Жадов нахмурился. Взял бумагу, прочитал: – «Начальник дивизии – начдив…» А это что? – Приказ о назначении вас начальником формирующейся 15-й стрелковой дивизии, – недовольным тоном бросила блондинка. – Вам же был выписан товарищем Благоевым соответствующий мандат? – Был, да. А почему… – Товарищ заместитель наркома очень занят. Бумаги поручено вручать мне. – Секретарша надулась от важности. Ирина Ивановна никаких вопросов задавать не стала. Молча расписалась, молча забрала приказы. – Идёмте, Миша. Но даже и после этого никуда выехать им не удалось. Никак не могли выправить проездные документы; и сама 15-я стрелковая дивизия, как оказалось, не имеет ничего, кроме начального приказа. Каким частям и соединениям надлежало войти в её состав, где они находятся, – никто не знал и ответить Жадову с Ириной Ивановной не мог. Наркомат по военным и военно-морским делам как-то очень быстро оброс бюрократией, всюду с озабоченными лицами бегали офицеры с новенькими петлицами на воротниках, тащили вороха бумаг… но дело никуда не двигалось. Михаил Жадов теперь часто приходил в квартиру, где жила Ирина Ивановна – на Шпалерной, в доме бывшего министерства архивов. Хозяев не было – подруга Ирины Ивановны и её отец уехали «к родственникам в провинцию», как объяснила сама товарищ Шульц. Комиссар не стал донимать её расспросами. Однако, несмотря на то что они часто оставались вдвоём, наедине в пустой квартире, Жадову и в голову не приходило попытать ещё раз счастья в объяснениях, не говоря уж о том, чтобы распустить руки. Ирина Ивановна не расставалась с оружием нигде и никогда, и – знал комиссар – свою честь она будет защищать, не останавливаясь ни перед чем. А ещё он знал, что попытаться взять эти глаза силой – навсегда их потерять. Может, вместе с жизнью. В декабрьский вечер, когда добрые люди уже начинали готовиться к Рождеству, кто – к традиционному, а кто – к «новому советскому», с «полным разоблачением поповских бредней», в квартире вдруг зазвенел дверной звонок. – Разрешите? – На пороге стоял сам товарищ Благоев. За его спиной маячила троица телохранителей. – Прошу вас, товарищ Благомир. – Ирина Ивановна отступила вглубь прихожей. Благоев коротко кивнул охране, та беззвучно и безмолвно осталась на лестничной площадке. – Как-то не по-людски за дверьми их держать? – Так надо, и они это знают, – отрезал Благоев. Снял запорошенную снегом шапку, скинул щегольскую тёплую шубу. – Нам надо поговорить, товарищ Шульц. И с вами, и с товарищем Жадовым. – У меня и чай уже готов, садитесь, Благомир Тодорович! – Спасибо, не откажусь. – Благоев сел к столу. – Простите, Ирина Ивановна, перейду сразу к делу. Вы, возможно, догадались уже, почему ваш отъезд на фронт до сих пор не состоялся? – Вашими стараниями, товарищ председатель? – Моими, – кивнул Благоев. – Не сверкайте на меня грозным зраком, Михаил, ещё успеете. Лучше послушайте. – А чего ж вы там скажете? – буркнул комиссар. – Вы, товарищ председатель, буржуев защищаете, как есть защищаете! Вот не понимаю я вас, хоть убейте!.. – Для того я и пришёл, чтобы вы поняли, Михаил. И вы, Ирина Ивановна. Благоев сейчас казался совершенно иным – усталым, даже несколько подавленным. Слова давались ему с явным трудом. – Товарищи из ЦК поддались, так сказать, головокружению от успехов. Власть мы взяли легко, почти без потерь. Страна, за исключением Польши, Финляндии, Прибалтики и крайнего юга, в наших руках. Сказалась системная работа, закладывание подпольных Советов во всех индустриальных центрах, агитация и пропаганда в армии, солдатские и матросские комитеты… поэтому нам всё и удалось. Этим