Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 47 из 84 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Фёдор махнул рукой и рванул через простреливаемую улицу. За ним – ещё три десятка кадет. Остальные плотным огнём закрыли смотревшие в их сторону окна заводоуправления; стреляли александровцы метко, пули ныряли в оконные проёмы, какой-то матрос из самых храбрых, несмотря ни на что, попытался отстреливаться, неосторожно высунулся – да сразу и обмяк, перевесившись через подоконник и выпустив винтовку. Двери в заводоуправление, само собой, заперты, забаррикадированы и наверняка там уже на верху лестницы пулемёт наготове. – Варлам! Подрывай тут всё и пали, а мы сзади!.. Варлам молча кивнул. Обойти здание, отыскать неприметное узкое окно, небось кладовая какая-нибудь. Глухо бахнуло, тотчас загремели выстрелы, их перекрыли пулемётные очереди. Теперь!.. Окно не успели забить наглухо, скорее всего, просто не заметили; кадеты ворвались внутрь, вмиг раскидали хлипкую баррикаду подле задней двери. Долго оставаться незамеченным Фёдор и не рассчитывал – они получили свою минуту, и уже за это следовало благодарить Господа. Им открылась чёрная лестница, какой ходили уборщики и прислуга; наверху мелькнул силуэт в чёрном бушлате, мелькнул и тут же рухнул, срезанный сразу полудюжиной выстрелов. Все кинулись наверх. – Гранаты!.. не жалеть!.. Наступали плотно, били короткими очередями; в каждую раскрывающуюся дверь летела граната. Матросы не сдавались. Гранаты у них тоже нашлись, и от одной Фёдора спасло лишь чудо – не слишком опытный в обращении с этим оружием моряк швырнул «колотушку» слишком рано, та подкатилась к самым ногам Солонова и тот пинком отправил её за двери, в очередной кабинет, успев захлопнуть тяжёлую створку. …И после этого как-то сразу всё кончилось. Швырнувший гранату морячок оказался последним в здании. А весь «отряд смерти», приковавший к себе столько добровольцев – состоял из семнадцати человек. Все они так тут и остались. Наскоро поели, всухомятку, хлеба с холодным, только что с мороза, салом. Прискакал верхом Две Мишени, подошли другие части добровольцев – последовала команда следовать на станцию, грузиться в вагоны. К заводоуправлению подоспело тамошнее начальство. – Ох, ох, вся мебель в щепки!.. Боже, какие убытки, какие убытки!.. – охал худощавый господин в очках и дорогой шубе. – А тела?! Кто будет убирать тела?!.. Две Мишени надвинул коня на господина, навис над ним, перегибаясь с седла: – Вы и будете. А убытки покроете из своей премии. Она у вас, полагаю, немаленькая. – А вы тут мне не указывайте, сударь полковник! – окрысился господин. – Кто красных пустил в Юзовку? Кто ко мне же придёт денег просить на обмундирование, а потом – чтобы завод бы работал, металлом снабжал всех, кого надо?.. – Смело, – усмехнулся Две Мишени. – Но вот когда – если – сюда явятся красные, сударь, никакой премии у вас не останется совсем. И, скорее всего, не останется и головы. Равно как и у вашей жены. А уж что сделают с вашими дочерями революционные матросы, я боюсь даже произнести вслух. Поэтому не оскорбляйте добровольцев и не оглашайте тут всю округу стонами, аки Иов на гноище. Рота! Слушай мою команду!.. Кру-гом! Шагом… арш! За мной, на погрузку! Оторопевший господин так и остался смотреть им вслед. Посаженный в эшелоны 1-й армейский корпус Добровольческой армии приближался к Луганску. Хотя, конечно, этот «корпус» едва тянул на полнокровную дивизию времен Маньчжурской кампании. В таврических сёлах шла мобилизация. Мобилизованным полагалось приличное жалованье, но шла она туго. Богатые хуторяне чесали в затылке, охотно принимали царские банкноты, однако сыновей отпускать в армию не торопились. Несколько лучше обстояло дело с мобилизацией образованной молодёжи, но и выгребать подчистую гимназистов со студентами, особенно сохранившими верность престолу, было нелепо. Впереди эшелонов шла летучка разведки, следом бронепоезд «Великая Россiя», построенный в мастерских Мариуполя. 