Она шагнула к дверям… а потом вдруг резко, порывисто закинула руки Жадову на шею, крепко поцеловав прямо в губы. – Вот теперь идём. Товарищ Яша Апфельберг не знал, куда девать глаза и руки. – Яша, – на удивление спокойно и даже миролюбиво сказала Ирина Ивановна. – Там имело место небольшое недоразумение. Лев Давидович прислал двух каких-то… граждан из некоего «секретно-исполнительного» или что-то в этом роде отдела. Мандат они показали, но там ничего о передаче дел не сказано. Так что ты сможешь продолжать. Только в кабинет мой заходи… не сразу. Часок подожди. Чай попей. У тебя же стоит… самовар горячий? – товарищ Шульц выразительно кивнула на красивую черноволосую секретаршу товарища Апфельберга, испуганно глядевшую на них с комиссаром. – Попроси товарища Сару чаёк тебе заварить, да покрепче. А нам батальон отправлять надо, приказ товарища Троцкого никто не отменял. – Ага… ага… – мелко закивал Яша. – Не волнуйтесь, Ирина Ивановна, всё исполню. А эти… а этот… Бе-бе-бешанов… у него же глаза… – Убийцы, – кивнула Ирина Ивановна. – Но… вы же их не?.. – Конечно не! Что же мы, и в самом деле контра какая? – возмутилась товарищ Шульц. – Я и говорю, недоразумение вышло. По старой, так сказать, памяти. В общем, нам пора, Яша. Пожелай удачи. – Zol zayn mit mazl[32], – кажется, Яша и в самом деле был искренен. – А только зря вы их не… – добавил он полушёпотом. Ирина Ивановна только развела руками. Комиссар, имевший вид совершенно обалдевший и ошалевший, молчал всё это время и отчего-то то и дело касался пальцами собственных губ. Бывший Николаевский, а ныне Московский вокзал встретил их суетой, настоящим хаосом, в каковой тщетно пытались внести хоть относительное подобие порядка вымотанные стрелки железнодорожной охраны. Эшелон батальона особого назначения стоял хоть и на запасных путях, но в полной готовности. Теплушки – на сорок человек каждая, вагоны с оружием, боеприпасами, лошадьми, полевыми кухнями, всего не перечислишь. Мощный паровоз – серии V, «Ижица», всё чин чинарём. И даже штабной вагон со всеми удобствами – комендант, похоже, постарался. Сведения о случившемся в ЧК до вокзала ещё явно не дошли. И отправили их быстро, без промедлений. Колёса застучали на стрелках, бойцы устраивались на нарах, а Ирина Ивановна Шульц стояла, кусая губы, перед закрытой дверью узкого, «половинного» купе – им достался настоящий вагон Академии Генштаба, с большим салоном и целой россыпью мелких спальных отсеков для офицеров. Стояла, кусала губы, колебалась и была совершенно непохожа сама на себя. Но вот – минута слабости прошла, одёрнут перешитый на «женскую сторону» китель, и Ирина Ивановна шагнула в коридор. Разом столкнувшись нос к носу с товарищем комиссаром. – Идём, – решительно сказала Ирина Ивановна, беря его за локоть. В салоне было пусто. Командиры рот следовали со своими бойцами, и в штабной вагон должны были явиться только после первой большой остановки, когда всему батальону будет выдана горячая пища. – Миша, – товарищ Шульц не дала Жадову и рта раскрыть. – Спасибо тебе. От всего сердца и от всей души. Ты не знаешь, что б этот Бешанов со мною бы сделал. Я-то его давно знаю, ещё с Александровского корпуса; уже тогда он моим ученикам дорогу переходил не раз. Отпетый негодяй. Та самая «пена», что к революции примазывается… – Так я ж что… я ничего… – засмущался Михаил. – Я… не