Можно было только догадываться, какие суммы навсегда испарятся безо всякого следа под этим предлогом. Можно было только предполагать, сколько хороших, крепких, сколоченных частей будет распущено тем самым «открытием винных складов», сколько душ будет введено в соблазн; и хотя Две Мишени знал – только на богатом Юге есть шанс зацепиться, всё в нём восставало против этого одномоментного отступления, обрушения всей России, и пред чем? Призраком, что так долго бродил по Европе, призраком коммунизма, призраком, чья власть привела известно к чему. Он сам был за отступление, он, Генерального штаба полковник Константин Сергеевич Аристов, но не за такое. Не за обвал и не за бегство. Кто насоветовал государю подобное? Эх, будь жив Петр Аркадьевич Столыпин, не допустил бы такого… Но Столыпина настигла пуля эсеровского террориста, как и многих-многих других – министров, гласных, офицеров, ответственных чиновников, вплоть до просто прохожих. «Значит, мы справимся сами». Добровольцы оставляли Витебск. Страна замирала, словно богатырь, получивший удар дубиной по шелому. Телеграф с утра приносил всё новые и новые подробности об успехах большевиков: Москва полностью в их руках, юнкера частично сдались, частично рассеялись, мелкими группами прорываясь из города; рабочие дружины перехватили все ведущие из Первопрестольной дороги, выбраться можно было разве что полями. Советы деловито захватывали власть в центре и на востоке страны, на Урале и в Поволжье, на Севере; объявили о «признании вековых устремлений украинского народа», и в Киеве, как из-под земли, явилась некая «Рада». Хорошие вести приходили лишь с юга. Всевеликое Войско Донское заявило, что новую власть не признаёт, верно присяге и ждёт государя в Новочеркасске. Не приняли переворот кубанские казаки, терские, уральские. Семиреченское войско, однако, доносило, что среди местных началось «нестроение», нападают на русские деревни, грабят, жгут и убивают, казакам пришлось взяться за оружие. Подтверждали верность престолу губернаторы Ростова и Херсона, богатой Таврии не нужны были никакие большевики. Всё это лавиной обрушилось на Аристова в станционном буфете, сделавшемся чем-то вроде офицерского клуба добровольцев. Плавал сизый папиросный дым, буфетчики сбивались с ног, несмотря на присланную подмогу из городских трактиров; Аристов сжал в озябших ладонях стакан обжигающе-горячего чаю, когда голоса в буфете внезапно умолкли. Кто-то запоздало вскрикнул «господа офицеры!» – однако его сразу же пресёк знакомый уже негромкий голос, низкий, почти бас: – Вольно, господа. Вольно, не вставайте, прошу вас. Все, разумеется, всё равно вскочили. – Вольно, господа, вольно, – вздохнул государь. Он был во всё той же генеральской шинели, папаха на голове надвинута низко, по моде казаков Атаманского полка. – А, вот вы где, Константин Сергеевич, – с приязнью, но устало сказал Александр Александрович, завидев Аристова. – Помнится, звал я вас отобедать иль отужинать с семейством моим, да вижу, что и впрямь недосуг вам. – Ваше Императорское Величество… – Оставьте, душа моя Константин Сергеевич; не позволите ли к вам присоединиться? Аристов поспешно пододвинул императору стул. – Благодарствую, – вздохнул тот, садясь. – Знайте же, господа, что Константину Сергеевичу и его кадетам обязаны жизнью и я, и наследник-цесаревич, и великий князь Михаил. Вижу, вижу, господин полковник по скромности своей и занятости не счёл нужным рассказывать об этом деле своём и кадет его. – Ваше Императорское Величество… – Об этом после поговорим, и помните, что за Богом молитва, а за царём служба никогда не пропадает, – император позволил себе улыбнуться. – Знаю, что не за награды стараетесь, Константин Сергеевич, но за Россию, как она есть. А потому быть в Добровольческой армии 1-му кадетскому Александровскому батальону, и быть в нём вам, полковник, начальником. – Благодарю, Ваше Императорское Величество! – И список всех мальчишек ваших, полковник, мне – как можно скорее. Две Мишени кивнул. – Припоминаю, припоминаю – тот юноша, что на стрелковом смотру всех удивил, лет семь назад?.. – Ранен, Ваше Императорское Величество. Кадет-вице-фельдфебель Фёдор Солонов дрался геройски с самого начала. – Дай ему Господь выздоровления! – Государь широко перекрестился. – Где он сейчас? В поезде санитарном? – Так точно, государь. – Ну, там есть кому присмотреть, – император улыбнулся. – Не удивляйтесь, Константин Сергеевич, кадет-александровцев я очень даже хорошо помню, вас, голубчик, не исключая. Из ума пока что не выжил. – Он поднялся. – Отдыхайте, господа. Труды нам предстоят великие, но, с помощью Господней, всё переможем. – Переможем, государь! – раздались выкрики. – Победим! Никак иначе!.. – Иного и не ожидал, – кивнул Александр Александрович. – А вы, Константин Сергеевич, – список не позабудьте. Из дневника Пети Ниткина, 8 ноября 1914 года, перегон Жлобин – Гомель «Когда уходили из Витебска, многие не понимали – зачем, почему, отчего? Особенно Воротников не понимал. Не ведаю как, но он уже успел познакомиться с некоей местной гимназисткой. Откуда оная гимназистка взялась возле нашего расположения, постичь я не смог. Пришлось разъяснять гг. кадетам «текущий момент», как говорят большевики. Что нам нужна настоящая база, опора, фундамент, с большими запасами продовольствия и военного снаряжения – а всё это