130-миллиметровые орудия с только-только заложенного крейсера «Адмиралъ Лазаревъ» на бронеплатформах в середине состава, испытанные трёхдюймовки в голове и хвосте, две дюжины пулемётов – пока целы рельсы, бронепоезд был сильным противником. Донбасс исчерчен железнодорожными путями во всех направлениях, разъезды на каждом шагу, почти всегда можно найти обходную дорогу; и зимний стылый вечер александровцы встретили уже на окраинах Луганска. Здесь тоже дымили монстры чудовищных заводов, тоже поднимались терриконы шахт; но, в отличие от Юзовки, добровольцев ждали. Ждали, несмотря на перерезанный телеграфный провод и стремительные захваты передающих станций. Окраинные домики рабочих слобод успели занять красные отряды. «Великая Россiя» пропустила пехоту добровольцев вперёд, пушки бронепоезда изрыгнули огонь, там, где перебегали крошечные фигурки людей, встали столбы разрывов. Но у защитников города тоже имелась артиллерия, и она немедленно ответила. Достать бронепоезд она не могла, но обрушить шрапнели на изготовившихся к атаке добровольцев – вполне. Две Мишени, поставленный командовать «сборной штурмовой группой», оттянул своих назад. – Рано! С бронепоезда тоже заметили дерзкую батарею красных. Недолёт, перелёт, снова недолёт – накрытие! Фёдор видел, как взлетают в воздух крыши убогих домиков и невольно подумал – а что с их обитателями? Успели ли убежать, спрятаться? Или не верили до конца, что их будут обстреливать? Расчёты морских артиллеристов били точно. После накрытия дали ещё два залпа – и батарея красных замолчала. – Цепи! Встать! – скомандовал Две Мишени. Сам спешился, сунул поводья вольноопределяющемуся из елисаветинских гимназистов и пошёл впереди александровской роты. Справа и слева от неё так же шагали сводные роты их ударного полка; полка, который в старой армии не дотянул бы и до батальона. – Ложись! – зычно крикнул полковник. – Перебежками! Он словно чего-то ждал. Не было привычного по его же маньчжурским рассказам, как цепи вставали и шли на полыхающие ответным огнём японские окопы, шли до тех пор, покуда хватало мужества. Но под пулемётными очередями даже несгибаемое мужество не способно защитить хрупкую человеческую плоть. Первая рота хорошо знала этот приём. Никакой пулемёт не может резать постоянно длинными очередями – очень быстро перегреется ствол или, ещё скорее, даст перекос патрон в холщовой ленте. Другие добровольцы – не очень, но они быстро подхватили нужное. Цепь медленно, куда медленнее, чем положено по уставу, приближалась к городской черте. Бухали орудия с бронепоезда, к морским орудиям пока не снарядили шрапнельных снарядов, но и фугасы производили страшное опустошение. А потом… Далеко справа, у самого края того, что мог ещё различить человеческий глаз, появились фигурки всадников. Целая конная лава неслась по снежной целине, насколько позволяли силы коней (которых нельзя было утомить прежде времени). Они заходили в бок защитникам города, заходили очень далеко от наступающей пехоты; то же происходило и слева, и тоже очень далеко. Оборонявшие город стрелки слишком поздно заметили опасность. Цепь добровольцев ещё не успела достичь наспех вырытых в стылой земле окопчиков, когда там, на стороне красных, кто-то забегал, замахал руками, фигуры людей вскакивали во весь рост, оставляя позиции, опрометью бежали вглубь бедных кварталов луганской окраины. «Стрелки-отличники» принялись азартно палить им вслед, словно на охоте, а убегавшие были просто какими-то утками или, быть может, вальдшнепами. Фёдор Солонов не поднял оружия. Он не поддавался горячке боя, голова оставалась на удивление холодной. Ему вдруг стало жаль этих беглецов, несмотря на то что они, несомненно, изо всех сил попытались бы его убить и не моргнули бы глазом, удайся им это. …Цепь добровольцев беспрепятственно заняла оставленные красными позиции. Несколько