могу, когда тебе грозят или там поносят… того полковника Мельникова помнишь? – Как забыть, – кивнула Ирина Ивановна. – Вот потому я и сказать хотела… Миша… прости, что я с тобой так, другая б, наверное, давно бы уже и на шею кинулась, и всё остальное… а я вот… Комиссар с неожиданной нежностью коснулся её щеки – легко-легко, самыми кончиками пальцев, и тотчас убрал руку. – Да разве ж я не понимаю? Я всё понимаю. Я ж не для того, чтобы ты… чтобы со мной… это ж то же самое «купи-продай»… невелика доблесть – мелкого урку приложить, чтоб место своё знал, чтобы языком своим поганым тебя не бесчестил… знаешь, сколько с такой шпаной дела имел? Ты не думай, я не из таковских… я знаю, с тобой нельзя так… – Он совсем смутился и замолчал. – Как так? – негромко спросила Ирина Ивановна. На её щеках тоже появился румянец. – Вкруг ракитового куста венчаться, – выпалил Михаил. – С тобой – только по закону если! Во храме, честь честью. С родительским благословением. И до конца жизни. – Да, – очень серьёзно сказала Ирина Ивановна. – Во храме, честь честью. С благословением. И до конца. Понимаю, что ты хочешь мне сказать, Миша… И сама б хотела тебе ответить тем же. Просто не могу пока. Знаю, что ты уже мне дорог, и беспокоюсь о тебе, и забочусь. И… и… и давай не испытывать судьбу, ладно? Как Господь судил, так и будет. Хочу я, чтобы у тебя всё было б хорошо, чтобы жив ты остался, при ногах, при руках, целый, невредимый… Бога об этом молю, чтобы защитил бы тебя и оборонил… и молитвы читаю, что ни день, и во храм хожу, хотя тебе и не говорила… Вожди наши – их Господь безверием покарал, ну а я иная… врать тебе в этом не буду… Комиссар растерянно слушал. – Вожди наши, они да… с Богом-то да со священством они крутенько… ну так попы и сами виноваты… – Не о попах речь, Миша. А о Господе. Иерей может и грешен быть, и недостоин даже – все мы грешники. А Господь – Он поругаем не бывает. – Наверное… – медленно сказал Жадов. – Ох, товарищ Ирина… когда тебя вижу, когда говорю с тобой… вот честное слово, и про мировую революцию забываешь… и мысль одна – вот забрать бы тебя, вот согласилась бы ты, да и отправиться куда-нибудь подальше, в тихое место… дом завести как у людей, хозяйство… я же не люмпен какой, я мастер, на любых станках могу, и точность дать, и припуск… жалованье всегда хорошее было… я б работал, ты б учительствовала… – И никаких революций… – шепнула Ирина Ивановна. Голова её опустилась, глаза предательски заблестели. – Когда я с тобой, то кажется мне, что и никаких революций не надо… – Но это ж неправильно. – Ирина Ивановна собралась с силами, взглянула комиссару в глаза: – Справедливость – великое дело, Миша. Я и впрямь долго учительствовала, в полковой школе работала, в кадетском корпусе… я ж не барынька какая… Справедливость нужна, без неё никуда. Потом уж и о доме думать. Но я с тобой буду, ты не сомневайся. Ты только меня не торопи. – Не буду, – пообещал Жадов. Глаза у него сделались совершенно счастливые. – Вот поверишь ли, нет, а никогда не бывало со мной такого… и гулял, и веселился, а всё оно не то… пустое… нет ничего внутри… а тут глаза закрываю – а там ты… Ирина Ивановна улыбнулась. – Буду тебя хранить, Миша. Уж как сумею. …Стучали колёса. Эшелон шёл на юг. Телеграмма от Яши догнала их уже в Москве. «ИНЦИДЕНТ РАЗРЕШЁН ТЧК ВМЕШАТЕЛЬСТВОМ ТОВ ЯГОДЫ ЗПТ ОДНАКО