имелось на складах Одесского военного округа и Всевеликого войска Донского. Обыватели запуганы, хаты у всех с краю, выжидают, а обещания “новой власти” сладки, многие польстятся, как польстились уже в столицах. Добровольческая армия должна встать на ноги, окрепнуть, собрать силы, стянуть в единый кулак всех верных. А Витебск… что Витебск. Наших эшелонов становится всё больше, следом за нами двинулись и “лепшие граждане” сего губернского города. Добровольцев тоже прибавилось, хотя не скажу, чтобы особо много – старшие гимназисты, сколько-то отставных военных, жандармские и полицейские чины. Но – мало, очень мало. Я всё время сравниваю, как оно выходит у нас и как оно шло у них. Пока что у нас, по крайней мере, на бумаге всё куда лучше. Главное теперь – не повторить тех ошибок, что сделали те добровольцы. Тех матросов, что попытались нас перехватить, оттеснили в предместья Витебска, но от Москвы, никто не сомневался, явятся к ним подкрепления. Неистовствовала некая “Рада” в Киеве, и оттуда поступили сведения, что эшелоны спешно вооружённых “сичевых стрельцов” тоже двигаются по железной дороге нам наперерез. Кто-то удивляется, откуда всё это взялось, а я так ничуть. Любили у нас в столицах всяческих чудаков, с чубами да в шароварах, словно со страниц г-на Гоголя. Вот они и подумали – а чего бы нам самим не запановать, коль такие дела? Могилёв мы прошли не задерживаясь. Но если в Витебске нас встречать вышло всё городское начальство, звонили колокола и отслужили молебен, то Могилев словно вымер. Губернский город, как и Витебск, а всё уже изменилось. По окраинам бузил народ с красными знаменами. Лавки закрыты, полиция разбежалась кто куда. Государь разгневался и повелел вывезти всё, что только возможно, всё же военное имущество, не могущее быть спасённым, – уничтожить. У нас на глазах страна замирала. Переставали ходить поезда. Останавливались заводы. Словно неведомая рука повернула выключатель и вместо яркого света настала кромешная тьма. Последний из наших эшелонов ещё не покинул могилёвской станции, а вслед нам уже стреляли какие-то люди с красными повязками на рукавах. Надо полагать, «рабочая гвардия»; большевики не теряли времени, ни дня. Всё это время мы идём в головах, мы – 1-й кадетский Александровский батальон. Нам пожалован особый знак государем, особое знамя, пока что лишь на бумаге, само собой. Новых красно-чёрных погон, конечно, ещё тоже нет. Многие даже не понимают, зачем они нужны – армии ведь приходилось гасить смуту, и не раз. Стараюсь объяснять, как могу. Наш бронепоезд идёт самым первым. Мы знаем, что нас, скорее всего, будут ждать в Гомеле, и готовимся. А Слон поправляется прямо не по дням, а по часам. И сестра милосердия от него не отходит. И смотрит на него… нет, совсем не так, как Лиза Корабельникова или как Зина моя – на меня. И Слон на неё тоже совсем не так глядит, как на ту же Лизавету…» Две Мишени собрал на бронепоезде всю первую роту. Хотя какая ж это рота, двух полных взводов, и тех не наберётся… Состав, можно сказать, еле полз – Аристов в любую минуту ожидал или разобранного пути, или подорванного моста; впереди первого вагона толкали ещё две пустые платформы. Однако местные Советы в мелких станциях по пути то ли ещё не успели создаться, то ли попросту решили «не вмешиваться, нехай столичные разбираются». Утро 9-го ноября караван встретил на окраине Гомеля, у местной сортировочной станции. Железная дорога пронзала город навылет, и деваться тут было некуда. А дальше – мост через реку Сож, и если не бросать всё имущество, то надо прорываться. Пешая разведка (всё тот же неугомонный Воротников) вернулась с неутешительными известиями: рельсы на сей раз разобраны очень основательно, сняты десятки саженей, вдоль насыпи – позиции рабочих отрядов. – С лесопильного завода Левитина да с чугунолитейного, который Фрумина, – бодро докладывал Севка. – Откуда сведения? – поднял бровь Аристов. – Болтали больно громко, – потупился Всеволод. Ростом он был выше самого полковника. – Услыхал. – Ну, с какого они завода – нам всё равно, – вздохнул Две Мишени. – Передайте роте приказ – изготовиться к бою. А я за поддержкой… …В предутренней мгле, в промозглом ноябрьском холоде цепи 1-го кадетского, 1-го сводно-гвардейского, 2-го и 3-го ударных офицерских батальонов без выстрелов, без «ура» серыми тенями потекли к позициям рабочей гвардии. Гомель ещё спал. Так всегда бывает – добрые обыватели до последнего не верят в беду, не знают, когда надо бежать, бросая всё. …С местными кадрами у новой власти, видать, оказалось совсем скверно. Боевое охранение выставлено не было, позиции укреплены наспех, точнее – почти совсем не укреплены. Рабочая гвардия ждала атаку, но ждала её слишком долго, устала, замёрзла, внимание неизбежно притупилось – и потому, когда добровольцы ударили накоротке, подобравшись на расстояние одного короткого броска, поливая перед собой огнём и не жалея патронов, защитники Гомеля обратились в бегство. Две Мишени аккуратно поднял выпавший из рук убитого знаменосца стяг. Алое полотнище, белыми буквами наспех выведено: «пролетарская дружина № 1». – Бросьте, Константин Сергеевич, – рядом остановился Яковлев. – Зачем тряпки всякие подбирать? Это ж даже не вражеское знамя, не почётный трофей… Аристов ничего не ответил, но знамя не бросил, аккуратно накрыл кумачом навек застывшего знаменосца.