Кто-то из офицеров заполошно вскочил, кто-то вскрикнул: «Господа!..» В узком проёме бронедвери штабного вагона стоял государь. Он сменил одежду на простой военный мундир с единственной наградой – Георгиевским крестом, полученным ещё за командование Восточным отрядом в турецкую кампанию. Белая борода расчёсана, и сам император, казалось, приободрился, расправил плечи, распрямился, несмотря на груз пережитого. – Говори, добрый человек. А вы садитесь, господа, садитесь. Все так и замерли. – Садитесь, господа, – с лёгким оттенком раздражения повторил государь. – А ты отвечай, раб Божий. – А чего отвечать-то, – хрипло отозвался Кондрат, невольно облизнув губы. – Был царь, да весь вышел. Таперича свобода. Таперича заживём. Вот и весь сказ!.. – Куда ж это я, по-твоему, вышел, а? – усмехнулся Александр Александрович. – А вон ты и вышел! Нет теперь царей! А будет наша, народная, мужичья власть! – И что ж ты с этой властью делать-то станешь, как тебя, Кондрат Матвеев? – А что похочу, то и сделаю! Землю первым делом у бар заберем! – Скажи, Кондрат, а много ль у этих бар той земли? – спокойно осведомился император. – Вот ты откуда родом? – Здешний я, псковской. – Ну и есть ли в твоей родной деревне эти самые баре? Отвечай, да правду говори. – В нашей-то нет… – А где есть? – Да вот ближе к Пскову есть! И много! – А ты знаешь, сколько точно? – Нет! – отрезал Кондрат. – Только люди сведущие говорят, что землицы маловато только у нас, в Причудье, тут леса да болота, а где пашня-то получше – так всё под барами! Вот у них и отобрать! – Значит, Кондрат, в твоей родной деревне бар нет и отбирать землю не у кого? – Как это «не у кого»?! – возмутился пленный. – А мироеды наши, отрубные которые? Кровопийцы, из общины повыходили, землицу себе загребли, хуторов понастроили, а придёшь на бедность муки пригоршню в долг взять – мешок вернуть потребуют! Вот у них и отобрать! Землица – она общая, мужичья, наша! Мир ею управит, по справедливости, а хозявов энтих нам не надобно! Ни бар, ни кулачья! – Да как ты смеешь, морда!.. – снова вскинулся полковник Ковалевский. – С кем говоришь, забыл, холоп!.. – Пусть говорит, – слегка сдвинул брови император. – Успокойтесь, полковник. – А я всё сказал, – Кондрат дерзко вскинул голову. – Что, расстрелять прикажешь? Давай, стреляй, в твоей я власти. Ваш сегодня денёк, да только год не кончен. – Стрелять своих подданных, даже набедокуривших, не в моих правилах, крестьянин Матвеев. Ступай, Кондрат, на все четыре стороны. Ты никого не убил, не ранил. Голову тебе задурили, в прельщение ты впал. Молиться тебе надо, грехи чтобы отпустил Господь… Но – иди. Отпустите его, господа. И других пленных тоже. Негоже русскую православную кровь лить, аки водицу. Слышите? Отпустите его. Капитан царскосельских стрелков первым оказался возле Матвеева, взял того за здоровый локоть. – Пошли. И благодари государя, милость Его Ве… – Ну нужно мне никаких благодарностей, – перебил императорский бас. – Пусть идёт. И товарищам пусть расскажет. Глядишь, чего и поймёт. Ступай, раб Божий Кондрат, ступай. У тебя, поди, семья, дети?.. – Так точно… г-государь… – растерянно выговорил солдат. – Жона, детей пятеро… – Вот к ним и ступай, – решительно сказал государь. Полез в карман, извлёк желтоватую небольшую монетку. – Вот тебе, за смелость. Жене гостинца купи. Кондрат Матвеев, казалось, совсем растерялся. Замигал, глядя на золотой кружок пятнадцатирублёвого империала, а потом неловко поклонился. – Б-благодарствую… В-ваше Величество… – Ступай, – в третий раз повторил самодержец. – Проводите его и остальных через посты, господин капитан. Вы что-то хотите сказать, господин полковник? Вы… – Генерального штаба полковник Ковалевский, Ваше Императорское Величество! Начальник 44-го Камчатского полка, откомандирован в столицу для назначения на должность начштаба дивизии… – Достаточно, – прервал государь. – Что хотели сказать, полковник? Вижу, вы не робкого десятка, как и солдат этот. – Виноват, Ваше Императорское Величество! Хотел лишь высказать мнение, что щадить бунтовщиков нельзя. Каждый отпущенный мятежник не милость вашу, государь, вспоминать будет, а рассказывать, как ловко он тут всех обманул, вокруг пальца обвёл; и другим накажет ничего не бояться!.. В пятом году, государь, на Транссибе, как десяток зачинщиков вздёрнули по приговорам военно-полевых судов, так всё и кончилось!.. Ковалевский страшно разволновался; лицо его, одутловатое, некрасивое, с огромным носом, стало совершенно багровым. – Должно нам порой миловать и виноватых, – остановил его император. – Но вас, полковник, я понял. Каждый исполнит свой