёты расставлены, и ленты в них заправлены, и номера готовы. Падали кони, через головы их летели наездники. До окопов доскакали считаные единицы. Но большая часть конных повернула назад, шрапнели преследовали их, корректировщики знали своё дело. А ещё потом из-за домов вылетела уже белая конница – сводные эскадроны бывшей гвардейской кавалерии, армейцы, все, кто сохранил мужество сражаться. Они помчались следом, на свежих конях, линии их появились справа и слева, нацеливаясь на колонны красной пехоты, следовавшей за своими всадниками. Командиры там, конечно, заподозрили неладное и стали разворачиваться в цепи, ставить пулемёты, но потом и над их головами стала рваться шрапнель – во множестве. Рабочие полки не дрогнули, не побежали. Упрямо цеплялись за пустую снежную целину, за обочины дороги, сбивались плечо к плечу и спина к спине. Но – сделать уже ничего не могли. Кто не бежал, того находила шрапнель. Кто бежал, того настигала та же шрапнель или сабли белой конницы, в запале она сама несла потери от своего же артиллерийского огня. Разгром был полный. Свежие части Добровольческой армии двинулись следом, на плечах бегущих устремившись в прорыв. – Вставайте, товарищ начдив, – Ирина Ивановна стучала в дверь комиссара Жадова. Единственная в Изюме гостиница была реквизирована штабом фронта под размещение командного состава. – Вставайте, время службу исполнять. – Что, что там такое? – Жадов распахнул дверь, сообразил, что в кальсонах, страшно смутился, запрыгнул вглубь комнатёнки, пытаясь хоть чем-то прикрыться. – Прорыв под Екатеринославом. Наступление товарища Сиверса плохо кончилось. Я только что из штаба фронта. Добровольцы взяли Лозовую. – Лозовую?! – охнул комиссар. – Да. Нашу дивизию отправляют затыкать прорыв. – Но… Ирина Ивановна… – Жадов понимал, что сейчас можно только так, официально и на «вы». – А вы-то как узнали? – Дежурила в штабе. – Она пожала плечами. – Приняла доклад вместе с оперативным дежурным. Хотя, конечно, никто его тут так не называет. Одевайтесь, товарищ начдив-пятнадцать. Рудольф Сиверс был бледен, но спокоен. – Ваша задача не дать «белякам» уйти далеко от Лозовой. Свяжите их боем. Они же как делают – сажают войска в эшелон, впереди бронепоезд и погнали. А у нас Полтава не прикрыта ничем. Там вообще никакой власти, ни нашей, ни гетманцев. На левом нашем фланге тоже заваруха – Улагай пошёл на Миллерово. У казаков в станицах по Дону опять контрреволюционные выступления, митинги, препятствуют продотрядам. На мешках с хлебом сидят, пока Москва, Питер, Урал – голодают. Директива о расказачивании пришла, а выполняют её слабо, вяло, без подлинно революционного духа!.. Ну ничего, дайте беляков остановить, я этим нагаечникам покажу, где раки зимуют, – всех к ним отправлю, в Дон! – Если Улагай атакует в направлении Миллерово, он же тем самым вам свой фланг подставил, – заметила Ирина Ивановна. – Атакуйте, не ждите, с такими, как Улагай, нельзя отдавать инициативу. – Сам знаю, – буркнул Сиверс. – Войска фронта растягиваются всё шире, не все подкрепления надёжны… Начдив Жадов! Понятен ли вам боевой приказ? – Так точно, товарищ комфронта, понятен. – Исполняйте. Об обстановке докладывайте по телеграфу. 15-я стрелковая дивизия, имея ядром своим неплохо обученный и крепко сколоченный питерский батальон, несколькими эшелонами прибыла в нагое полустепное пространство к северо-востоку от Лозовой. Здесь сплошным бесконечным ковром лежали поля, перемежавшиеся редкими рощами да руслами небольших речек. Зима стояла суровая, потоки покрылись льдом. Перехватив двумя полками Полтавскую и Харьковскую железнодорожные ветки, Жадов отправил к окраинам Лозовой разведку. – Странно… – Ирина Ивановна сидела верхом, прикладывая к глазам бинокль. Зимний день уже клонился к вечеру, над хатами у окраин Лозовой поднимались мирные дымки. – Неужели добровольцы ещё там? Им бы вперёд, а они встали. – Выдохлись, гады, – в отличие от товарища Шульц, комиссар Жадов верхами ездить не умел. Городской, что с него взять. – Ну, мы им покажем… – Что же мы им в точности покажем? – холодно осведомилась Ирина Ивановна. – Где противник, мы не знаем. Начнём обстреливать мирное селение? Обычных пахарей? Да они после этого к белым побегут, только пятки засверкают. – Что же предлагает мой начальник штаба? – Начальник штаба предлагает дождаться разведки. Если белые в Лозовой – постараемся их обойти. Если они настолько глупы, что сидят в городке, – могут оказаться в ловушке. Разведка вернулась – двое бойцов из питерского батальона; перебивая друг друга, зачастили – мол, белые в Лозовой есть, видимо-невидимо, сидят по хатам, к отпору не шибко готовы. Особо не прячутся. Охранение выставлено, но для проформы, атаки явно не ждут. Ирина Ивановна, бледная, но спокойная, сидя в седле, следила, как цепи рабочих полков приближаются к окраинам. Готовилась открыть огонь вся артиллерия дивизии; питерский батальон во главе с самим Жадовым заходил неприятелю в тыл. Однако стоило вспыхнуть стрельбе, как добровольцы начали отход. Масса конницы, рассеиваясь, потекла через поля, старательно обходя не успевший развернуться батальон (теперь, правда, именуемый для пущей важности «полком»). Белые вовсе не собирались драться насмерть за Лозовую. С наступлением сумерек городок оказался полностью в руках красных. Конница белых ушла, не приняв боя.