раненых стонало, прося о помощи; лежало с полдюжины недвижных тел, в глубине же улочек вспыхнула и почти сразу стихла стрельба. Раненый солдат в серой шинели, плечо окровавлено, винтовка валяется у ног; он тяжело опирался на худую изгородь убогой избушки в два окна. – У-у-у… – только и выдавил он, когда александровцы проходили мимо. Дверь в избушку распахнулась, появилась замотанная в платок маленькая сухенькая старушка, подбежала к раненому, запричитала. Кто-то из кадет сделал движение к раненому, но старушка, шипя, словно рассерженная гусыня, кинулась наперерез, растопырив руки. – Пош-шёл! Пош-шёл, шкет! Ишь, на увечного вызверился, тать окаянный! Не боюсь я вас, ну, что ты мне, старухе сделаешь?! Стрелять станешь?! Отойди, дай мне раненого прибрать!.. Опешивший кадет даже отшатнулся. – Ваша сегодня взяла, – не унималась старуха. – Но ничего, будет, будет и у нас праздник!.. – Молчи, дура старая! – гаркнул было Бобровский, но Две Мишени прикрикнул на него, и Лев враз осёкся. – Ты ошибаешься, – полковник глядел старухе прямо в гневные глаза. – Мы никого не собираемся вешать или расстреливать. И раненого хотели просто перевязать. Но, если ты настаиваешь, бери его. Ухаживай. Никто его не тронет. Что вам про нас наболтали? Что мы всех рабочих и крестьян – к стенке?.. Что за бред… Старуха не ответила, только подхватила раненого, с неожиданной силой почти потащила его на себе к порогу. И уже с крыльца обернулась, вонзила в полковника тяжёлый взгляд, полный злобы. – Что, добреньким решил показаться, твоё благородие? Не верю я в доброту вашего брата, все вы одним миром мазаны, кровопийцы да бездельники!.. – Для той, кто хочет помочь раненому, ты ведешь себя не очень-то благоразумно, – пожал плечами Две Мишени и отвернулся. – Другой командир на моём месте не был бы так терпелив. Кажется, даже до этой старой карги что-то начало доходить. Она буркнула на прощание что-то неразборчивое и проворно скрылась за дверьми вместе с раненым. Александровцы не обыскивали убогие домики, даже понимая, что здесь могут скрываться рассеявшиеся солдаты красных. Тем более что впереди разворачивались совсем иные события. …Ворвавшиеся с двух сторон в город конные отряды Келлера и Улагая отрезали путь отхода оборонявшимся на окраине красным. Солдаты, недолго думая, побросали оружие, а конники – изначально из самых разных полков, как видел Фёдор, и армейских, и гвардейских, и казачьих, и даже кавказских – согнали их в кучу на площади, немощёной, покрытой утоптанным снегом с кучами конского навоза; здесь, похоже, был местный рынок. Всадник на великолепном жеребце, даже не «сидевший в седле», а словно сливавшийся со скакуном, высоко поднял клинок, направил его на толпу сдавшихся. На плечах простая казачья бурка, но под ней на мундире блестят ордена. Фёдор узнал наездника. Его тёзка, Фёдор Артурович Келлер, та самая «первая шашка империи», несмотря на годы (ему исполнилось пятьдесят семь), не мог никому уступить; некогда генерал-лейтенант, начальник целой кавалерийской дивизии, здесь, в Добровольческой армии, сделался лишь полковым командиром, хотя и этот полк, наравне с другими частями, был полком лишь по названию. – Ну что, дураки, бунтовать вздумали? – громко крикнул он, привставая в стременах. – Нет царя, думаете, всё можно будет? Грабить, убивать, насильничать?! Ему никто не ответил. Пленные угрюмо молчали, глядя в землю. А Келлер продолжал, всё больше воодушевляясь, словно и впрямь надеясь кого-то переубедить: – Нет царя – и России нет! Крыши без конька не бывает! Стога без стожара! Тела без головы! Кто вас подбил, кто подговорил на измену? Не верю я, чтобы такие бравые солдаты, как вы, сами против государя пошли!.. Кто-то вас надоумил, кто-то подговорил!.. Выдайте смутьянов, укажите зачинщиков, и, слово Келлера – а вы меня знаете! – всех остальных по домам распустим.
book-ads2
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!