занимался ваш покорный слуга и ещё кое-кто из Центрального Комитета. Не из тех, чьи имена на слуху. А товарищи Ленин, Троцкий и остальные зиновьевы-каменевы – отсиживались по эмиграциям. Практической работы не вели. Писали статейки, переводили труды теоретиков марксизма, то есть занимались вещами нужными, но… – Товарищ Ленин – наш вождь и учитель! – выпалил Жадов. – С какой поры? – хладнокровно парировал Благоев. – Вы забыли, Михаил, что именно я руководил Военно-революционным подкомитетом Петросовета? Ещё при «временных»? При всех своих недостатках Михаил Жадов был справедлив. Болезненно справедлив и столь же болезненно честен. – Не забыл. Вы, товарищ Благоев, восстанием и командовали, то всякий знает. – Но ваш вождь и учитель – товарищ Ленин? – Ну… не только он. Товарищ Троцкий тоже. Хорошо говорит, понятно, правильно. Все поделить. Всё по справедливости. Буржуев – выселить. Рабочих из сырых подвалов – в их квартиры. Все заводы, фабрики – народу. Деньги не нужны, только зло от них всё. Всё, что произвёл, – сдай государству трудового народа. От него всё получишь, что нужно. Пайки там, карточки… чтобы всё по-справедливости, – повторил он в конце. – Что нужно… – устало повторил Благоев. – Вот, скажем, вы, Михаил, хотите сделать подарок любимому человеку. Цветы преподнести или что-то существеннее. Как, по-вашему, вы сможете получить это от государства трудового народа? Если всё – согласно пайкам? – Пойду в цветочный магазин и возьму. – Жадов вновь покраснел, совершенно по-мальчишески. – А в цветочном магазине они откуда появятся? – Садовники вырастят! И государству сдадут! А оттуда – в магазин! – Как у вас, однако, всё просто… – Благоев, похоже, несколько оторопел. – А чего тут сложного? – перешёл в атаку комиссар. – Справедливость – она всегда простая! Государство у нас теперь какое? Народное! Следовательно, и всё, что ему принадлежит, – есть народная собственность. А распоряжается этим партия, как передовой авангард рабочего класса, кто понимает что, куда, зачем и как! – Н-да, недооценил я вас, – после паузы признался Благоев. – Убеждения – это хорошо, но… И вы-то, Михаил, как раз и будете жить по своим убеждениям, умрёте за них, если нужно. Цельный вы человек и хороший. Но вот по петербургским заводам. Как вы знаете, ввели мы рабочий контроль. И кое-где он начал работать. Скажем, на казённых заводах. Знаете, насколько там жалованье в среднем увеличили? – Ну, увеличили, – признался комиссар. – Где в два раза, а где и в три… – А выработка, как вы думаете, во сколько раз возросла? – Э-э-э… – Не трудитесь, Михаил, и не мучайтесь. Выработка на казённых заводах упала в те же два, а то и три раза. А в иных местах и в четыре раза, и в пять. Рабочие митингуют, проклинают «буржуев», хотя сами ни на каких буржуев не работают, на заводах там – казной поставленная дирекция, инженеры, бухгалтера. Вот её-то этот рабочий контроль и терроризирует требованиями беспрерывного повышения расценок. В результате заводы останавливаются, выпуск продукции падает, смежники страдают. – Кто-кто? – подозрительно переспросила Ирина Ивановна. – Другие заводы, получающие продукцию с вышеупомянутого. Так что скажете, товарищ Михаил? – Скажу… скажу… Скажу, что от денег всё зло! – нашёлся Жадов. – Если б все получали поровну, не было б этого вот «заработаю побольше, себе больше урву»! – Вы уже и раньше говорили, про «всё зло от денег». То есть все будут трудиться за идею? И работящий, и лентяй? И получать одинаково? Лодырь и лоботряс окажется уравнен со старательным и усердным? – Все будут трудиться! – Все… Михаил, вы толковый