ПРОЯВЛЯЙТЕ ОСТОРОЖНОСТЬ ЗПТ ВОЗМОЖНЫ ДЕЙСТВИЯ КОНТРРЕВОЛЮЦИОННОЙ АГЕНТУРЫ ТЧК АПФЕЛЬБЕРГ» – Ай, Яша, ай, молодец, – усмехнулся комиссар. – Всё сказал, но так, что не придерёшься. «Контрреволюционная агентура», и всё тут. И гадай, о чём это он. – Так чего ж тут гадать, повернутся дела иначе – и сделается тот же Бешанов той самой «контрреволюционной агентурой, пробравшейся в органы правопорядка для их дискредитации», – ответно усмехнулась Ирина Ивановна. – Именно, – согласился комиссар. – Во всяком случае, жаловаться товарищу Троцкому этот твой Бешеный не побежал. – Ох, и бесится же он теперь… – Бесится. Я-то видел, он и впрямь тебе из спины ремней бы нарезал… – очень серьёзно сказал Жадов. – Теперь на самом деле думаю, что прав был Яша. Нельзя его было в живых оставлять. Семь бед – один ответ, товарищ Ирина Ивановна, а не стояла б у нас эта тень за плечами. – Да он языком больше молол, Миша. Меня вот больше второй беспокоит, Костя… – Так он и впрямь твой ученик? – Бывший. – Ирина Ивановна опустила голову. – Я учила этот возраст… с седьмой роты начиная… и по самую старшую… пока всё не началось. – Ну да, – помрачнел комиссар. – Задали эти кадеты нам задачку… дрались отчаянно, хотя ещё сущие мальчишки. И царя бывшего из заключения выдернули… – Они это могут, – без улыбки кивнула Ирина Ивановна. – А Костя Нифонтов… не знаю, как он тут оказался. Я вообще не знаю, что с корпусом случилось, кроме лишь того, что из города они ушли. – Ушли? С боем пробились! Там вообще мутная история была, похоже, рабочие с «Треугольника» им помогли, дуралеи бессмысленные. – Едва ли такие уж «бессмысленные», Миша. Далеко не всем нравилось то, что «временные» германцев позвали. И что погромы начались. Жадов только рукой махнул. – Несознательные они ещё, хоть и пролетариат. Сундук с добром, дочери приданое… а о справедливости для всех даже и не думают. – Они люди, – с лёгким укором заметила Ирина Ивановна. – Обычные люди. А людям свойственно заботиться о своих детях; в том числе и дочерям приданое собирать. А товарищи Ленин с Троцким хотят, чтобы все вмиг бы сделались такими же убеждёнными, как они сами. Сам понимаешь, не бывает такого. Постепенно надо, как товарищ Благоев говорил. Эх, всё-то наперекосяк пошло… теперь наломают дров. – Каких дров? – Да таких. Хлеба в Питере уже, считай, нет. Только и остаётся, что продразвёрстку вводить. – Помню, – помрачнел комиссар. – Вы с Благоевым говорили, что мужики поднимутся, в топоры пойдут… – А товарищ Троцкий только и заявил, что «мы ответим на это самым беспощадным террором». Жадов отвернулся. – Ну, мне это тоже не нравится, – признался он. – Мужик, он, однако, пока ещё не слишком сознательный. Хлебом делиться не хочет с пролетариатом, не понимает, что без рабочих так бы и прозябал в кабале. Но «беспощадный террор»… перегибает Лев Давидович палку, как есть перегибает. – Перегибает. Поэтому, товарищ комиссар, у нас задача – сохранить батальон как боевую единицу. Благомир Тодорович слишком уж прекраснодушничал, всё надеялся на дискуссии, на убеждение, на слово… точно сам верил во всё это. – Конечно верил! Как же иначе? – изумился простодушный Жадов. Ирина Ивановна тяжело вздохнула. – Погнали Россию к счастью штыком да прикладом, Миша. А так нельзя. Поэтому и будем мы сражаться за революцию, за истинную революцию, которая для людей, а не для теории.