долг наилучшим образом, помоги нам Господь. Государь направился к выходу; офицеры вновь вскочили. – А вы, полковник Аристов, – обернулся Александр Александрович, – благоволите пожаловать потом к нам, коли труды ратные вам позволят… И с этими словами шагнул через порог. Из дневника Пети Ниткина, 2 ноября 1914 года, Псков «…Решил, что стану записывать каждый день, и как можно более подробно. Итак, после взятия Черняковиц мы подошли к окраинам Пскова – городским выгонам и огородам. Весь личный состав развернулся в боевые порядки; на правом фланге лейб-казаки и гвардионцы; в центре мы, александровские кадеты, 1-я и 2-я роты, с оставлением 3-й в резерве. Слева от нас – «павлоны» и другие юнкера, с ними гражданские добровольцы и армейские чины. Впрочем, гражданских почти уже не оставалось. Две Мишени предложил назвать наш отряд Добровольческой армией – явно оттуда; слова его тотчас подхватили, Государю тоже понравилось. Так мы все сделались добровольцами. И это было странно. Как же так? Ведь с нами сам император, законная власть, помазанник Божий; какие ж мы добровольцы? Мы исполняем свой долг, мы верны ему; так отчего же? А потом по вагонам нашим молнией разнеслись слова Государя с военного совета: “Русская армия с народом русским не воюет. Даже если народ этот впал в прельщение”. Сперва я грешным делом подумал, что Его Величество ошибается. Приходилось, и не раз, армии вмешиваться, подавляя бунты. Да и мы сами, александровские кадеты, крепко помнили события 1908 года, когда были мальками, младшим возрастом, седьмой ротой. Что ж тогда происходило? В кого мы стреляли, мы и другие защитники престола? Но потом я осознал, что ошибаюсь. Мы стреляли в мятежников, но мы не воевали. Черта, проведённая пред нами, была совершенно чёткой. Конечно, ещё Макиавелли изрёк, что “нельзя назвать и доблестью убийство сограждан, предательство, вероломство, жестокость и нечестивость”, однако он же добавлял – “говорят, что лучше всего, когда боятся и любят одновременно; однако любовь плохо уживается со страхом, поэтому если уж приходится выбирать, то надёжнее выбрать страх”. А чтобы внушить страх, нам следовало стать чем-то иным. И мы стали – Добровольческой армией. Государь не отдавал нам приказа; мы сами взялись за оружие для защиты его и России; мы не старая армия, что служит для поражения врагов Отечества, врагов внешних; мы те, кто добровольно взял на себя тяжкий и неблагодарный труд врачевания открытых ран. И зачастую единственный способ спасти жизнь больному – это иссечь поражённое гангреной. Однако я отвлёкся. Следом за нашими цепями двигались бронепоезда, где размещался резерв. Мятежники открыли пальбу, едва завидев наше приближение, однако сделали это слишком рано, и мы залегли, избегнув существенных потерь. Бронепоезда вели артиллерийский обстрел неприятеля шрапнелями; наш правый фланг совершил обходной манёвр, столкнувшись на окраине с полуротой запасников, коих обратил в бегство несколькими залпами. Полуохваченный неприятель, подвергаясь также давлению с фронта, не выдержал нашей атаки и отступил глубже в городские кварталы, заняв свои казармы. Его артиллерия усердно обстреливала наши бронепоезда, но, к счастью, не добилась ни одного прямого попадания. Наш центр атаковал непосредственно казармы. Мятежники энергично отстреливались из окон, и Две Мишени приказал нам остановиться, связывая противника боем до тех пор, пока остальные части нашего боевого порядка не закончат фланговый манёвр. Когда же это произошло, бунтовщики поспешили оставить казармы, отойдя к центру города. Юнкера попытались их преследовать, однако натолкнулись на упорное сопротивление, огонь выкаченных на картечь орудий и очереди пулемётов, расположенных на возвышенных местах. Артиллерия бронепоездов не могла вести точный огонь вслепую, без корректировки, мы же лёгких пушек были лишены. Наступление наше поневоле остановилось. Несчастные обыватели города разбегались в ужасе, осыпая ругательствами и нас, и наших противников. Тем не менее нам удалось оттеснить мятежников от железной дороги и занять вокзал. Развилка на Дно была, увы, разобрана, стрелки наспех подорваны, и всё это требовало изрядного ремонта. К ночи бой прекратился сам собой. В наших руках остались полковые казармы и склады, вокзал и городские кварталы от Псковы до Бастионной улицы. Неприятель отступил в Старый город, за древнюю крепостную стену. Мы рассчитывали на помощь Псковского кадетского корпуса, но тамошние офицеры, к нашему полному разочарованию, похоже, “хранили нейтралитет”. Именно тогда мы и получили известия о случившемся в Петербурге…» Глава 2 Петербург,