комбат. Скажите, когда ваши бойцы на хозработах, дрова для казармы носят, все работают одинаково? Все, как один? Никто не отлынивает, не пытается в уголке отсидеться? – Ну-у… случается, кое-кому, бывает, леща выпишем… но товарищи сами следят! Филонить не дают! И в жизни так же будет. – То есть новая жизнь – это когда товарищи друг за другом следят и, чуть что, леща дают? – усмехнулся Благоев. – Этому ли учил товарищ Маркс, которому мы памятник недавно открывали? Комиссар смутился. – Так народ… он, конечно, всей душой за революцию… так, пережитки определённые остались… многие вот на храмы ещё крестятся… – Именно, Михаил. Пережитки. Люди неодинаковы. Кто-то сильнее, кто-то слабее. Кто-то три пуда легко поднимет, кто-то один едва осилит. А пайку всем одинаковую, что ли? Так тот, что три пуда поднимает, подумает, да скажет – чего это я спину ломаю? Буду себе один пуд носить, ту же норму получу. На казённых заводах, где отменили сдельную оплату, так и случилось. Норму делают, и это ещё в лучшем случае. Выработка упала. – Сознательность повышать надо! – упирался комиссар. – Легко сказать «надо». Сделать-то это как? – Ну… воспитывать… митинги там, лекции, политбеседы… – Вот когда у вас, Михаил, в батальоне бойцы начнут наперегонки дрова таскать, соревнуясь, кто больше, я первый скажу, что да, удалось вам повысить сознательность. Посредством митингов и лекций. И сам к вам на политбеседы запишусь. – Так я больше не на батальоне, – криво усмехнулся Жадов. – Я вам предлагаю вернуться. И надеюсь убедить. – Благоев говорил негромко, но очень серьёзно. – Авантюризм Троцкого и компании погубит революцию. Он создаст странную систему, где все будут говорить одно, думать другое, а делать третье. Лев Давидович с Владимиром Ильичом через колено страну ломать хотят, а так нельзя. Вот если вы подумаете, Михаил, – вы же сами от повышенного пайка не отказались? Потому что вам «положено»? А рабочий у станка так может и не считать. Он, рабочий, восемь часов без устали ишачит, в поту, в пыли, в духоте зачастую; а комиссар Жадов пакеты получает с белорыбицей, с окороком, с добрым табачком. «А заслужил ли комиссар Жадов подобные привилегии?» – подумает рабочий. Согласится ли, что комиссару Жадову положено? Если всё должно быть всем поровну? Комиссар замигал. Прикусил губу. Поднял руку со сжатым кулаком, словно собираясь что-то сказать, передумал, опустил. Благоев терпеливо ждал. – Если надо – я от пайка откажусь… – наконец выдавил Жадов. – А сколько таких, как вы, откажутся по идейным соображениям? Сколько крестьян не повезут продукты на рынок, если ничего не смогут купить взамен, а только получить, что «положено»? И как понять, кому чего и сколько должно быть положено? Комиссар долго молчал. Гость сидел, ссутулившись, машинально помешивая ложечкой остывающий чай, глядел в чашку, словно от этого зависело невесть что. – Мы подумаем, товарищ Благоев, – наконец проговорила Ирина Ивановна. – Мы обдумаем ваши слова. Просто скажите нам, что нужно сделать? – Заседание ЦК по вопросу «военного коммунизма» несколько раз уже переносилось, – вполголоса ответил Благоев. – Но вот завтра оно наконец-то состоится. Группа Ленина – Троцкого, скорее всего, протолкнет свой проект. Последствия будут катастрофические. Вплоть до голода с миллионами жертв. – Да с чего вы взяли, товарищ Благоев? – изумился комиссар. – Голод-то откуда?! Голод – это при царе было! Когда всё зерно у крестьян отнимали! На лице Благоева мелькнуло что-то вроде гримасы раздражения. – Крестьянин не повезёт продавать – или тем более отдавать хлеб просто так, если ничего за это не получит.